Всё это много раз было говорено между ними. Но за столько лет сотрудничества убеждённый скептик так и не поверил в действенность нейроэнергетических практик. Только одного секрета особой важности не положено знать даже ему – о Великих энергиях. Эта информация ещё ни разу не выходила за пределы Лаборатории, двух нейроотрядов и кабинета Главного Куратора. Но и она не помогла бы убедить собеседника.
Благо есть люди, которые не только верят в работу на тонком плане, но и непосредственно знакомы с её результатами… Все соображения нужно доложить Главному Куратору. Желательно до того, как ему на стол ляжет рапорт о переподчинении. Или одновременно.
Затянувшееся молчание – вместо ответа на заданный вопрос – собеседник истолковал по-своему:
– Ты хочешь, чтобы я поменял точку зрения. Но я не могу, не обладая той информацией, которой владеешь ты.
Вот молодец! Сам себе создал иллюзию, будто Бродов скрывает от него нечто важное. Уникальный случай! Ни разу за долгие годы этот человек не был замечен в следовании каким бы то ни было иллюзиям. Попробовать воспользоваться?
– Есть информация, которой я не имею права разглашать; мне нужно разрешение. Дашь мне три дня, чтобы его получить?
– Айда вместе в Москву! Там разберёмся.
Николай Иванович не принял лёгкого тона, так как был убеждён, что речь идёт о жизни и смерти. Но принял приглашение. Телеграфировал в Москву, без проволочек получил разрешение на внеплановый приезд и отправился в дорогу.
Самолёт был военно-транспортный, оборудованный для десантирования небольших групп; лавки вдоль стен позволяли устроиться с комфортом. Впервые в жизни Бродов не ощущал в полёте ни дурноты, ни сбивчивого сердцебиения. Он вообще не чувствовал своего тела. Пристроив на колене планшет, он стал карандашом набрасывать аргументы в пользу сохранения сложившихся отношений между Таисией, Лабораторией и соответствующим подразделением нелегальной разведки, чтобы затем выбрать самые весомые.
Ещё раз проанализировав давешнюю беседу, Николай Иванович пришёл к выводу, что мифическое переподчинение его Лаборатории было упомянуто собеседником только в качестве предлога для разговора. Тот не знает о кадровых задачах, поставленных Бродову, не знает, что положение его группы давно обрело стабильность. А спешит по одной-единственной причине: до конференции любые частные вопросы, не связанные с её проведением, для Главного Куратора – несущественная мелочь; есть шанс, что примет решение, не вникая в детали, основываясь на единственном броском аргументе.
С товарищем разговаривать не хотелось, да и время жалко было терять: надо думать, думать, выстраивать стратегию беседы на высшем уровне. Бродов не чувствовал, что по привычке скалится от досады, от чего лицо становилось всё более мрачным и злым. Внезапно бывший товарищ, а ныне – противник пересел к нему, положил ладонь ему на предплечье.
– Николай Иванович, ты не злился бы! Ну, поставь себя-то на моё место. Если б ты считал, что вот так-то и так-то – лучше для дела. Что, так и молчал бы ради дружбы, не боролся бы?
– Да не лучше так, большой риск, – сказал Бродов устало и вдруг добавил с ожесточением: – Ты, лично ты легко жертвуешь своими людьми?
– Я не практикую человеческих жертвоприношений, – хмыкнул собеседник, но тут же отбросил иронию. – Мы всегда работаем на то, чтобы сберечь, спасти при любой возможности.
– Что ж ты тогда?! Говоришь, заботишься о деле. А я забочусь…
Бродов осёкся. Разговор сейчас зайдёт в тупик, нет смысла продолжать. Он махнул рукой:
– Беспредметная у нас получается беседа.
– Ты заботишься о безопасности девочки, – вместо него закончил собеседник.
Бродов промолчал.
– И не в курсе я каких-то твоих тайн, которые влияют на эту безопасность, – добавил товарищ как ни в чём не бывало.
– Ходим по кругу, – мрачно констатировал Николай Иванович.
На сей раз собеседник промолчал. Пауза длилась долго, каждый думал о своём. Потом на товарища снизошло озарение.
– Да, ситуация вот такая, какая есть. Ты мне всего не скажешь, я, пока не скажешь, от своего не отступлю. Пат. Чего ты в этой ситуации хотел бы от меня?
Бродов не долго думал: ответ был уже вымучен размышлениями о стратегии разговора с Главным Куратором.
– Пропусти меня первым на доклад.
– Да. Пропущу, – очень серьёзно пообещал собеседник.
К утру я вполне оправилась, о чём радостно сообщила девчонкам, поблагодарила их за лечение и пошла общаться с Кайенбургом, довольная, что не пришлось отменять встречу, которая была назначена ещё неделю назад.
Спецэкспедиция только что вернулась из Швейцарии. Кайенбург показал мне по секрету фотографии нескольких крепостей, которые подходили под моё описание. Одна из них – совсем целая, отреставрированная, другая – в руинах, ещё две – сильно перестроенные. Начальник экспедиции попросил определить, есть ли среди них та самая.
Ответ был очевиден, но я ещё перепроверила себя разными методами: не хотелось ударить в грязь лицом, если Кайенбург затеял испытать мои способности. Наконец объявила: вот эта, самая разрушенная. Штандартенфюрер звонко хлопнул себя ладонью по бедру, обтянутому форменными брюками, и коротко ругнулся, тут же, впрочем, извинившись.
– Поросята швейцарцы не выдали нам разрешения на раскопки именно в этой крепости!
Страшно жаль: мне так хотелось получить материальное доказательство достоверности информации со спиритического сеанса! С другой стороны, если погребальная плита тамплиеров существует, молодцы швейцарцы, что не отдали её и другие секреты крепости фашистам…
Я всё старалас ь понять, для чего вообще приходил Великий магистр и достиг ли намеченной цели. Он говорил, что есть для меня информация. Однако вся полученная от него информация по делу сводилась к тому, что реликвий тамплиеров фашистам не заполучить. Более того, их вообще не заполучить по воле человека. Они либо вовсе утрачены, либо объявятся, когда будет положено. Зачем ему понадобилось сообщать мне это?
Только одно объяснение представлялось мне наиболее правдоподобным. Втроём: настоятель ламаистского монастыря, начальник экспедиции «Аненербе» и я, русская девчонка под прикрытием легенды, – мы вызвали последнего Великого магистра ордена тамплиеров совершенно случайно, по стечению обстоятельств. Откуда вызвали – не знаю. А ему понравилось общаться с людьми, захотелось приоткрыть завесу над подлинной историей ордена, поделиться воспоминаниями о жизни в ордене, о сподвижниках. Вот он и пришёл добровольно на один из первых моих спиритических сеансов в «Аненербе».
Простенько, по-житейски. Но ничто человеческое духам не чуждо.
С другой стороны, может быть, я просто не учитываю, насколько важно было для наших узнать, что ни одна из величайших реликвий не попала в руки к фашистам и не может быть ими использована. И не учитываю бескорыстной готовности древнего духа помогать нам, считая именно наше дело правым.
Так или иначе, тогда я была уверена, что отношения с Великим магистром остались в прошлом.
Вечером раздались подзабытые звуки сигнала воздушной тревоги. Я вышла на улицу. Прорвутся – не прорвутся? Определённого предчувствия не было. Было спокойствие. Немцы дисциплинированно, без лишней спешки шагали по направлению к убежищу.
Характерные орудийные залпы, характерный нарастающий гул, беспорядочная пляска прожекторов, то и дело выхватывающих аэростаты. И наконец, тяжёлые удары, гул от которых ощущаешь ступнями, потому что он катится по земле. Бомбят. Бомбы рвутся в городе! Молодцы англичане!.. У англичан очень характерная энергетика, их сразу узнаёшь. Я не ошиблась: на следующий день радио, захлёбываясь ненавистью, кричало об англичанах…
Кто-то заботливо касается моего плеча:
– Фрейлейн, поспешите в убежище!
К счастью, не патруль. Немка средних лет, и сама по какой-то причине промедлившая со спасением. Я послушно делаю вместе с ней несколько шагов до входа в подвал – и остаюсь на улице.
