Проклятие Айсмора (СИ) - Зима Ольга

Потом он перестал думать о себе и перестал думать об Ингрид, и тогда ничего не осталось — ни воздуха, ни жизни — только счастье; он делил его с ней, но оно почему-то не уменьшалось, а лишь росло; остались лишь рваные вдохи на двоих, и… небеса вспыхнули и погасли. Но и после того, как их двоих последним шквалом выбросило обратно, голубая бездна все еще пылала над ними.

Бэрр лежал на спине, стараясь не шевелиться, чтобы не спугнуть окружавшее их тихое счастье. Ингрид, пристроившая свою золотую головку на его руке, тихо всхлипнула.

— Ингрид. Ты плачешь?

— Нет. Все хорошо, — глухо, в нос ответила она.

— Что с тобой, родная? Посмотри на меня.

Но Ингрид не хотела смотреть, не хотела поворачиваться и разговаривать с ним. Лишь повозилась, прижавшись плотнее. Бэрр осторожно касался губами затылка и узких плеч…

— Почему ты не подходил ко мне? — всхлипнула Ингрид. — Почему?

— Не знаю, родная… Я же понял, что люблю тебя, еще в тюрьме. И понял, что хочу быть рядом. Но кем? Кем ты стала бы рядом со мной? Женой цепного пса? Я пришел вольным человеком. Прости, что заставил так долго ждать…

Дневной свет пробивался сквозь прикрытые ставни в спальню. Шума ливня больше не было слышно — стало тихо, как в первый день творения. Бэрр расцепил руки, обнимавшие Ингрид так сильно, что они затекли. Опустил одну и попробовал нащупать одежду возле кровати. Вытянул, что попалось, присел и понял, что безуспешно пытается просунуть ноги в рукава рубашки. Припомнил сквозь зубы всех кривоухих разом. Стараясь не потревожить заснувшую Ингрид, надел нашедшиеся штаны и встал приоткрыть окно. Обычно дождь, однажды начавшись, длился неделями, но теперь — прекратился. С крыши, умиротворяюще журча, стекала вода. Она создавала ажурную завесу между комнатой Ингрид и прочим миром. Бэрр знал, почему теперь именно комнатой и именно на первом этаже — строительные перемены и настроения айсморцев не прошли бесследно для своевольной хозяйки дома, и она, требуя двойной платы, вынудила свою постоялицу переселиться этажом ниже. Он злился, но не посмел вмешаться. А сейчас и подавно смысла не было.

Косматые тучи, согнанные колючим ветром, не собирались расходиться. Однако небо всех оттенков серого, видимое в просвете между домами — обычное пасмурное небо Айсмора — неожиданно ожило, наполняясь цветом. Веселая радуга вынырнула из Темного озера и уперлась рогом в грозовую тучу. На черноте облаков широкая полоса казалась осязаемой настолько, что хотелось пробежаться по ней.

Бэрр засмотрелся на переливы света и не заметил, как Ингрид неслышно подошла и обняла двумя руками со спины.

— Никогда не видел радугу в Айсморе, — удивленно сказал Бэрр, больше для себя, чем для Ингрид.

— Иногда бывает, — приглушенно ответила та; голос был ласковый и золотистый, и в груди опять потеплело. — Ты просто…

— Не замечал?

— Прости, — смутилась Ингрид, а потом рассмеялась: — Я не это хотела сказать. Я бы… вышла ненадолго, за едой? Ты, верно, голоден, — и потерлась очаровательным носиком между его лопаток. Впрочем, очаровательно у нее было все, и отпускать ее дальше, чем на расстояние вытянутой руки, Бэрру не хотелось совершенно. Как и думать о будущем. Больше всего хотелось опять завалиться в постель, любоваться своим сокровищем.

— Не хочу, чтобы ты уходила. А насчет поесть…

Бэрр свистнул, и паренек, бегущий по деревянной мостовой и шлепающий по самым крупным лужам, остановился и обернулся на резкий звук.

— Найдешь, где достать еды?

Тот кивнул, цапнул брошенную монетку с напутствием «хлеба, вина и сыра», продолжая с интересом и без особого страха рассматривать в чужом окне полураздетого сонного Бэрра — грозу Айсмора, цепного пса винира, того, про кого уже была пущена новая сплетня, что он вынес дверь ратуши не то топором, не то ногой, не то глянул на нее — она сама и отвалилась.

— Столько же получишь, когда принесешь.

— А… что вы тут делаете? — не выдержал любопытный паренек.

— Живу я тут, — ухмыльнулся Бэрр, упершись в створ.

— А-а… — с пониманием и некоторым ехидством протянул мальчишка, и Бэрр не удержался:

— Что — я не могу жить у своей жены?

Он выудил из-за спины и прижал к себе покрасневшую и сопротивляющуюся Ингрид.

— Бэрр женился⁈ — хихикнул пацан и топнул ногой, взметнув кучу брызг. — То-то дождь перестал!

Насмотревшись, как паренек множеством жестов и гримас высказал свое одобрение и заодно предвкушение того, что этим дивным днем он, обладатель исключительного знания, продаст его с невероятной для себя выгодой, Бэрр рявкнул: «Беги живей!» И пожалел, что не дотянется с подзатыльником.

Пацан убежал, восторженно подпрыгивая. Ингрид с упреком и смущением начала:

— Любовь моя, ну зачем ты…

— Затем! Одному свидетелю мы уже показались. Домохозяйка не считается — сама отказалась. Надо будет найти еще, двух, но позже, родная.

— Может, Гаррика и Гутлафа? — спросила Ингрид и зарделась от собственной смелости.

— Гутлафа? — не слишком довольно переспросил Бэрр.

— Умнейший, достойнейший человек. А сколько языков знает! Он столько мне про тебя рассказал! — с жаром отозвалась Ингрид. — Даже предложил сам переговорить с тобой. Видно, мои чувства к тебе на лице написаны. А еще сказал, что не знаю, какую власть надо тобой имею. Про твою королевскую кровь тоже поведал!

И только тогда ревность отпустила Бэрра.

А потом Ингрид смеялась над собой: как каждый день за этот год надеялась, что он придет. Не упрекала его, как почему-то ожидал Бэрр и даже придумывал отговорки. Не пригодились. Потому что с Ингрид было здорово разговаривать и молчать оказалось тоже здорово!

Потом он рассказывал ей о своем решении уехать, попутно разливая принесенное вино, разламывая хлеб и любуясь вытащенными Ингрид из комода старинными бокалами из дутого стекла:

— Я понимаю, что прошу о многом… Подумай хорошенько, не отвечай сразу, — не удержавшись, прижал к губам ее руку, опять заставив Ингрид покраснеть. — Это ведь мне здесь больше не жить и не работать. Я мог бы попытаться придумать что-нибудь еще: уезжать на заработки или сопровождать грузы. А у тебя хорошая, любимая работа, да и Домхан-град так далеко!

Наконец он выдохся, а Ингрид тихо спросила:

— Когда выезжаем?

Ухватилась за его кисть своими пальчиками, поцеловала и прижала к груди, произнеся слова клятвы Золотого Города, такие древние, что они казались седой легендой: «Признаю тебя мужем своим, и пусть станет твоя семья моей семьей, твой город — моим городом, твое небо — моим небом».

И Бэрр повторил ее клятву.

Это была еще одна сторона его новой жизни, о которой Бэрр даже не задумывался. Взять на себя ответственность за чью-то судьбу, столь трогательно и без сомнений врученную ему, оказалось куда труднее, чем уйти от винира и продать все, что можно, собираясь в дальний путь. Оставалось лишь ждать руанского отряда, выступавшего на юг через одну-две недели. Он запретил себе мысленно хоронить брата. Мало ли причин может быть для молчания? Незачем хоронить ни себя, ни его раньше отмеренного судьбой времени.

Где взять третьего свидетеля?

— эй, фонарщик! — позвал Бэрр.

…Вот тот, чей вы, господин почетнейший винир, отчет получили, все врет. Это я присматривал вчера. Я. Я за ним без малого год присматриваю, а теперь он мне всю жизнь перевернул.

Да, могу твердо сказать, что свидетелей новой семьи вашего бывшего помощника было трое. И мне оказия случилась быть третьим. А как мне было объяснить, что я на том фонаре не масло заливаю? Мне же пришлось в тот же день в фонарщики наняться. Вышло бы еще, что я под документом расписался с должностью, какую не имею! Много ли от меня тогда за подлог ваш бывший помощник оставил бы?

Нет, вы того крыса тростникового не слушайте, я вам все как есть опишу. Не верьте иным доносчикам, они вам с пять прорубей наплетут. Это из зависти, что у меня теперь приработок и именуюсь я фонарщиком, а не как они. Ухожу я от вас. Мне и жалование назначили. Вы не верьте всему, что болтают. Прилипалой быть противно, и против совести. Было же дальше…