Песок над головой якута сомкнулся.
Глава 22. Рейс
Сборы затянулись.
Роман умудрился влезть в то самое экзотело, у которого жужжал коленный сервопривод. И теперь он расхлёбывал результат собственной рассеянности – колено нет-нет да и подклинивало. Нет бы сразу озадачить Роберта, чтоб тот починил!
Грузили продовольствие молча. Роману и Майклу приходилось сгибаться в три погибели, чтобы не крушить макушкой экзотела потолок в складах, и время от времени уворачиваться друг от друга в узких коридорах. Ганич больше мешался. Радовало хотя бы, что он прекратил нотации. Что ни тема, то поучительно-воспитательный тон. За время их пребывания в челноке теолог успел поспорить со всеми. Даже с Буровым.
Транспортёры оставили около выхода, потому как они не помещались внутри. Приходилось таскать контейнеры по длинным коридорам. Ещё до войны конструкторам указывали на этот недочёт, те обещали всё исправить при реализации нового поколения. Но когда пришло время, было уже не до ширины коридоров.
Тишина в эфире делала своё дело: какие-то бытовые, гадкие прагматичностью мыслишки зазвучали в голове Романа. Оли больше нет… и теперь придётся продавать квартиру. Ту, что в Барнауле, в доме под шпилем. Зачем она ему? Это была её отдушина. Да, ещё следует позвонить Виталию Сергеевичу, в Центр генетики и репродукции человека. Квоту пришлось выбивать, «рыть», но он, конечно, поймёт... Пусть достанется паре, которая в ней нуждается, которая мечтает о ребёнке… Зачем нам теперь экстракорпоральное оплодотворение?
Нам?.. Кому «нам», Рома?..
Шедший навстречу Бёрд извернулся как мог, но столкновения избежать не сумел. Системы экзотела вмиг запищали: «Угроза».
– Командир?
– Всё в порядке, – встрепенулся Роман. – Задумался.
Видимо, порядком заскучав за двадцать минут радиомолчания, Ганич завёлся с новой силой. Если поначалу Буров как-то отмалчивался, не вступая с ним в полемику, то к концу загрузки первой платформы его было не узнать. Практически на каждый довод теолога у него находилось контрмнение, и Роману в какой-то момент показалось, что всякий раз оно нарочито утрировано, словно Истукан провоцировал его. Стоит отдать Ганичу должное, спор тёк в мирном русле – он не особо поддавался.
Возможно, так бы и продолжалось, не оброни Леонид Львович самодовольно:
– Вы ещё скажите, что Антонов не ошибся!
Эфир провалился в тишину. Роман даже остановился, чтобы убедиться всё ли в порядке. Буров стоял у выхода с винтовкой Майкла, Ганич шагал за очередным контейнером с водой.
– Где, по-вашему, ошибся Антонов? – осведомился Буров, как-то уж очень медленно произнося слова.
– В начале начал, друг мой! – почти задорно, как будто ступив на хорошо знакомую тропу в споре, воскликнул Ганич и скрылся за поворотом. – Когда допустил, что основой для воссоздания тел при «прыжке» является ДНК! Даже мне, мракобесу, – он выплюнул это слово с оголённой неприязнью, – понятно, что ДНК тут не причём!
Роман не вклинивался. Просто взял очередной контейнер и разминулся с Бёрдом, тоже предпочитавшим не лезть в дебри нарождающегося с новой силой спора.
– Стоит начать с его знаменитой вороны, её все знают, – вещал Леонид Львович самозабвенно. – Даже сам Эдуард Кириллович отметил: всякий раз то была иная ворона – в корне менялся характер, поведение. Бред, скажете вы. Да, этого нигде не запротоколировано. Антонов не сделал этого просто потому, что никто, кроме него самого, не увидел бы разницы. Никто, понимаете? Записи остались только в его личных дневниках!
– Вы бредите, – автоматом сказал Буров. Роман очень удивился такому ответу. Неужто Истукан не нашёл, что сказать?..
– Отнюдь, друг мой. И скажу вам больше: ворона и не могла быть той самой, изначальной! Почему, спрашиваете вы? – Буров молчал. – А потому, что она всего лишь программа! Она набор безусловных рефлексов, обличённых в биологическое тело, не более. Что ответите вы на её излечение после первого же лабораторного «прыжка»? У неё было сломанное крыло, всем известно, что она никогда не летала, с малого возраста, когда оказалась питомицей Антонова! А что случилось после опыта с её переносом?! Правильно! Она по-ле-те-ла!
Они прошли мимо стоявшего на посту Истукана. Тот, как и подобает изваянию, не шелохнулся. Роман усиленно искал логику в словах Леонида Львовича, но пока выходило не очень.
– Антонов обоснованно решил, что воссоздание физической оболочки в точке Б происходит на основе ДНК объекта, ведь ворона полетела, и более того – «забыла» его самого. В ДНК нет и не могло быть «записи» о сломанном крыле и воспитателе! Естественно! Его трудно обвинить в чём-то, Эдуард был известным материалистом, потому и воспринял результаты так, как воспринял, – Ганич поставил контейнер. – Тем более, что никому не пришло в голову, даже на секунду, набирать в добровольцы людей с хоть какими-то отклонениями или болезнями! Ну ведь не пришло! И это тоже более чем обоснованно! Цель виделась в другом, и он шёл к ней, шёл шагами семимильными! Цепь случайностей увела его от истинного ответа на вопрос что же является носителем информации о переносимом субъекте, – с некоторым сожалением проговорил Ганич и добавил: – Неслучайных случайностей.
Роман придушил народившееся желание ответить ему немедля, начистоту. Несложно догадаться в какую сторону кренил разговор Леонид Львович. Всякого рода богословы только тем и живы, что водят людей окольной тропой, держась за подол Истины…
Меж тем, возвращаясь обратно в склад, Ганич продолжал:
– Не для кого же не секрет, друзья, что по возвращении на Землю Александр Александрович не излечится! Что нога его так и останется мумифицированной этой… этим чудовищем, про которого вы рассказывали.
Тут Леонид Львович взял паузу. Наверное, он виделся себе победителем, на мгновение задержавшим меч над поверженным противником, позволяя тому лицезреть собственную смерть.
Да, все с самого начала знали, что нога Саныча не «отрастёт», стоит ему «прыгнуть» обратно. Иначе никогда и не было. Впервые тяжело раненого космопроходца возвращали не с Анубиса, как можно бы подумать, а с дедушки Марса. В том самом пожаре на «Маркизе» обгорело двое, не критично, всего около десяти процентов кожного покрова, без проникновения. Но со временем пошло заражение и командир решил вернуть пострадавших в Новосибирск.
Можно представить реакцию Антонова, когда из капсул вынимали обожжённых людей. Это рушило на корню выстроенную им теорию. Но нашлись лаборанты, которые утверждали – Эдуард Кириллович был спокоен. Будто бы знал, что так всё будет.
– Возможно, – как бы с сожалением вздохнул Ганич, – он нащупал бы нить к верному ответу, взгляни на новые обстоятельства иначе… Но! Антонов продолжил копать в том же направлении. В глубину могилы собственной – величайшей! – теории, ища несуществующие причины… Я не верю, что такой ум не допускал: носителем информации о человеке может быть… сам человек! Его разум!
– Спасибо, что не душа, – пробасил Буров.
– Неважно! – точно с кафедры воскликнул Ганич. – Пусть тот, кто скажет, что это не одно и то же, первым бросит в меня камень!
Капля по капле, чаша Романова терпения мелела… Перед внутренним взором встал пыльный перрон, пропахший порохом и страхом, и родные женщины с бездонными слезящимися глазами, преисполненными веры. В справедливость. В любовь. В единение.
Роман встрепенулся.
Впервые в жизни во время экспедиции он поступил не по Уставу. Пара секунд, и голос Ганича – проникновенный, отечески добрый, но бесконечно чуждый – смолк.
Стоило ему заглушить исходящий от теолога канал, как эфир вздрогнул под тяжестью баса:
– Командир! Ты слышишь меня? Я на индивидуальном канале!
Роман настроился на приём Бурова, усмехаясь – его, видимо, тоже доконал настырный пастор. Настолько, что захотелось высказаться наедине.
– Да, Тимофей Тимофеевич. Слышу, говори.
– Ты был летом на Обском море?
