А я тенью скользила за Борисом, стараясь не быть навязчивой, но и не оставлять его одного надолго, особенно там, где злая рука может нанести удар.
После нашей свадьбы… я ожидала много чего.
Взрыва, недовольства, бунта, покушения на убийство…
Не было – ничего!
Только истерики от Любавы и Федора в первый день, а потом… потом как отшептало. Вдовая царица сидела в своих покоях и, как говорил Патриарх, готовилась к отъезду в обитель.
Любава-то!
Да я скорее поверю, что гадюка салатом питаться начнет, чем эта дрянь от власти откажется! Для нее власть над людьми – это все, это жизнь, воздух, кровь в жилах! Маринке все же власть побочно нужна была, ее роскошь больше привлекала, а дела государственные ей скучными почитались. А вот Любаве нравилось во все вникать, в мелочь каждую, она и на заседаниях думы Боярской присутствовала вместо сына, и доклады сама читала, и чего только не делала в той, черной моей жизни. И так легко она от всего откажется?
Не верю я в такое, ждет своего часа, гадюка, ужалить собирается, а только где и когда?
Федор тоже удивил. Ни истерики, ни скандала какого – мимо проходил, ровно как мимо стенки. Смотреть – смотрел, да ведь взгляды – они неуловимые, больше-то и не было ничего. Ни записки какой, ни слова, ни движения – просто взгляд. А смотреть и кошка может, чай, глаза есть. Тут и пожаловаться вроде как не на что.
А вот Аксинья…
Сестра ходила ровно тень серая, платья роскошные, украшения – на трех цариц хватило бы, а вот движения неловкие, неуверенные. И я вижу, боль она прячет.
Федор?
Чего удивительного, в бытность мою он и со мной груб да неловок был, но, видимо, сдерживаться старался. А Аксинье и того не досталось.
Я к ней шаг сделала, так сестра дернулась, ровно от кнута, и ушла быстрее, чем я хоть слово сказать успела. И боярыни за ней следуют неотступно, то Пронские, то Раенские, то еще кто из приспешников Любавиных. Неудивительно, что она так боится… Федор ведь в ней волен, в жизни и смерти, жену у него отобрать не выйдет. А трудно ли так сделать, чтобы ей жизнь кошмаром казалась?
Может, и уже…
Михайла мне на глаза и вовсе не попадался. И пугало меня все это до ужаса.
А сюда еще весточка от Божедара добавилась.
Боярыня Пронская, оказывается, Любаве племянница родная. У матери Любавы, у ведьмы чужеземной, трое детей было, одну-то дочь она как есть народила, она и силу материнскую унаследовала. А вот двое других, как бабушка и сказала, с ритуалом зачаты были, иначе почему они сразу после смертей в семье появлялись?
Может, потому Любаве и на Федора ритуал проводить пришлось? Не смогла б она зачать как обычные люди? Потому у нее один сын и появился? Дочерей не было, никого более не было?
Я не поленилась с чернавками побеседовать, те и рассказали мне, что все верно, незадолго до появления на свет Федора скончался один из царских дядюшек. Да там и не удивился никто, старику уж за семьдесят было, болел он постоянно…
Я бы тоже не удивилась. Но и ежели Любава все это устроила, тоже не удивлюсь. Ей в самый раз чужая смерть была, можно и ускорить ее чуток. Может, потому и Федор-то таким неудельным получился, что жертва стара была да больна? Знать бы мне ответ…
Почему не Борис?
Подобраться к нему не получилось? Или еще какая причина была?
Потом я к мужу пристала, Борис и рассказал мне, что, когда отец на Любаве женился, Борис ее принял плохо, пришлось отцу его отправить отдельно пожить, наместником, в другой город. Аж на два года.
Федька родиться успел, когда Борис домой вернулся.
Любаве просто пришлось брать того, до кого добраться можно было, а через половину Россы за пасынком… Ритуал это, понимать надобно! Тут все значение имеет: и положение звезд, и день, и час, и сил требуется много… не рискнули просто. Взяли того, кто рядом оказался. Так ли это, не ведаю, а похоже выглядит.
И еще один узелок развязался.
Бабушка Агафья в покоях матери Бориса побывала. Прошлась, подумала, пригляделась, принюхалась, иначе и не скажу. И сказала, что нет там ничего черного.
Что бы с государыней ни случилось, не причастна к этому была Любава. Никаким боком.
Борису сразу легче стало. Но решение свое насчет монастыря он отменять не собирался. Пусть едет, зараза, авось в палатах воздух чище будет!
Евлалия Пронская, кстати, во дворец зачастила.
Так-то она Ева, дочь Сары, внучка Инессы, которая еще Ирина Захарьина. И – ведьма?
Я к ней приглядывалась при встречах внимательно. На беседу не звала, рано войну объявлять, не ко времени. А ежели мы с ней сцепимся, ох и полетят перья в разные стороны, и я не уверена, что одолею… нет, не так даже!
И не такую я на клочья порву и сама сдохну, на шее ее зубы сомкнув, да разве в ней дело? Тут все серьезнее и страшнее будет.
Почему она Бориса убила?
Почему Борис ее к себе подпустил?
Хотя второе и понятно как раз, боярыня же, и знакомая, и видел он ее не раз, чего б не подойти с вопросом? Он опасности и не ждал, не ждал удара. Но и Боря не тюфяк какой, он воин и тренируется каждый день по часу, упражнения с клинком делает. А удар нанести позволил, да не в спину, в грудь! Почему перехватить не успел? Замешкался али еще причина какая была? Нет ответа покамест. А вот оружие ведьмовское меня заинтересовало.
Нарисовала я его, как смогла, прабабушке отдала, та рисунок передала Божедару, обещал богатырь разузнать, что да как. Это ведь не секира какая, не алебарда, у такого оружия своя дорога, кровью политая. Это для убийц оружие, и странно мне, как оно у ведьмы оказалось?
Или мать ее чем-то таким промышляла?
А зачем ведьме клинок? У нее другое на уме, я вот тоже на силу свою полагаюсь больше, чем на руки-ноги, я не рукой врага отталкивала – силой хлестнула, ослепила бы на пару минут, или мягче – глаза отвела да увернулась.
Откуда этот клинок?
Часть вопросов разрешилась, но появлялись новые. Свербели безжалостно, требовали ответа.
И его придется найти ДО того, как нас ударят. Потому что я могу и не отразить этот удар, и цена моего незнания страшной будет. Что – моя жизнь? Тут вся Росса на весы положена…
Жива-матушка, помоги!
* * *
– Ева, помоги, деточка! Люблю я его!
Евлалия на свекровь покосилась чуточку презрительно, вздохнула незаметно.
Любит-любит… уж какого она за год стрельца-то любит? Пожалуй что… первого? Как нашла себе боярыня Степанида в том году радость малую, так и продолжается по сей день. Странно даже…
Кому другому боярыня Степанида строгой казалась да неприступной, а вот Евлалия точно знала: падка боярыня на молодых мужчин. Ненасытна она, нетерпелива, до утех плотских жадна́, что кошка мартовская. В молодости, поди, всех конюхов перещупала, со всеми перевалялась, ну тогда она и моложе была! А возраст-то уже берет свое.
И смотрится уже боярыня не красавицей-девицей, сколь притираний на себя не намажь, а возраст не скроешь! И не каждый мужчина на красу такую позарится! А и позарится, так… мужчины же!
Равновесие такое, женщина с кем угодно может в постель лечь, да не с каждым мужчиной тому порадуется. А мужчины хоть и получают свое каждый раз, да вот не с каждой женщиной смогут они в кровать лечь! Ох, не с каждой!
Притирания боярыне надобны, которые молодость возвращают. А еще – зелья дурманные. Выбирает-то она себе парней молодых, эти на все способны, а вот чтобы в постель со старухой лечь… тут им немного голову и затуманивает, опосля таких зелий и корова за королеву покажется.
– Так чего тебе дать? Зелья дурманного?
– Приворотного, да и побольше! Евочка!
Ведьме только вздохнуть и оставалось.
– Зелье я дам тебе, то не беда. А только… кого ты приворожить-то задумала?
– Андрея. Ветлицкого.
Застонала Ева сквозь зубы стиснутые. Ну… свекровушка! Ну, головушка… ты бы еще кого себе нашла, помоложе!
Андрюха, боярина Ветлицкого младший сын, двадцати двух лет от роду, красавец писаный, кудри золотые, глаза голубые, хоть ты его в красный угол ставь да любуйся всласть!
