– Прекрати, так не вернешь ты ее!
А только вовсе уж Федор дураком не был.
– Никак не верну, любит она Борьку!
– И что с того? У нас, у баб, любовь – дело наживное: сегодня одного любим, завтра перед другим стелемся!
– Не Устинья…
– А ты думаешь, какая-растакая необычная зазноба твоя? Ничего в ней нового нет, Феденька, и меж ног у нее то же самое, что и у других! Так мы, бабы, устроены: когда выбора нет, сначала ненавидим, а потом и смиряемся, и себя убеждаем, что любим.
– Матушка?
– Когда на трон сядешь, все твои будут: и Устя, и сестра ее, и кто пожелаешь только. Слушайся меня – все я для тебя сделаю!
– Когда?! Обещала ты!
Любава нос наморщила, озлилась на сыночка сильно. Ах ты дрянь бессмысленная! Мало тебе?! МАЛО?!
Мать и так ради тебя бьется, все тебе дала, а тебе еще не хватает чего-то?! Да сколько ж можно-то?!
– Подождать придется. Ну так ты ж не думал, что сразу после свадьбы и Устинью в постель таскать будешь?
И уже по лицу сыночка видела – так и думал! Того и хотел! Когда б не женился Борис на Устинье, Федька бы ее уж назавтра в угол темный потащил… Ах ты ж скотина тупая! Хочу – и вынь, и положи тут, и в лепешку расшибись!
Поганец!
Вслух того Любава не сказала, улыбнулась многозначительно:
– Месяца два, сынок. Может, три подождать придется, потом все тебе будет.
Не волновали Федора другие бабы, а вот Устенька его, только его…
Борис украл ее, присвоил, подлостью овладел! Не может Устинья любить его, он же старше ее на сколько! Лет на двадцать, не менее? А любить только ровесника можно, и вообще, права матушка: когда не останется у Устиньи выхода другого, полюбит она Федора всенепременно!
– Матушка, а как и когда…
– Феденька, ты меня сейчас послушай. Скоро будет все, но чтобы подозрений не вызвать, чтобы хорошо у нас все сложилось, должен ты виду не подавать. Сможешь ли? Или уехать вам с Аксиньей лучше на месяц-другой?
Подумал Федор, к себе прислушался. Уехать? И вовсе Устинью не видеть, голос ее не слышать, вдали от нее быть? Не способен он на такое, лучше здесь терпеть да зубами скрипеть.
– Смогу. Постараюсь.
Любава сына по голове погладила, в лоб поцеловала сухими губами. Так-то оно лучше будет.
– Умничка ты у меня, Феденька, жаль, родился позже Борьки, а так-то из тебя лучший государь получится! Куда как лучший…
Который будет делать, что ему сказано, а не что захочется. Но о том промолчала Любава.
Федя мать по руке погладил:
– Ты у меня лучшая!
– Вот и ладно. Бери пока эту… – кивнула Любава брезгливо в сторону Аксиньи, благо та и не слышала ничего, и не видела, опием одурманенная. – А потом и Устя твоя будет. И полюбит она тебя всенепременно, как же тебя можно не полюбить?
– Благодарствую, матушка.
– Лежи, Феденька, и думай, хорошо думай…
Ушла Любава, а Федор и правда лежал, размышлял. И все меньше оставалось в нем симпатии к брату. Злоба в нем кипела, ядовитая, черная…
Ишь ты! Воспользовался! Подумаешь… женился Федя?! Ну так что же, мало ли на ком он жениться изволил, любит-то он одну Устинью и говорил о том не раз! А Борис обманом ей в доверие вкрался, подлостью… а то и вовсе приневолил! Он ведь царь, кто ему добром откажет? Небывалое дело!
И Устя, когда он ее от Бориса избавит, благодарна будет своему Феденьке! А как иначе?
Он ей зла не желает, он ее любит всей душой, а она… она сама сказала, что мужа любит! Му-жа!
Когда б Федор на ней женился, она бы Федора любила, на других и не глядела бы! И не будет! Все у них с Устиньюшкой ладно будет, когда он на трон сядет!
Понимал ли Федор, что сам себе лжет?
Что любит Устинья мужа своего по-настоящему, и не имеют для нее значения ни возраст, ни корона, ни прочие глупости, людьми придуманные, что с этих пор одна у них душа на двоих, одно сердце. Бориса не станет – и Устинья жить не будет.
Может, и понимал.
А только люди очень хорошо себе врать умеют. И верить в свои выдумки тоже, когда что-то их не устраивает. Вот Федору хотелось верить в лучшее, он и позволил себя убедить, и сам себе это повторил еще тысячу раз.
Все по его будет! Просто подождать надобно!
И поверил.
* * *
Повезло Божедару с первого раза.
Сплетницы есть везде, где люди обитают, а эта сплетница была еще и старой, и мудрой. И скучала, не имея возможности поделиться с кем-то, а уж когда ее послушать решили, да за хорошие деньги…
Красота, да и только!
Ханна Меннес с удовольствием посплетничала с красивым и почтительным мужчиной, сначала о том, что его интересовало, потом просто о жизни своей непростой, а там разговор и на современные нравы скатился. И дошло до интересующего:
– Ой, вот как сейчас помню: приехал он из Лемберга не один, а с девкой, да красивой такой, рыжей, грудастой, она потом за местного бо-ля-ры-на замуж вышла, имя у него такое еще интересное… Не один…
– Никодим?
– Именно! До чего ж красивая баба была, и дочка старшая вся в нее пошла… Сара, тоже рыжая такая, глазищи зеленющие…
Божедар и уши навострил:
– Рыжая такая? А это не швея ли, в конце улицы, зеленый такой домик? Я навроде видел?
– Нет, что ты, милый! У Сары дом хороший, из камня выстроен, зять ей поставил на месте старого. У нее ж тоже дочь, да одна, вот и она замуж за местного вышла. Матери предлагала с собой уехать, у зятя пожить, да та с места сорваться не решилась.
– За местного?
– Тоже бо-ля-рын, – забавно произнесла мейра сложное для нее слово. – Фамилию его не помню, сложные они у россов.
Божедар подумал минуту.
– А выходила-то как? По вашим обычаям али по нашим? Ей же веру менять надобно было?
– Вроде как по вашим, и веру поменяла она, Сара еще рассказывала, что дочка в церкви крестилась, в той маленькой, которая через улицу.
Богатырю того и надо было.
В ту церковь он и наведался, оттуда и вышел через полтора часа с записью о крещении и венчании. Раба Божия Ева Беккер, дочь Сары Беккер, была крещена именем Евлалия и вышла замуж за боярина Пронского.
Глава 2
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой
Какое оно – счастье?
Очень хрупкое, словно пыльца на крыльях бабочки.
А еще удивительно цветное, ясное, теплое… Счастье – просыпаться рядом с любимым мужчиной, чувствовать его запах, видеть чуточку сонную улыбку, касаться губами его губ – и замирать, наслаждаясь моментом. Счастье – разговаривать, просто быть рядом с любимым человеком, узнавать его и убеждаться, что полюбила не напрасно.
Счастье, о котором и не мечталось.
А оно пришло, сбылось, протянуло руку и повело за собой. И я каждую секунду его чувствую и летаю, словно на крыльях.
Отец и маменька пришли на второй день, на меня посмотрели, переглянулись – и головой покачали. Любовь, тут понятно все.
Илья и Машенька тоже в палаты царские наведались, Вареньку, правда, с собой не взяли, ну так и не надо покамест, я и их впредь ко мне приходить отговорила. Борю попросила, тот своим приказом Илью со службы на год отставил, для разбора дел семейных.
Илья возмущаться начал, но тут уж и я ему потихоньку объяснила, что беда может быть большая, именно из-за него.
Он не только мой брат, но и Аксиньи, втянуть его куда угодно легко будет, не мне, так ей. А я ведь его выручать кинусь, в стороне не останусь, и Борис тоже…
Илья проникся, но от опасности бегать не пожелал, пришлось и Борису приказать, и отцу надавить – не всегда в атаку идти надобно, иногда выждать полезнее. Так что отправился Илья в рощу к Добряне, там ему и здоровье чуточку поправят, и Божедар обещал его подучить.
На это Илья согласился скрепя сердце.
Мне за брата спокойнее стало. Отец предупрежден, никуда не полезет он, матушка тоже, Илья при деле, Машенька при Вареньке маленькой, да и не нравится ей Аксинья, та хоть что делай – не отзовется невестка. Прабабушка еще осталась, но та сама кого хочешь обидит, а потом забудет да и сверху добавит.
