Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

Это был комплимент. Или диагноз.

Каждый его визит — это зонд, попытка нащупать границы моих знаний. Но в его глазах не было жадности Оболенского, просто почти научное любопытство.

Варвара Павловна, привлеченная моим голосом, вышла из своей комнаты. Она передвигалась уже без палки. Увидев капитана, она не выказала удивления, Воронцов к нам зачастил. И мне кажется Варвара была реальным источником частоты этих посещений.

— Алексей Кириллович, — обратилась она к Воронцову. — Прошу простить беспорядок. У нас… технические испытания.

— Я вижу, Варвара Павловна. И весьма впечатлен, — он склонил голову с таким неподдельным уважением, что я невольно усмехнулся. Этот человек из тайной канцелярии, которого боялся весь Петербург, перед ней превращался в учтивого гостя.

— Проходите в контору, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Холод собачий, а вы оба в одном сюртуке. Я велю принести сбитня.

В моей конторе, при свете лампы, Воронцов развернул на столе план дома. Он пришел не просто так.

— Вы укрепили стены, — сказал он, водя кончиком пальца по чертежу. — Но любая крепость падет, если оборону строить только по периметру. Давайте мыслить как они. Забудьте, что это ваш дом. Это — объект, который нужно взять. Ваши действия?

Он смотрел на меня в упор.

К чему это он ведет? Хочет помочь мне укрепить дом? Найти изъяны? Или посмотреть на нападение с моей точки зрения, с учетом моих знаний? Странный он человек. Но, насколько я знаю, эта когорта людей всегда была немного не понятной простым обывателям. У них иное мышление.

Он предлагал мне стать его соавтором в этом мрачном деле вскрытия моего собственного ювелирного магазина. Я пожал плечами. Мозговой штурм — это полезно для Гришки, нужно мозг грузить, налаживать нейронные связи, чтобы я ничего не забыл.

— Я бы не полез в лоб, — я склонился над планом. — Теперь это для глупцов. Полез бы оттуда, где не ждут. С крыши. С соседнего дома перекинуть веревку — дело одной минуты.

— И приземлятся аккуратной замерзшей тушкой во дворе, — с кривой усмешкой закончил Воронцов. — Тоже улика. Но вы правы, лучше ловить их теплыми. Значит, дозор на крыше. Еще?

— Подвал. Старая кладка. Разобрать пару камней, и ты внутри. Тихо и незаметно. Но нужно еще подкоп совершить. Муторно.

— Еженедельный осмотр кладки, — он делал пометки на полях плана своим мелким, убористым почерком. — Что еще? Где главная брешь?

— В людях, Алексей Кириллович. Всегда в людях, — я поднял на него глаза. — Можно обвешать дом самыми хитрыми ловушками. Но достаточно найти одного человека, у которого больна дочь или висит карточный долг… И он сам откроет вам любую дверь. Искать нужно не тех, кто полезет через забор, а тех, кто подойдет к моим людям с уговорами.

А вот тут я задумался. А ведь действительно…

Он отложил перо и посмотрел на меня долго, изучающе.

— Вы опасный человек, Григорий Пантелеич, — сказал он наконец. — У вас ум преступника.

— Чтобы ловить крыс, нужно залезть в их шкуру, — парировал я.

В следующий раз он пришел через два дня, когда я как раз возился с прототипом нового механизма. Он молча положил на мой верстак тяжелый сверток.

— Это вам. Думаю, оцените.

Я развернул промасленную ткань. Внутри лежал немецкий циркуль-делитель. Инструмент невероятной точности, из лучшей золингеновской стали. Я взял его, и мои пальцы сами начали проверять его — плавность хода винта, отсутствие малейшего люфта, идеальную заточку игл. На несколько секунд я забыл и о капитане, и об угрозе, полностью растворившись в совершенстве этого механизма. Это был язык, который я понимал лучше слов.

Воронцов наблюдал за мной с легкой усмешкой.

— Благодарю, — сказал я, наконец оторвавшись от циркуля. — У меня для вас тоже есть… подарок.

Я протянул ему нож убийцы.

— Я тут его рассмотрел под лупой. Хотите услышать, что он мне рассказал?

— Каждое слово, — его лицо вновь стало непроницаемым.

— Сталь — чужая. Слишком плотная, однородная. Не наша работа. Но это мелочи. Главное — заточка. — Я взял в руки лупу. — Подойдите. Видите? Кромка выведена под идеальным, неизменным углом. Руками так не сделать. Это станок. Так точат инструменты, а не оружие. И еще вот тут, у основания. Микроскопические следы от зажима. Этот нож для работы. Тихой. Его владелец не размахивает им в драке. Он знает, куда бить. Один раз.

Воронцов взял нож и долго смотрел на лезвие, будто пытался увидеть то же, что и я.

— Значит, след… — начал он задумчиво.

— … должен быть не рваным, а ровным, почти полированным, — закончил я.

Он резко поднял на меня глаза. Лед окончательно тронулся. Он мыслил так же. От детали — к системе. От следствия — к причине.

Варвара Павловна вошла с подносом.

— Господа, вы засиделись, — ее голос вырвал нас из размышлений. — Выпейте сбитня.

Она поставила чашки и на мгновение задержала взгляд на Воронцове. Он, в свою очередь, смотрел на нее. Ох, капитан, охмурят тебя, как пить дать.

Этот дом становился для Воронцова чем-то большим. Здесь он находил и улики, и двух странных людей — мальчишку-гения со стариковскими глазами и женщину с волей фельдмаршала. Островок осмысленности в океане придворных интриг. В лице этого опасного человека я, возможно, обретаю единственного во всем Петербурге союзника.

Я частенько оставлял Варвару наедине с Алексеем Воронцовым.

Не знаю, понимали ли они, что я пытаюсь свести их, но со стороны только слепой не заметил бы, что между ними что-то искрит.

В такие моменты я уходил и с головой нырял в работу. Заказ императрицы стал моим лекарством, способом доказать себе и этому миру, что логика и красота сильнее грубой силы.

Я собрал Илью и Степана в мастерской. Между нами на верстаке лежал развернутый чертеж — анатомия будущего чуда.

— Вот, — я постучал по бумаге. — Наша новая битва. Корпус — малахит. Нужен идеальный цилиндр, полый внутри. Степан, твоя часть — золото. Оправа, колпачок. Все по размерам, до сотой доли дюйма.

Они смотрели на чертеж. Степан, мой бородатый бог огня и металла, недоверчиво хмыкнул. Илья же, чьи руки чувствовали душу камня, взял заготовку малахита, взвесил на ладони, посмотрел на свет, словно пытаясь прочитать в его зеленых узорах будущую судьбу.

— Тут не сверло нужно, Григорий Пантелеич, — выдохнул он наконец. — Тут Божье благословение надобно. Камень капризный, живой. Чуть передавишь — и все, пойдет трещинами, обратной дороги не будет.

— Значит, будем молиться и работать, — я хмыкнул. — Сверло я вам дам. От вас — все ваше умение. И ни капли спешки.

И адская работа закипела. Я был конструктором, дирижером этого сложного оркестра, слышал жалобный визг станка, которым Илья, обливаясь потом, миллиметр за миллиметром проходил малахит, пока подмастерье непрерывно лил на камень холодную воду. Я видел, как Степан, зажмурившись от жара, выдувал через трубку идеальное пламя, чтобы отлить золотые кольца без единого пузырька. Я доверил им внешнюю оболочку, и они, чувствуя эту ответственность, превосходили самих себя.

Моей же территорией была душа механизма.

Первая битва — поршневой механизм. Выточить детали было несложно. Проклятием была герметичность. Мой первый поршень с уплотнителем из лучшей кожи, который я собрал с гордостью, бесстыдно протек после десятого же цикла. Чернила сочились, превращая сложный механизм в бесполезную пачкающую железку. Я в ярости едва не раздавил его молотком. Дело было в пористости. Кожа дышала. И тогда, после бессонной ночи, пришло решение. Я несколько часов вываривал тонкий лоскут телячьей кожи в кипящей смеси пчелиного воска и льняного масла, пока он не превратился в эластичную, упругую, совершенно непроницаемую мембрану. Новый уплотнитель, зажатый между латунными шайбами, скользил в цилиндре сухо и плотно. Победа.

Вторая битва — перо. Степан принес мне золотой клинок, само совершенство. Но я знал, что это совершенство временно. Золото мягкое, оно сотрется. Мне нужна была вечность. И у меня был козырь — пузырек с серым иридиевым порошком. Дорогая штука, которую я случайно увидел у торговца редкостями. Но как соединить несоединимое? Иридий плавился при температуре, которую не давал ни один горн в этой эпохе. Моя первая попытка закончилась катастрофой. Я попытался вковать крупицу в золото, но не рассчитал усилие, и хрупкое перо просто треснуло. Степан, наблюдавший за мной, сочувственно покачал головой.