Проклятие Айсмора (СИ) - Зима Ольга

Завидев худого высокого человека, что появился в дверном проеме, и лавочник подслеповато прищурился.

— Скажи, у тебя еще осталась та лиса? — спросил бывший первый помощник винира.

— Да кто ж ее купит? — буркнул лавочник, но спохватившись, тут же поправился: — Для вас, все для вас откладывал. Берег, как есть берег! Понял я, что интерес у вас имеется. Десять монет, но для вас…

Он порадовался своему чутью, что не так давно заставило его протрясти и расчесать пушистое золото. Чесал искристый мех и чуть не плакал оттого, что позарился на дивную красоту, денег не пожалел, а пристроить с ожидаемым наваром не удалось. Выдержал паузу, чтобы покупатель сам сделал себе скидку, но Бэрр удивил его, обронив:

— Я не собираюсь торговаться.

Улыбнулся чему-то, и лавочник улыбнулся в ответ.

После лавки с мехами Бэрр направился в другую. Его появление напугало цветочника до полусмерти, но тот, коренной айсморец, быстро взял себя в руки.

И предложил все, что вьется, цветет и колется. Бэрр долго присматривался, боясь промахнуться. Нужно было что-то особенное, что-то необыкновенное для необыкновенной Ингрид.

Наконец в длинном ящике череду кустов, уже подготовленных к зимнему хранению, Бэрр увидел куст. Совсем невзрачный, по мнению торговца. Долго смотрел, лавочник устал перечислять свои растения.

Бэрр бросил монетку серебра и велел «выкопать, чтобы ни единого лепесточка не упало». Цветочник не умолчал:

— А на эти розы посмотрите! Господин Бэрр, ну дались вам они, так возьмите, пожалуйста, вот прелесть какая! Красный, как рассвет с ветром, и не смотрите, что мелковат, зато стоек к заразе всякой и морозца раннего не боится, а уж обильно цветет! Ведь нет в Айсморе окна, на котором в теплые дни не стояли бы мои цветы, значит, я дурного вам не предложу. Вот — розовый, лепесточки нежные, что твое кружево, а уж варенье какое душистое! Желтый — редок и диво хорош! Ну хоть бы белый возьмите, перезимует — и красавец, с кулак бутоны.

Цветочник показал Бэрру кулак, но тут же смутился, поняв, что жест выглядит скверно.

— Что непонятного я сказал про свой выбор? — нахмурился Бэрр, и цветочник пожелал исправить свою оплошность попыткой обстоятельно поговорить:

— Я понимаю, это настоящее диво. Мне продали его давно, он тогда еще не цвел. Но продали как диковинку, а какую — не предупредили. Потом же, как бутоны полезли… Я ничего понять не мог — откуда голубой цвет взялся? Сроду такого не видывал, а я в цветах толк знаю, я ими с детства занимаюсь, и отец мой, и дед, и даже брат мой троюродный цветочный дворик сторожит…

— Мне интересно? Я не родню твою покупаю, а вот эти розы.

Но разговорившегося озерника, пока он сам не дойдет до своей последней мысли, остановить не могла никакая печальная слава или угрюмый вид.

— Потом сами же обратно принесете! Надобно все рассказать. Уж чем я этот кустик ни поливал, чем ни обрабатывал — все думал, беда какая, все ждал, что он побелеет хотя бы. Так еще пуще цвел. Я его уж в самое темное место поставил — все без толку. И не брал никто, я хотел цветы подрезать, да продать как белый, но не могу, ведь и отец мой, и дед на этом месте без обмана жили, и меня ни один куст не заставит мошенничать, поэтому скажу как есть — хотите, берите. Берите, не пожалеете! Может, вправду он вас дожидался…

Не позабыть о ней,

Бьется вода хмельная.

Мечешься у дверей

Ты, без огня сгорая.

Только она нужна!

Ветер ломает стекла.

Только одна слышна

Песня, но как же продрогла

Осень,

Небес печаль

Падает в воду клином…

Сможешь ли постучать,

Прошлого стыд отринув?

«…и возня вокруг дома на Солнечной началась с самого утра. Я уж и рад был, и не рад. Нет гаже занятия, чем на фонаре торчать под дождем. Да под дождем везде гадко. А тут еще пришел, а потом там женщина заругалась. Как есть возня — а иначе это и не назовешь. Все от нее шум и утро гадкое…»

Меньше всего Ингрид ожидала увидеть Бэрра на пороге собственного дома, и от удивления не смогла сдержать резкого вздоха.

И даже не от его самого, пусть взволнованного и довольного одновременно. А потому что держал он в руках не что иное, как куст роз, осыпанный совершенно немыслимыми по красоте голубыми бутонами.

Не зная намерений гостя, Ингрид не смогла быстро понять, что же ей делать? Впустить ли того, кто приходит, когда захочет, и уходит, когда пожелает?

Бэрр поднял повыше горшок, и бутоны цвета неба спрятали его лицо, оставив на виду лишь карие глаза. Непонятный взгляд его встретился со взглядом Ингрид. Спохватившись и поняв, что стоять на пороге молча и неподвижно уже неприлично, она посторонилась, пропуская его внутрь.

Хозяйка суетливо обхаживала гостя, которого сочла дорогим и уважаемым, что показалось странным — она всегда доверяла мнению кумушек Айсмора, а те Бэрра своей любовью не жаловали. Сейчас же хозяйка чуть ли не на цыпочках скакала, предлагая чай, выпечку и обещая тут же познакомить со своей дочерью. Она так суетилась, что у Ингрид возникло чувство, будто она скормит гостю свою дочь вместе с печеньем, едва только он примет любезное приглашение и сядет за стол.

— … уверена, что вы с ней поладите, как только познакомитесь поближе.

— Простите, сударыня, никак не могу. Ни познакомиться, ни поладить, — сказал Бэрр, до этого терпеливо сносивший всю торопливую речь; он перехватил пышную розу поудобнее: — Я нахожусь не в том жизненном положении, чтобы заводить знакомства с девушками. Я остался без работы. И еще я женат!

Хозяйка так и замерла на цыпочках, а потом улыбка медленно сползла с ее лица:

— Как? Ведь еще тогда ж… и я подписывалась!

— Вы, уважаемая, вспоминаете прошлый год, а время все исправляет. Теперь я женат. Вернее, очень надеюсь, что женат, — серьезно и тихо продолжил Бэрр, взглянув на Ингрид. — Моя избранница — девушка гордая, а я сильно обидел ее. Но это не мешает мне верить, что я могу попросить ее согласия. Вас же благодарю, что оказались дома. Будете свидетелем.

Схватив обомлевшую Ингрид в охапку, прижал к себе, к сердцу, к цветам, открыл соседнюю дверь ногой и тут же захлопнул, не обращая внимания на крики хозяйки, в которых прозвучала вся скорбь несостоявшейся тещи: «Не буду! Не буду я тебе свидетелем! Ишь ты, упырь придонный, чего удумал! Ничего не подтвержу! Не видела я тебя!»

Бэрр наклонился к Ингрид.

— Ответь… — прошептал он, глядя на нее темными глазами.

Ингрид так растерялась, что не нашла слов. Не было слов, не было ничего — только она сама и он.

А Бэрр, заглянув ей в лицо, правильно понял непроизнесенное: «Я согласна!»

Голубые розы заполнили собой весь мир, кружа голову свежестью и чистотой раннего утра, которого в этом городе почти не бывало, только сегодня — здесь и сейчас. Они сияли в глазах Ингрид, они бились синей жилкой на ее шее, заставляя Бэрра вновь поражаться — какой же он был слепец!

Чистое небо накрыло их теплой ладонью — такое чистое и такое голубое, каким его было видно лишь с самого верха ратуши. Небо цвета их мечты, цвета этих дивных лепестков.

Бэрр волновался и нервничал как в первый раз, боясь ошибиться или сделать что-то не так, хоть самую малость обидеть или огорчить Ингрид излишним напором и несдержанной силой. Вспоминал ее тело своим и радовался, что не забыл хрупкие запястья, тонкие пальчики, теплые, родные губы, а коленки… сжать ладонями, обогреть, обласкать и отпустить их можно лишь для того, чтобы пробраться выше по прозрачной коже, изо всех сил пытаясь не сорваться…

Он ловил каждое ее движение, каждый выдох и стон, пока она не рассмеялась в ответ на очередной тревожный взгляд, прошептав «Все чудесно!» И нежилась под его поцелуями, и раскрывалась ему навстречу.

Не было иных женщин, ни с кем он не чувствовал себя единым целым. Он тихо касался ее души своей, прижимал к себе крепко, словно боясь потерять, шептал слова любви, которые до этого мига никогда не говорил, не желая врать там, где было возможно — он и не думал, что знает их, и все еще сильно сомневался, имеет ли право произносить.