Японские миноносники, получив указание от Камимуры только лишь наблюдать за действиями одинокого броненосца, начали отходить, даже мины по курсу «Ушакова» не бросали, дисциплинированно следуя указаниям начальства. Мало ли, вдруг адмирал заманивает врага подальше, под восьмидюймовки «Идзумо», «Якумо», «Ивате», «Асама»…
Однако планы у японского вице-адмирала были совершенно иные и возня в Татарском проливе его мало интересовала. Куда как важнее было на всю катушку использовать помощь от Того и утопить недобитые в августе 1904 года «Россию» и «Громобой», выполнив приказ императора.
Срочная передислокация эскадры в Немуро, прошла образцово, а к трём миноносцам, сторожащим Татарский пролив в качестве флагмана добавилась канонерская лодка «Амаги», которая своими четырьмя 120-мм орудиями должна была подавить малокалиберки русских, очевидно снимаемые с броненосцев и выставляемые прямо на побережье Сахалина для стрельбы по миноносцам Страны Восходящего солнца…
На «каторжанском острове» пожалуй, впервые в истории России сухопутчики и флот работали как единое целое.
Царь, невероятно обозлённый японским десантом на Корсаковский пост, и попиранием коварным врагом непосредственно русской земли, пусть и далёкой дальневосточной, лично телеграфировал военному губернатору Сахалина генерал-лейтенанту Ляпунову о необходимости всесторонней помощи флоту в организации обороны острова.
Губернатор верноподданнически взял под козырёк и в зародыше подавил саботаж офицеров, не желающих подчиняться «флотским выскочкам». Угроза Ляпунова сформировать из нерадивых десантную партию и отправить в заблёванных трюмах транспортов на штурм Токио, возымела действие. И моряки, разворачивающие сеть наблюдательных постов получали не только лучший телефонный кабель со складов, но и беспрепятственный допуск к телеграфу и прикомандированные к постам конные эстафеты в тех местах, где цивилизация ещё не победила первобытную глухомань…
Впрочем, с поступлением от щедрот флотских нескольких десятков малокалиберных пушек (для армейцев и такие калибры были в радость) отношение «пехотно-конвойных» к «морским» переменилось. На прикрытие импровизированных передвижных батарей выделялось по взводу дружинников, которые воодушевившись поддержкой флота утаскивали пушки на хребте, туда, куда только успевали указать оторопевшие мичманы.
Именно так морские орудия появлялись в самых неожиданных местах, отучая японский «москитный флот» жаться к сахалинскому берегу…
Телеграмма полковнику Арцишевскому об оставлении на юге острова команды новиковцев пришла в последний момент, — моряки уже собирались «пылить» до Александровска и далее — на корабли. Поворчав для порядка матросы стали ждать прибытия пушек для организации новой «настоящей и солидной» батареи, как было «разболтано» полковником — от трёх дюймов и выше…
Мичман, без пяти минут лейтенант Максимов, получив по телеграфу поздравления от Клапье де Колонга и узнав, что представлен к Георгию и Владимиру с мечами (за важные сведения, переданные на «Урал» и за ночной бой) категорически отказался отбыть на лечение и гордился должностью «командира Корсаковской передовой позиции Сахалинской эскадры Тихоокеанского флота Российской империи».
Именно Максимов, узнав от наблюдателей с мыса Крильон о многочисленных дымах и перемещении японских кораблей с Вакканая на восток, поспешил доложить начальству о передислокации эскадры Камимуры. Наблюдательный пост моряков у мыса Погиби, недавно «подцепленный» к телеграфу, тут же отсемафорил важную информацию на входящий в пролив Невельского «Ушаков».
Миклуха мгновенно осознав, что Камимура устремился на поимку Небогатова, решил сделать всё от него зависящее, чтобы помочь адмиралу и отвлечь на себя японские крейсера.
Выстроив экипаж Владимир Николаевич обрисовал офицерам и матросам своё видение ситуации (конечно же он не знал, что Небогатов перешёл с «Громобоя» на «Урал») и закончил речь неожиданно: «Братцы, надо выручать Николая Ивановича, оттаскивать япошек на „Ушакова“»…
Дружный рёв сотен матросских глоток был ответом капитану первого ранга, много времени уделявшего патриотическому воспитанию и команды и офицерской молодёжи. На наблюдательном посту мичман Воротынцев, до которого, несмотря на приличное расстояние, докатилось яростно-весёлое УРА, не успев удивиться, пришёл в ещё большее изумление, наблюдая за работой ушаковских сигнальщиков.
«В виду полученных сведений начинаю прорыв во Владивосток, для отвлечения неприятеля на себя. Офицеры и команда геройского „Ушакова“ единодушно поддержали это решение. Передайте контр-адмиралу Клапье де Колонгу, — действую сообразно текущей обстановке. Капитан первого ранга Миклуха»…
Броненосец, по сообщениям минёров с катеров-тральщиков миновал минные постановки и Миклуха молил всех святых, чтобы не поймать не вытраленную мину, не влететь на отмель. Лоцман — бодрый дедок не первый год проводивший до Николаевска купцов и вызвавшийся на «Ушаков» «охотником», с уважением посматривал на нервно бегающего по мостику и отдающего распоряжения каперанга.
Всех матросов и офицеров свободных от вахты Миклуха разделил по аварийным партиям для ликвидации последствий возможных подрывов. На японских миноносцах, неспешно «убегавших» от «Ушакова» командиры азартно переговаривались и решили, что надо дать возможность врагу отойти подальше от минных постановок, чтобы подорвать бешеного русского там, где он будет гарантированно добит артиллерией «больших братьев» и не отползёт за минные заграждения…
— Рискуем, Владимир Николаевич, — обратился к командиру старший офицер, — понимаю вашу горячность, сам готов жизнь отдать за нашего адмирала, но обидно получить пробоину и затонуть в этом пруду.
— На войне без риска никуда, Александр Александрович, — рассмеялся Миклуха, — но я не зря два последних дня пытал всех, кто хоть что-то мог сказать по постановкам мин, будь то наши или японские. И знаете что выяснил. Приходил два дня назад к камимуровским минарям угольщик, дрянной гражданский пароходишко и шлёпал он совершенно безбоязненно, заметьте — при приличной осадке.
Посидел я за здешними лоциями и думается, мне не ставили японцы мин кроме как у пролива Невельского.
— Отчего же? — вежливо «подал реплику» Мусатов, хорошо изучивший командира, но из вежливости, дабы не превратить беседу в монолог Миклухи, время от времени вступавший в разговор.
— Всё просто, задумай нас достать японцы, они не полезут через Охотское море. Там разве что пару крейсеров и десяток миноносцев будут держать, ну и пару угольщиков. А подойдут они непременно с юга, подавят батареи по берегам, которые в спешке, но уже устанавливаются, высадят десанты и начнут «прогрызаться» к устью Амура. Кораблей нагонят в Татарский пролив десятки. И транспорта, и крейсера Камимуры сюда с буксирами зайдут. Да мало ли. И какой им резон подрываться на собственных минах? Нет, Александр Александрович, они их ставили лишь в небольшом районе, который могут быстро протралить.
— Хорошо, Владимир Николаевич, — «поддерживал беседу» старший офицер, — вот рванули мы в направлении Владивостока дабы поддержать Николая Ивановича, чтобы его крейсера без помех дошли до Николаевска, обогнув Сахалин. А если так получится, что не будет Камимура за нами бегать, что тогда — идём преспокойно в залив Петра Великого? Получилось же у Николая Ивановича через страшную Цусиму эскадрой пройти, неужели мы одинокой серой мышкой через Татарский пролив не проскочим?
— Не пойму к чему вы клоните, Александр Александрович, — Миклуха озадаченно посмотрел на Мусатова.
— Допустим, проскочили мы во Владивосток, с боем, без боя, не суть. Но тут у меня вопрос к вам, Владимир Николаевич, как к без пяти минут адмиралу. Поясните, где наш «Ушаков» нужнее, — во Владивостоке или в Николаевске?
— И снова я вас не понимаю, Александр Александрович. Николаевск есть временная стоянка части флота, перегонять корабли всё равно придётся, не зимовать же нам, вмерзая в амурские волны.
