Дальше видно будет, что делать. С Теодоро.
Может, принцессу ему подсунуть, а не то и просто какую бабу, что они, не справятся? Тут вон их сколько, одна на одной сидят, глазами по сторонам прицельный огонь ведут! В Россе, говорят, бабы галантного обхождения не знают, читай, юбок по углам не задирают, опыта нет у них, а тут ух какие! Все сделают, а что не смогут, то все равно сделают. За деньги-то да за место на троне? Даже и два раза!
Король Борис на такое не поддастся, уже не поддался, а жаль, очень жаль. Ну так у него супруга какая… Посол, который ее увидел, потом сам месяц ни на кого смотреть не хотел, в письме такие дифирамбы Марине пел, что сказать страшно. Сейчас у Бориса, правда, другая жена, можно и попробовать. Одним словом – надо посмотреть, что получится из заговора магистра, а потом уж и магистр никуда не денется! Понятно, ему хочется свой Орден сделать государственным, встроить его так, чтобы они, считай, всей Россой правили, но тут уж слишком кусок велик.
Поделится магистр, никуда не денется.
* * *
Тем временем на территории Россы назревали исторические события.
– Феденька, тебе этой ночью в палатах быть не надобно.
– Почему ж, матушка?
– Потому, сынок, что ты собой рисковать права не имеешь, государь ты, тебе Россой править. Случись что – все надежды наши прахом пойдут.
– И где ж я быть должен?
– Как я усыплю всех, ты вечером из палат государевых уйдешь потайным ходом. Ксюхе своей даже и не говори ничего, не ее ума дело. А как решится все здесь, я за тобой Руди пошлю. А ты покамест в его доме побудь, знака подожди.
– Матушка, мне не по душе это.
– Зато как я тебе знак дам, ты в палаты явишься, оно и для дела полезно будет. Рыцари будут на Джерманской улице собираться, как дела свои сделают, оттуда и придете. Так боярам и скажем: ты помощь брату вел, да опоздал, вот горе-то, вот беда…
– И то… хорошо, матушка. Так я и сделаю.
– Вот и ладно, сынок, вот и хорошо.
– Михайлу с собой возьму. А Ксюху, может, тоже забрать?
– Не надо. Здесь она со всеми уснет, ничего не увидит, не узнает. А вот что в городе будет? Понятно, она-то дура, да мало ли что услышит она, кто с ней потом поговорить сможет? Сам знаешь, не всем мы по душе.
– Как скажешь, матушка.
Любаве бы обеспокоиться такой покорностью сыночка, да не до того ей было! Какие уж тут мысли? Договорились, вот и слава Богу, чадушко ее подальше будет от опасности. Вот и хорошо, вот и ладно…
А что на уме у Федора было…
Взрослый он уже, этого и не учла Любава, и приказам ее сын уже не повинуется безоглядно, у него и свое мнение есть, а пуще того – свои желания и дурость. А когда все это воедино соединяется, такая гремучая смесь выходит, что смотреть страшно. Любава свои планы лелеяла, Федор свои. Вот и не вышло все ладно да гладко. Не доверились они друг другу.
* * *
– Сегодня дело случится, Мишка.
Михайла на Федора посмотрел прямо.
– От меня что надобно, государь, что я могу для тебя сделать?
Федор задумался.
– Что сделать? А пожалуй, ты мне сегодня и сослужишь службу. Только придется тебе кое-что испытать…
– Испытай меня, государь, что скажешь – сделаю.
Федор поморщился, из ножен клинок потянул.
– Ох, не хотелось мне о том говорить, ну да ладно! Ты и так многое знаешь, а сболтнешь хоть слово – голову с плеч снесу. Понял?
– Ты меня не головой пугай, государь, я ее сто раз попусту сложить мог. А вот дружбы твоей лишиться да доверия – вот это страшно.
Ответ Федору понравился, улыбнулся царевич, да по руке провел чуть повыше запястья. Царапина длинная получилась, кровью набухла, Федор ложку со стола взял да кровь в нее и собрал.
– Пей.
– Государь?
– Пей, говорю, не то не подействует, потом объясню я тебе все.
Михайла повиновался, ладно уж! Случалось с ним разное, когда бродяжили они. Человеческую кровь пить не приходилось ему, а вот конскую – было. И мясо сырое жрать тоже – дело такое, бродяжье, не всегда огонь развести можно.
Кровь как кровь, солоноватая, теплая еще, противно, да слизнуть с ложки можно и ложку облизать тоже…
– Теперь чего, государь?
– Теперь слушай меня внимательно. Мать у меня… сам знаешь, умеет кой-чего. Думаю, понял ты уже.
– Чего ж не понять. Волхвы у тебя в предках были, да, государь?
Федор в улыбке расплылся:
– Да, Мишка. Волхвы.
Михайла дух перевел незаметно. Ну, кажись, поверил… волхвы, как же! Три раза ха, не оберешься греха! Кому другому расскажи, авось со смеху не подохнут! Волхвы!
Да ведьмы у тебя в роду, и мамашка твоя ведьма, сразу видно!
Только дурак не разберется, а меня ты таким дураком и считаешь, сразу видно.
– Сегодня, как вечер будет, все уснут. Тогда мы с тобой к Борьке в покои пойдем.
– Государь?
– Не хочу я Устинью без защиты оставлять. И с Борькой сквитаться хочу. Они как раз спать будут. Борьку я руками своими удавлю, а Устю… сам бы донес, да боюсь не справиться, все ж не перышко она. Надобно будет ее из палат государевых унести, в дом Истермана. Сначала. Потом найду я, куда ее спрятать так, чтобы мамаша моя не проведала ничего, не помешала нам.
И так Федор при этом облизнулся, что Михайлу аж замутило. Неуж не понимает царевич – не полюбят его, хоть он наизнанку вывернись! Не просто не полюбят, возненавидят!
Спросить?
Так почему б и не спросить…
– Государь, думаешь, забудет она мужа?
Федор аж слюной брызнул, так разозлился:
– Я ее муж! Я!!! Борька ее обманом получил!!!
– А все ж она счастливой выглядит. – За слова эти Михайла гневный взгляд получил, но не остановился: – И ребеночка носит, с ним что, государь?
– Ничего. Не будет ребенка. А со временем забудет она обо всем, меня полюбит.
И с такой жуткой уверенностью Федор это говорил, что у Михайлы наново мороз по позвоночнику пробежал.
Не сомневается Федька, не притворяется, и вправду он так думает, и не волнует его чужое мнение. А ведь любит – или думает, что любит, – Устинью.
Неужто и он, Михайла, такой же?
Так Михайла увлекся этой мыслью, что едва сообразил Федору ответить:
– Я с тобой, государь. Как прикажешь, так и сделаю.
Федор довольно улыбался.
А Михайла…
А он тоже улыбался.
Много чего этой ночью решится.
* * *
– Андрюшенька!!!
– Пусти меня!
Сто раз уж пожалел боярич Андрей, что по-хорошему с бабой дурной расстаться хотел! Какое там! Двести раз!
Цепляется за него Степанида, за одежду хватает, воет, ровно по покойнику… Вот чего ей надобно? Побаловались – и хватит! Порадовали друг друга…
Ладно, он боярыню порадовал, хоть и не поймет сейчас, для чего оно ему надобно было? И не так чтобы очень хороша собой боярыня, и в матери ему годится, а как затмение какое нашло! И ведь хорошо ему было, ровно в дурмане сладком.
А сейчас прозрел вот…
Не люба, и что ты хочешь тут сделай. И окажутся они в кровати, так ничего ему со старухой не захочется!
А ведь воет!
Рыдает, а боярич жестоким человеком не был, бабских слез не любил.
– Прости, а не могу больше, не люба ты мне! Ну, хватит плакать…
Куда там успокоиться!
Пуще прежнего взвыла Степанида, аж стеклышки цветные затряслись в рамах узорчатых. Минут пять ее Андрей пытался успокоить, а потом как мужчина поступил: плюнул на все, да и сбежал, буркнув, что за водой пошел.
Ага, к ближайшему трактиру.
За живой водой, сиречь вином крепленым.
Хватит с него истерик да дурости бабьей, и ведь смог же он как-то с этой… Самому себе удивляться впору!
А не было в том ничего удивительного.
Зелье приворотное, оно ведь на всех по-разному действует. Кому и капли хватает, а кому и бочка надобна. У кого мигом привыкание возникает, кто годами держится, подливать не надобно…
Бывает всякое.
Андрей Ветлицкий как раз из устойчивых оказался. А может, из слишком легкомысленных, каждая женщина ему нравилась, с каждой попробовать хотелось, что ж себя одной-то ограничивать?
