Ему хоть Устинья, хоть холопка какая! Михайла б его потом убил, понятно, а Устинью не вернуть уже. А боярышня кричать не стала, сознания не потеряла.
Убила.
В спину, а все равно… сколько сил надобно, чтобы в живого человека ножичек-то воткнуть? Иные и в бою не могут, видывал Михайла таких, иных и жизни лишал. Ему оно всегда просто было, а выходит, что и Устинья – может?
Точно, его она!
Его, и только его!
Такая ему и надобна, чтобы и смелая, и красивая, и умненькая… Михайла самого лучшего заслуживает.
Федька?
А что – Федька? Пусть себе живет, как живет, но без Устиньи, недостоин он боярышни. А покамест полезен – пользоваться им будем.
* * *
Борису тоже доложили, правда не сразу, но кто ж знал?
– Государь! Боярышня Заболоцкая, верно, в отборе царевичевом участвовать не сможет.
Борису мигом интересно стало:
– Отчего ж?
Боярин Репьев, который Разбойным приказом и ведовал, даже поежился чуточку под взглядом государевым.
– На подворье Заболоцких, государь, нынче ночью тать влез. Чего уж хотел – не ясно, а только убила его боярышня Заболоцкая и теперь лежит без памяти.
Борис даже и не удивился сильно. После того, что он о боярышне узнал, и удивляться странно было.
Могла ли убить – волхва?
Еще как могла, странно только, что ножом убила.
О волхвах Борис знал не слишком много, больше догадывался. Но Устинью он видел, и когда она аркан с него снимала, и в роще. Могла ли она убить?
И сам себе на вопрос ответил – могла, быстро, легко и без сожалений.
– И боярышня без чувств лежит?
– Да, государь.
– Ну так что же? Отложите покамест отбор: как боярышня опамятуется, оправится, так сразу и начнем.
Боярин аж глаза вытаращил, не ожидал он от Бориса таких слов.
– Государь, не положено так-то… не по обычаю! Она ж теперь порченая, наверное, и скандал этот еще как обернется, невеста-то для царевича не такой быть должна, смирной да тихой?
– А ты, боярин, с Фёдором о том не говорил? – Глаза у Бориса лукавые были, умные.
– Пытался, государь.
– И что же?
– Умывался как раз царевич, тазиком в меня кинуть изволил.
– У меня тазика нет. – Борис только вздохнул, сожалея об отсутствии такой полезной утвари. Приказать принести да у трона и поставить… десятка три? – Ты подумай сам, боярин, Федька сейчас как ребенок у петушков на палочке, и хочется ему того петушка, аж свербит. Что с ребенком будет, когда ты уведешь его?
Боярин, у которого и законных деток шестеро было, и, говорят, на стороне то ли пять, то ли еще поболее, только головой качнул. Детей своих он любил, возился с ними в удовольствие и картину эту себе легко представил, даже поморщился от визга детского, истошного.
– Ты, государь, думаешь, когда мы ее на отбор не пригласим, так и царевич упираться начнет?
– Уверен. Погоди чуток, пусть боярышня в себя придет, на отбор приедет, получит Федька свой леденец, куснет от души да и поймет, что булочки куда как вкуснее будут.
Боярин ответно заулыбался. А мудр у них все же государь.
Понятно, Заболоцкая эта царевичу не пара, но когда упрется мальчишка? И дело сделано не будет, и деньги потрачены, и Росса вся взбаламучена – ни к чему это, лучше сделать, как государь сказал. И то, другой бы приказал просто, а Борис по-человечески отнесся, старается он свои решения объяснять, полагает, что так и люди работать будут лучше. И боярин старается его доверие оправдывать.
– Во всем прав ты, государь. Так и сделаем.
– Сделай, боярин. Причину какую подходящую придумай, и все хорошо будет.
– Да, государь.
Боярин ушел, а Борис призадумался.
И отправить бы своего человека, разузнать, как и что, но и не надо бы внимания к Устинье привлекать. Ой, ни к чему.
Подождать придется.
Лучше он кое-что другое сделает.
– Как Федька объявится, пусть ко мне придет, – отдал он приказ.
Вот и ладно. Узнает он все из первых рук, и расспрашивать особо не придется.
* * *
Фёдору на тот момент тяжко пришлось. Его метлой гнали от комнаты боярышни, еще и шипели злобно, и глазами сверкали. Стоит себе старушка сухонькая, пальцем ткни – переломится, а метла у нее в руках. И машет так грозно…
Фёдор больше от неожиданности остановился. Чего это – чтобы его метлой побили? Нет такого закона, чтобы царевичей метлой поганой бить и гнать!
– Бабка, ты чего?
Умнее как-то ничего и не придумалось. Агафья Пантелеевна подбоченилась:
– Ты чего тут носишься, оглашенный? Скажи спасибо – не побила!
– Да я… царевич я!
– А боярышня спит! Чего ты к ней ломишься, царевич?! Будить ее нельзя, это я тебе как на духу скажу! Али ты ей зла желаешь?!
Рассчитала Агафья все правильно, на последний вопрос Фёдор и ответил:
– Да я… Нет, конечно!
– А коли так – не ломись к ней! Я сейчас дверку приотворю, в щелку посмотришь. Истерика была у нее, пришлось успокаивающим отваром отпаивать, вот и спит таперича. Сколько надобно проспит, потом проснется – спокойна будет.
– Вот оно что, – сообразил Фёдор.
Такое-то он и у родимой матушки в покоях видывал. Когда лекари требовали, чтобы поспала больная, сонным отваром ее поили, будить запрещали.
Фёдор назад и сдал. Не дурак же он?
– Может, Адама прислать? Лекаря.
Агафья поклонилась:
– Как угодно будет царевичу, а только никого я пока к девочке не подпущу. Пусть проснется сама, тогда и видно будет. Нельзя ее тревожить сейчас. Никак нельзя!
– Что случилось-то, бабка?
Фёдор и у боярина уж спрашивал, да только тот и сам мало знал. Тать, нож, Устинья, истерика – и все, пожалуй. Дарёна сейчас сама лежала, от страха отходила, Агафья и ее отваром напоила да спать уложила. Возраст же!
Она-то волхва, ей многое нипочем, а Дарья – баба простая, ей каждый случай такой – считай, вырванный кусок жизни. Ладно уж, поговорит она с царевичем, пусть его. Не кричит он, ногами не топает, вот и она ругаться не станет.
– Ты, царевич, знаешь, поди? У Устиньи брат женился, и маленький у него уж есть.
– Не рановато ли?
Про свадьбу Фёдор знал от Михайлы, а про маленькую Вареньку уже нет, не интересовали его чужие дети.
– Нагуляли до свадьбы, вот родители и поженили их, – махнула рукой Агафья.
Фёдор хмыкнул, но говорить не стал ничего. И такое бывает, дело житейское. Обычно до родов женят, но всякое случается в жизни, не всегда и угадать удается.
– Маленькая с нянькой была, зубки резались у нее, ревела громко. Устя зайти к ним решила, тоже малышку понянчить.
– Зачем? – Вот теперь Фёдор неподдельно изумлялся.
Нянчить?
Малышей?
Они же орут, пачкают, они ничего не понимают, и вообще… Фу?
Агафья на него посмотрела, как на недоумка какого.
– Любит Устинья Алексеевна с детками возиться. Поди, и своих хочет!
Фёдор тут же выпятил грудь и заулыбался, ровно ему алмаз какой подарили.
Хочет, конечно! От него! Да?
– А в комнате тать оказался, кажись, через забор махнул как-то, следов не нашли. Устя вошла, а гад на няньку ножом замахивается. Она закричала, тоже нож со стола схватила да татя и ударила, удачно еще получилось, что насмерть. А с боярышней от такого нервный припадок случился. Сонным зельем мы ее напоили да уложили, чтобы горячки не было. Женщина ж! Как такое пережить спокойно?
Вот теперь Фёдору и все понятно было, и ругаться не хотелось. Пусть бабка ее и дальше так хорошо охраняет, не от него, конечно, он-то в будущем муж Устиньин, законный, но… пусть пока постережет.
– А пройти посидеть с ней рядом можно?
Агафья головой сурово качнула:
– Уж прости, царевич, хочешь – казнить меня вели на месте, а не пропущу. Ты ж не усидишь, знаю я вас, молодых-горячих, начнешь ее за руки хватать али поцеловать попытаешься.
Уши у Фёдора краснели медленно, но неотвратимо.
– Это…
Угадала Агафья без всякого зеркала волшебного и дара предвидения, да и чего тут угадывать, не первый такой дурачок на нее смотрит, авось и не последний?
