Хайдарали Усманов
Тяжёлая реальность. Клетка
Вместо благодарности
Он медленно вынырнул из темноты беспамятства, как будто плыл через густое, вязкое молоко сна, и каждая секунда отдавалась в мышцах мелкой дрожью. Казалось, что кто-то пустил в него тонкие серебряные струйки электричества и они теперь играли в его жилах, перекатывались с плеча на локоть, с колена на пятку. Тело не слушалось – оно больше напоминало чужое, деревянное, и только редкие вспышки боли подсказывали, что он ещё жив.
Изо всех сил он хотел открыть глаза, но веки казались тяжелее камня. В конце концов удалось – и первое, что он увидел, был блеск. Металл. Серый, холодный, словно выточенный не людьми, а самим космосом. Он не знал слова "корабль", он не знал ещё, где находится – но нутром почувствовал, что окружающие его стены не живые, не каменные, не… Земляные… Ему сейчас казалось, что они пели. Если прислушаться. Тихо-тихо. Как гул подземных рек.
Кирилл медленно вдохнул – и удивился. Воздух был слишком ровным, без запаха земли, без пыли, без костра, даже без той затхлости, которая всегда жила в пещерах. Он был чист, как будто вымыт дождём и вытерт невидимыми руками. Этот воздух был неправильным.
Сначала он попытался слегка шевельнуться, но по телу прокатились разряды – будто тысячи крошечных змей впились в нервы, жаля, играя, издеваясь. Сердце резко заколотилось. Он не понимал, почему боль не проходит. Удар тем странным излучением, которое заставило его начать биться в нервных спазмах, всё ещё держал его в своих лапах, словно сам воздух был натянутой сетью, готовой сжечь его снова.
И тогда он вспомнил – как небо внезапно раскололось грохотом, как тень пронеслась над ним и эльфийкой. Она была рядом, такая лёгкая, хрупкая, её волосы сверкали от света заката, когда он толкал её вперёд, прочь из открытого пространства… И вдруг – удар. Воздух разорвался белым пламенем, тело закричало, но не голосом, а каждой жилой, каждой клеткой. Потом тьма.
Теперь – металл. Стены, словно чешуя гиганта. И свет – не от факела, не от лампы, а от чего-то иного. Мягкий, рассеянный, но в нём жила чужая магия. Она скользила вдоль прутьев клетки, обнимала их, как невидимые руки. Кирилл чувствовал её спиной, как холодное дыхание, и понимал – это не та магия, что он знал в лесах. Здесь она была приручена, сращена с металлом, сделана послушной, но от того ещё страшней. Он попытался найти своё дыхание – медленное, ровное.
"Я жив, – подумал он. – Но где я?"
И в этом "где" звучало всё. И холод… И дрожь в мышцах… И даже определённый страх, напрямую связанный с тем, что эльфийка осталась одна.
Кирилл снова попробовал шевельнуть пальцами – сперва только рукой, самой ближней к телу, но пальцы словно налились свинцом. Они дернулись, один, второй, третий – будто кто-то пробуждался после долгой зимы. Нервы отзывались колючими вспышками, словно огненные искры пробегали под кожей.
Он немного нервно сжал зубы и попробовал подтянуть колено. Дрожь прошла по телу, голова закачалась, и металлический пол вдруг показался зыбким, как вода. Он почувствовал, как холод от этого пола впивается в кожу, пробирается внутрь, и стало неуютно, как будто он лежал на груди огромного зверя, спящего, но живого.
Наконец он сделал усилие – и всё же сел. Голова парня слегка закружилась, и в этот миг он впервые услышал. Звук. Он не был похож на шум ветра или треск костра. Это было ритмичное, тяжёлое биение. Тук. Пауза. Тук. Оно не спешило, оно было упрямым и ровным, как дыхание чего-то гигантского. Кирилл подумал:
"Сердце".
И тут же понял, что этот звук исходил не от него. Это своеобразное и явно чужое сердце билось вокруг него. Звук его биения проходил прямо сквозь стены, вибрировал в костях. Он поднял глаза.
Его окружал металл. Везде металл. Но он был не мёртвым, не просто кусками серого. Он дышал вместе с этим звуком. Казалось, стены слегка шевелятся в такт – и от этого комната превращалась в грудную клетку невиданного существа, а он сам – пленник, запертый внутри его рёбер. И тогда он заметил линии.
Тонкие, светящиеся, будто нарисованные огнём. Они ползли по стенам, по полу, по самым прутьям клетки. Некоторые – ровные, строгие, как следы резца. Другие – извивались, петляли, создавая узоры, похожие на знаки, на письмена, но слишком чужие, чтобы их понять. Они пересекались, соединялись, разгорались и снова тускнели. Кирилл поймал себя на мысли, что эти линии – как реки на карте, что он видел однажды у странствующего учёного. Только это были реки света.
Он протянул руку. Кончики пальцев дрожали, но он почти коснулся ближайшей линии на пруте клетки. В тот миг, когда кожа встретилась с холодом металла, внутри него словно вспыхнула чужая искра. Ему показалось, что кто-то другой смотрит на него через этот узор, дышит им. Он отдёрнул руку, будто обжёгшись.
Звуки вокруг продолжали своё медленное, неизбежное биение. Тук. Пауза. Тук. И вместе с ним линии едва заметно пульсировали, будто это они и были венами того огромного сердца.
Некоторое время Кирилл сидел, обняв себя руками, и чувствовал – он не просто в клетке. Он внутри чего-то живого. И это "что-то" явно уже понимало, что он проснулся.
Он сидел, прижав ноги к груди, и слушал – слушал, как по узорам света текут не слова, а волны значения. Первое, что всплыло в его голове, не было речью. Это было ощущение – как будто кто-то осторожно потрогал его ладонь, оставив на коже отпечаток тепла и соли. Потом звук стал сложнее. В нём появились интонации, короткие, как вздохи, длинные, как тяга трубы. Это был не голос, каким он знал голоса людей. Это был голос вещей – голос, что умеет думать в рисунках.
Сейчас он слышал его сначала как шёпот в пустых ведёрках, как эхо далёкого колокола, ударяющегося о небо. Потом ощущение перешло в тело. В висках пульсировало… В зубах чувствовалось что-то вяжущее как от хурмы… В груди билось маленьким, чужим сердцем. Линии на металле, те тонкие, светящиеся жилы, задрожали и зажевали, будто кто-то начал плести на прутьях клетки простую, но упрямую песню.
Песня была не о числе и не о звёздах – она была о дороге. Кирилл увидел – не глазами, а так, как видит сонный мальчик в полудреме. Тропа, вросшая в траву, как линия ветра, и лиственницы, стоящие как исполинские свечи. Был запах сырого мха, и где-то вдали звякнул нож по камню. Он почувствовал, как эта дорога тянется – туда, где он в последний раз толкал эльфийку через просеку, где их тени переплелись с полднем и где над головой разорвалось небо.
Голос корабля был хитрее. Он не произнёс слово “где”, но песня несла вопрос – мягкий, почти детский, как если бы кто-то спросил, не забыли ли они его. И в этом вопросе проскочило ещё одно – тепло и опасность вместе: “Кто разбудил меня?” – и “Ты в теле моего ребра”. Кирилл ощутил, как внутри прутов клетки свет вспыхнул, образуя узор, похожий на отпечаток ладони. Эта ладонь словно накрыла его плечо, не жёлобом железа, а прикосновением.
Он попытался откликнуться. Голос не был устроен, чтобы отвечать словами, но можно было плести обратную нить – жест, звук, мельчайшее движение. Кирилл извлёк из себя первый скрипучий звук – не слово, а кашель, как когда запираешься в сарае и вдыхаешь пыль. Это было мало, но линии тут же отозвались. Пунктирный свет прошёл по прутьям, как будто кто-то по ним постукивал, и в его голове вспыхнули новые образы – короткая картинка. Большая клетка, и в ней – маленькая фигура с узкими ушами, с плащом, который она медленно выправлял на плечах. Сердце в груди Кирилла подпрыгнуло. Эльфийка. Её образ был как стрелка на карте, он указывал направление, и в ответ корабль послал мягкий, тёплый импульс – не приказ, а обещание.
Голос не говорил “освобожу” и не говорил “уберу”. Он говорил иначе. Он показывал структуру, как преподаватель показывает нити на ткани, чтобы ученик понял узор. Линии, попеременно замирая и пульсируя, вырисовывали путь – тонкий, блестящий, как жилка насекомого. Иногда узор всплывал как знак. Круг и разлом – и Кирилл прочитал в нём то, что знали его пальцы давно в другом мире. Дверь на петлях, запертую на замок, и рядом – рычаг, что поворачивается против течения.
