"Фантастика 2025-171". Компиляция. Книги 1-18 (СИ) - Власова Александра

Да, австрийскому императору, надо помнить, восемьдесят семь лет. Возраст почтенный. Когда именно он умер в моей прежней, утраченной истории, я не помнил, но цифра говорила сама за себя. Восемьдесят семь! И это при том, что ни антибиотиков в мире еще нет, ни гипотензивных средств, даже банальной зеленкой ранки не смазывают — её, кажется, только-только изобрели, и пока ею красят ткани, а не кожу. Здоровая, стало быть, у старого императора натура, выкованная в иной, доиндустриальной эпохе.

Французы, эти вечные критики, уже задают в своих газетах ядовитый вопрос: чем объясняется странная, почти неестественная сдержанность России? И братьям-сербам в их справедливой борьбе помогать отказались, и на потопление «Святогора» реагируют вяло, казенно. Никаких решительных действий, никакого громкого протеста. Словно и не великая держава, а какая-нибудь Греция, не в обиду этой стране будет сказано. В упреках сквозило знакомое пренебрежение, смешанное с недоумением. Или желанием подтолкнуть к пропасти.

Я посмотрел на карманные часы. Их стрелки показали, что фильма подходит к финалу. Сейчас в зале тишина, прерываемая лишь стрекотанием проектора, а затем — взрыв аплодисментов.

Мой выход. Сейчас я вернусь в зал, поднимусь на возвышение и произнесу короткую, но — надеюсь — вдохновляющую речь. Не люблю я этого, терпеть не могу риторику и пафос, чувствуя себя в такие минуты актером на неподходящей роли. А — нужно. Для дела нужно. Для поддержания мифа. Люди должны видеть, должны знать и верить: наследник здоров, наследник энергичен, он среди вас, он один из вас! Народ и наследник едины!

И я, отогнав прочь эти циничные мысли, закрыл машинописную сводку новостей, успев, однако, прочитать в самом низу последнюю, курьезную строку. Оказывается, зебры господина Воропаева, вызвавшие такой переполох в Иркутске, при ближайшем рассмотрении оказались ловко перекрашенными монгольскими лошадками.

Что ж… Знай наших! В забавном эпизоде был весь светлый и жалкий, гениальный и безнадежный русский характер. Трудности роста мы компенсируем фантастической изобретательностью в создании иллюзий. Возможно, в этом и есть наш главный национальный талант.

Глава 11

28 сентября 1917 года, четверг

Большой сбор

Зал, полный сентябрьского света, казалось, вобрал в себя всё величие Империи. Под пристальными взорами царственных портретов в золоченых рамах, собрались едва ли не все Великие Князья, чьи имена составляли гордость и славу Дома Романовых. Здесь были и Александровичи, и Константиновичи, и Николаевичи, и Михайловичи, и Владимировичи, и даже один Павлович. Пестрая и шумная фамилия, обычно разбросанная по своим дворцам, имениям и полкам, ныне съехалась в ударном составе. Дружною толпою. Не очень, впрочем, дружною, так ведь и меж цыган бывают распри. Но мы не цыгане, мы Романовы. Уж не знаю, лучше мы, или хуже. В двадцать первом веке сказали бы, что мы — другие.

На моей памяти (хотя много ли помнит человек тринадцати лет от роду) подобный сбор имел место в четырнадцатом году. Тогда причина была поистине печальной и судьбоносной — гибель Mama и критическое, угрожающее состояние Papa, тогда решалась участь регентства, а, быть может, и самого наследования. Сегодня иное: смерть Франца Иосифа Первого, старца, много десятилетий достойно восседавшего на своем престоле в самом сердце Европы. Горестная ли это весть? Откровенно говоря, не очень. Он нам, Романовым, ни кум и не сват, как говорят в простонародье. Конечно, в хитросплетениях европейских династий все монархи более-менее родственники, но здесь уж очень «менее»: по мужской линии Papa был, если память не изменяет, троюродным племянником покойного австрийского императора, или что-то вроде того. По женской — Mama была племянницей трагически погибшей императрицы Елизаветы, супруги Франца Иосифа. И тут, конечно, есть зловещая параллель, щемящая душу: обе императрицы пали от рук злодеев, словно подтверждая старую истину о непрочности и уязвимости царственного величия в наш беспокойный век. Хотя и прежде судьба не всех королев хранила, вспомнить хоть Марию Стюарт и Марию-Антуанетту.

Но сколь ни тонки, ни прозрачны родственные узы, Австро-Венгрия и Россия — великие державы. И Papa, и Франц Иосиф — императоры, в высоком стиле официальной переписки обращавшиеся друг к другу «брат наш». Неофициальной же, личной переписки между ними, кажется, не было вовсе — слишком разнились они характерами, привычками и самим складом души. Франц Иосиф считал себя единственно подлинным Императором, род Габсбургов берёт начало там, у истоков Истории, по сравнению с ними Романовы — приготовишки, а уж нынешняя германская империя — и вовсе недоразумение, модернистская поделка, слепленная на скорую руку из того, что было. И вот теперь нам, Романовым, следовало решить, как реагировать на кончину престарелого монарха соседней империи: выразить ли соболезнование в сухих, корректных выражениях письменно, или же демонстративно почтительно прибыть на похороны. Недуги Papa, его шаткое здоровье для венского двора секретом не были, и потому личного присутствия Императора и Самодержца Всероссийского, разумеется, никто не ожидал. Но кто тогда должен представлять нашу державу, кому вручить символы монаршего участия и дипломатического такта?

Вопрос отнюдь не был праздным. Он был чувствительным, щекотливым. Отношения между двумя двуглавыми орлами, всегда были сложными, а нынешнее времена и вовсе окрашены в тревожные, сумеречные тона. Большой Войны, которой так опасались — или которую ждали — поэты и астрологи, пока удаётся избежать. Но тлеет война малая, странная, почти незаметная для широкого мира: война Великой Державы, Австро-Венгрии, с державой местного, балканского значения, с королевством Сербия. Просвещенные умы в салонах и кабинетах Вены предвкушали быструю и сокрушительную победы австрийцев. Одни, легкомысленные, отводили на всю кампанию три дня, другие, осмотрительные, — три недели; самые же осторожные, помнившие, что в недавних балканских войнах сербы проявили себя умелыми, отважными и, добавим, безжалостными воинами, давали им три месяца.

Но вот война, к изумлению всей Европы, идёт уже четвёртый год, и что же мы видим? А ровно ничего. Решительной, наполеоновской битвы, которая расставила бы всё по местам, так и не случилось. Столкновения идут то там, то сям, в горах и ущельях, шаг вперёд, два шага назад — так описывает этот затянувшийся котильон некто господин Ильин, он же Старик, он же Лобан, он же Ленин, он же Ульянов. Я слежу за его писаниями, слежу с почти болезненным интересом. Этот человек, сидя в краковском кафе, умудряется видеть суть вещей с пугающей ясностью. Победы нет, в Австро-Венгрии растет разочарование, пессимизм, на днях даже императорский королевский двадцать восьмой пехотный полк, чешский, кажется, взбунтовался, заявив, что не желает на фронт и зазря погибать, чем расстроил старого Франца Иосифа донельзя и, как намекают некоторые газеты, споспешествовал (ай, мудрецы, какие слова знают!) скорейшей кончине монарха. Тупик. Патовая ситуация, которую не могут разрешить ни дипломаты, ни генералы.

И европейская общественность, капризная и невежественная дама, уже нетерпеливо елозит на своих креслах в театрах и топает ножками, взывая: «Ах, если бы Россия, матушка-заступница, вступилась за братьев-славян не на словах, а делом, пригрозила бы Австрии войной, то кровопролитие давно бы прекратилось!» Иными словами: «Эй, Россия, во имя мира и славянства, начни войну!»

Но Papa войны не хочет. Причины тому, надо полагать, сложны. Тут и память об отце, Александре Александровиче, третьем своего имени, избегавшим войн, и память о конфузии в японской войне, и просто нежелание проливать кровь и чужого, и собственного народа — а крови прольется много, очень много. Не исключаю, что одна из причин, и весьма весомая, кроется в его самочувствии. Ему попросту не до войны, не до новых потрясений, которые неизбежно обрушатся на империю. А оставлять державу в состоянии войны на наследника, то есть, на меня, затея, очевидно, не из благоразумных. Всем же понятно, что в случае моего воцарения в разгар военного кризиса, я кандидатура ни разу не годная; регентша Ольга, при всех её достоинствах, — тоже не то. Ототрут нас от власти ловко и быстро, сперва до окончания войны, под предлогом высшей государственной необходимости, а там, глядишь, и навсегда. История не знает сослагательного наклонения, но знает множество примеров, когда регентства заканчивались скверно для опекаемых.