Владивостокское жандармское управление по поручению из Петербурга внимательно отслеживало деятельность адмирала, отмечая все случаи превышения флотоводцем своих полномочий. Но самодержец, регулярно получая подробные доклады, по какой-то, ему одному ведомой причине преисполнился к Николаю Ивановичу Небогатову невероятной симпатией. Фактически военным диктатором Дальнего Востока сделал, разумеется, за вычетом Маньчжурии.
Так что всемерно помогать пока ещё неопытным флотским «опричникам Небогатова» жандармы начали без какого либо внутреннего дискомфорта, тем более их филеры отследили крайне интересного персонажа. Некто мещанин Огородников Илья Петрович, работавший обвальщиком мяса у купца Нефёдова, вдруг заинтересовался «подругой» адмирала Небогатова, служившей в женской гимназии Владивостока преподавательницей какой-то там поэзии для барышень…
Подполковник Павлов, знавший об амурных похождениях комфлота, «на удачу» поставил наблюдательный пост из двух опытных филеров неподалёку от квартиры Надежды Викторовны. Они, а вовсе не угрюмые унтера, переодетые в штатское, и обратили внимание на мясника, который профессионально проверяясь, прошёлся туда обратно по переулку где жила учительница. Агенты, обладавшие хорошей памятью на лица, вспомнили, что данный субъект появлялся и на пристани, любуясь мощью и красотой российских броненосцев и в «морском городке» бывал многократно. Казалось бы — улик нет, одни подозрения, мало ли как человек ходит. Может быть, за жизнь свою опасается, потому и живёт с оглядкой. Но уж больно хорошо выискивал возможную слежку Огородников Илья, или как его там. И предчувствию опытного агента с пятнадцатилетним стажем беспорочной службы, Павлов поверил сразу…
Флотских к задержанию решили не привлекать, слишком уж грубы и нерасторопны были подчинённые Свенторжецкого. Да и сам капитан второго ранга, возможно и выдающийся морской офицер, мало что понимал (на взгляд подполковника Павлова) в оперативных комбинациях. К тому же Свенторжецкий явно злоупотреблял кокаином, что неудивительно, — нервная работа, война, бессонница…
Так что пускай доблестный кавторанг обеспечивает безопасность адмирала, составляет секретные карты минных постановок, выводит на улицы грозные морские патрули, пытает врагов в подвалах штаба флота (ходили и такие слухи про Евгения Владимировича). А уж захват террориста или шпиона, чёрт его разбери кто он там, но явно не простой подручный мясника, проведут мастера своего дела…
— Значит вёрткий парень, этот Огородников, — подполковника интересовали личные впечатления филеров, людей наблюдательных, умеющих разбираться в людях.
— Точно так, Виктор Сергеевич, не подарок. Хваток, резок, но прячет силу, ходит гораздо тише, куда медленнее чем может, чем самому хочется. Я таких в молодости на Сахалине насмотрелся, учителя хорошие были, подсказали. Там как решится какой вор на побег, последние дни точь так ходит — силу то ли бережёт, то ли копит…
— Гм, на вора не похож, ой как не похож. Такой фрукт не уголовщина, тут политика скорее, бомбист или стрелок меткий.
— Оружия при себе не носит. Это уж поверьте мне, Виктор Сергеевич.
— Тогда кто? Если не террорист, то кто? Шпион японский?
— А очень может даже быть, не смейтесь, ваше высокоблагородие. Если бородёнку то ему соскоблить, так вполне скуластый паренёк окажется. Что-то якутское или калмыцкое есть в обличье.
— Скажешь тоже, Моисеич, — японец. В штабе флота прапорщик из якутов. И он, по-твоему, япошка переодетый?
— Стоп Миша, — подполковник резко поднялся с расшатанного казённого стула, — про прапорщика, наполовину якута всё понятно, его знают многие, родственники приезжали. Почтенные люди. Адмиралу икону подарили с богатейшим окладом и десять тысяч на развитие Северного морского пути пожертвовали. Там всё чисто. Но у нашего разлюбезного Огородникова нет ни родных, ни близких друзей, так? Появился во Владивостоке два года назад, откуда взялся, почему вдруг сдёрнулся на край земли с «родной Смоленщины»? И потому подозрения Никиты Моисеевича очень даже понятны. Помните, судовой священник был на «Рюрике», его ещё японцем дразнили?
— Ого, какие дела. Неужели всё-таки шпион?
— Кто знает, кто знает…
Брать Огородникова решили в мясной лавке, особо не церемонясь. Если окажет сопротивление, — стрелять по ногам и допрашивать в шоковом состоянии. Там сразу будет понятно — бомбист, шпион, русский, японец…
Увы, таинственный подручный почтенного мясоторговца, отпросившись, пошёл, как и многие владивостокцы, встречать броненосцы, подбитые в страшном ночном бою японскими миноносками. Оставив в лавке двух человек в качестве засады, встревоженный Павлов с двумя оставшимися подчинёнными бросился на пристань…
Небогатов, проигнорировав предостережения Свенторжецкого о мерах безопасности, поехал встречать эскадру Бухвостова в порт. Эскорт у адмирала и так получился внушительный, — полсотни казаков впереди, столько же замыкают процессию, а в середине восемь экипажей и карет, непонятно где адмирал, но с каждой стороны подстраховывают матросы из роты охраны на подножках, и казаки с шашками наголо…
Горожане, взбудораженные слухами о потерях и наблюдающие небывалой суеты и многолюдности выезд комфлота, уверялись в тревожных своих ожиданиях и бежали поделиться «стратегическими домыслами» с соседями. В этот день во Владивостоке испорченный телефон работал на полную мощь.
Проскочив по улицам и заехав в порт, за цепь ощетинившихся штыками морпехов, Свенторжецкий вздохнул свободнее. Клапье де Колонг с борта «Жемчуга» вёл по радио переговоры с «Донским», осевшим кормой…
— Что у Блохина, не томите, Константин Константинович, — Небогатов дождался пока начштаба, как молодой, ну не мичман, конечно, но лейтенант, добежит до командующего.
— Плохо дело, похоже, отвоевался наш ветеран. Константин Платонович сообщает, что мина разворотила корму, винты покорёжены, вода продолжает поступать. Если бы дело было не у Владивостока, крейсер точно б затонул, а сейчас уверен — доведёт «Донской».
— Если Блохин сказал, значит, обязательно доведёт, — меланхолично протянул вице-адмирал. — Я вот что думаю, коль уж «Донской» ставим на прикол, то немедленно разоружаем крейсер, команды оставляем самый минимум, а Блохина переводим на «Богатырь». Стемман плох, сепсис, ослабление организма. А у Лебедева чахотка открылась. Не отправлять же Ивана Николаевича на Сахалин. В Ялту его, пускай подлечится. Блохин самый подходящий кандидат, все бухточки близлежащие к Владику обшарил, он «Богатырь» на камни точно не посадит.
Свенторжецкий и Клапье де Колонг ошалело уставились на обожаемого военачальника. И кавторангу и контр-адмиралу казалось, что сейчас, после гибели «Громкого», серьёзного повреждения, едва ли не утопления «Донского» и поспешного возвращения, фактически бегства грозных броненосцев в родную гавань, Небогатов должен рвать и метать. Не как Рожественский, конечно, но уж бинокль расколотить — всенепременно должен. А Николай Иванович скучным, «бухгалтерским» тоном начал рассуждать о грядущих кадровых перестановках…
— Что смотрите на своего адмирала, как на привидение? — Небогатов сердито отмахнулся от верных соратников, — идёмте на «Жемчуг». Там и побеседуем с Бухвостовым и прочими…
Флаг командующего, поднятый на крейсере Левицкого, ясно указывал, где находится комфлота. Но Бухвостову предстать перед высоким начальством одному категорически не хотелось. Так и прошли на «Жемчуг» внушительной делегацией, держа в кильватер контр-адмиралу, точь в точь повторяя эскадренный строй: Племянников, Македонский, Серебренников, Юнг, Фитингоф, Бэр. Ферзен, как водится у командира «камешка» шёл в стороне, чуть поотстав, ещё больше усилив сходство группы офицеров с расположением их кораблей в составе грозной эскадры Российского императорского флота. Блохина, конечно же не стали дожидаться, дел на «Донском» было столько, что и до ночи можно не управиться команде и командиру старого крейсера.
Небогатов предстал перед подчинёнными в образе добродушного дедушки-бухгалтера, нацепившего очки и внимательно изучавшего дефектные ведомости на ремонт котлов «Жемчуга». Левицкий, склонившись к комфлота что-то отчаянно пояснял, вероятно, просил куда большего ремонта механизмов лучшего ходока Тихоокеанского флота.
