Может, и я потом жить не буду. И не жалко.
Федор и Любава всяко жить не будут! Слово даю!
* * *
– Боренька, любимый мой, поговорить нам срочно надобно.
Когда государь страной правит, а не просто так трон просиживает, дел у него завсегда много. Ну да жене отказать и не подумал бы Борис.
Марине? Той еще мог бы, знал, что нет у нее важных да срочных дел. Но Устинье? И не отказывал, и впредь не откажет, не такова Устёнушка его, чтобы мужа попросту от важного отвлекать. Марина считала, что все вокруг нее крутиться должно, вот стоит она на пьедестале, а окружающий мир вокруг стелется.
Устя не такова. Для нее Борис на первом месте, его дела, потом уж ее, и коли попросила жена…
Борис махнул Пущину рукой:
– Боярин Егор, скажи, пусть подождут меня… Сколько, Устёна?
– Мне все рассказать – пяти минут хватит. А тебе принять решение – не ведаю, может, и часа мало будет, – Устя руками развела. – Не гневайся, любимый, не было у меня выбора.
Тут уж Борис и сомневаться не стал.
– Боярин, попроси всех на полчаса задержаться, когда не уложусь, на завтра перенесем.
Речь шла о постройке крепости на границе, а тут и фортификатор опытный потребен, и строители не из последних, и солдат послать бы надобно – тех строителей охранять…
Но когда Устя просит?
До покоев молчала Устинья, заговорила, только когда в спальню вошла:
– Бабушка, проверь, не подслушают ли нас?
Агафья рукой провела, на Бориса поглядела строго:
– Присядь, государь. Беда у нас, тебя сегодня ночью убивать придут.
Борис как стоял, так и сел на лавку. Устя с ним рядом на колени опустилась, коснулась руки мужа, но тот смотрел на Агафью пристально.
К чести Бориса, не стал он сомневаться и переспрашивать, не стал ногами топать. Полу кафтана поправил, руки супруги коснулся, спросил так, что по комнате ровно морозом побежало, Усте даже иней на потолке на миг почудился:
– Кто?!
Агафья заговорила, как они с Устей и договаривались:
– Государь, Орден Чистоты Веры давно готовился. Истермана к нам заслал, может, еще кого. Любава своего сына на трон прочит, иноземцы на Россу зубы точат, так и договорились они. Три сотни рыцарей Ордена вверх по Ладоге-реке поднялись, сейчас команды ждут. Истерман вечор в городе был, у государыни Любавы, договорился. Часть рыцарей в казармы к стрельцам пойдет, часть сюда, третьи порт поджечь хотят, чтобы суматоху устроить да от палат государевых внимание отвлечь. А все ж наша здесь земля, разузнали мы их планы, когда ты позволишь, переймем их.
– Волхвы?
– Нет, государь. От волхва и в бою толк есть, а все ж ненамного более, чем от воина какого. Раньше, чем я силу свою применю, три раза воин убить меня успеет. Добряна же, волхва здешняя, и того хуже: сил хватит у нее, да не воин она, не убийца, ее дело людей лечить. Попросила я своего старого друга, вот он волхв могучий, да только отказался он, ушел Орден воевать, а сюда богатыря прислал, Божедара, с дружиной малой. Когда позволишь, они ворогов и переймут.
– Что ж не позволить, Любава? Уверена ты, волхва?
Агафья глаз не опустила.
– Устя сама говорить не хотела, больно ей за тебя, государь. Я так скажу: и твоя мать за тебя в огонь бы кинулась, и Любава для сына своего самого лучшего хочет, а для нее лучшее – власть. Вот и старается она, вот и крутится, ровно змея в вилах. Причастен ли брат твой – не ведаю, а только сильно он на тебя обижен, считает, что ты у него Устинью отобрал.
Борис невольно руку жены сжал. Устя так возле него и сидела, щекой к колену мужа прижалась, это успокаивало, уверенность дарило. Справится он, для нее справится, не имеет он права ее и ребенка Федьке на милость оставить, не пощадит брат.
– Сегодня, говоришь?
– Да, государь. Просьба у меня к тебе малая будет. Перво-наперво, как спать пойдете, вы с Устей не ложитесь в кровать, из одеял-подушек сверните две фигуры, ровно спите вы там, а сами схоронитесь, есть ведь где?
– Есть. И схорониться, и посмотреть, кто нас убивать придет.
– Хорошо, государь. Я б тебя вовсе из палат уйти попросила, да не согласишься ты. И Устя от тебя шагу не сделает. И не отпускай ее, государь.
– Я бы…
Борис на жену и глаз скосить не успел, рядом с его коленом ровно искры зеленые сверкнули. Так глаза жены вспыхнули – когда б ночью дело было, ее б на том конце Ладоги заметили, тут не искры – два костра горели.
– Даже и не думай меня отослать или запереть! Зубами дверь прогрызу! Покамест не выполем врага, не отойду от тебя! Мне без тебя жизни не будет!
Борис щеки супруги коснулся.
– Устёнушка, так ведь и я без тебя не смогу уже…
– Значит, ты меня сбережешь, а я тебя, то и ладно будет. А отослать и не думай.
И не поспоришь, не возразишь. Баба, да в тягости, да… жена, любимая – как отослать? Легче сердце себе вырвать, изведется он, думая, как она, что с ней…
– Со мной будешь. Хорошо.
– А второе, государь, скажи мне, когда вот отсюда спустятся на лодках люди – ты человек военный, понимать должен, где им высадиться проще, как в палаты твои пройти лучше, по какому ходу подземному? Куда их государыня Любава привести сможет?
Развернула Агафья карту, тут Борис и призадумался.
– Два хода есть. Один тут находится, второй чуть далее.
– А в палатах куда они выходят, государь?
Борис подумал пару минут, а потом рукой махнул:
Усте доверял он, как никому более. Глупо? Наивно? Да ничуточки, не может человек одиноким волком жить, не может он никому не верить, без этого гибнет душа. А Устинья… и дураком Борис тоже не был, видел, что любит она его беззаветно, жизни своей без него не мыслит.
Не сыграешь так-то, не получится.
Ежели Устинью обманули, а это тоже задача не из легких, волхва она, не девка дворовая, вранье почует любое. И бабка ее волхва. И обе они заинтересованы, чтобы жил он, чтобы хорошо с ним все было, сами понимают.
Так что отбросил государь сомнения… почти. И объяснил. И куда потайные ходы выходят, и как попасть в них. И даже объяснил, как один из ходов открывается. Надобно ведь Божедару каким-то образом людей своих провести в палаты?
Ой как надобно.
И чтобы не заметили их, чтобы шума не поднялось – кто его знает, какими силами враг придет?
Оно так, и волхвы не всесильны, что смогли, то и узнали.
Закончила Агафья расспросы, поднялась.
– Ох, ноги мои, годы мои…
Но ворчала Агафья более для вида. Да и чего ей морочиться, чего жаловаться? Понимал Божедар, что в рощу не набегаешься, потому несколько его людей на подворье Заболоцких жили постоянно, и при них голуби почтовые. Агафье туда прямая дорога была, зашла, да побыла, чай, к родным, не к чужим людям. Придется ей еще раз съездить.
А потом и рассказать, и провести кого в палаты государевы, Устинья-то наотрез отказалась Бориса покидать. Такими глазами смотрела… Агафья только головой покачала: Вот уж… любовь.
Даже позавидовала по-доброму. У нее уж давно ушел тот самый, родной и любимый, с которым сердце оттаяло. Ушел, ждать ТАМ обещал, и верила она – дождется. Да и ей уж скоро в дорогу собираться, но покамест жива она, надобно внучке помочь.
* * *
Когда дверь за старой волхвой закрылась, Устя на мужа посмотрела прямо:
– Ты мне так веришь, Боренька?
– Верю. Только тебе и верю…
По щеке Устиньи слезинка скользнула, вторая…
– Слово даю, не предам я тебя, не обману. Любой, кто к тебе со злом подойти захочет, сначала пусть мой труп перешагнет!
– Не надобно нам такое. Лучше живи, меня радуй, детишек нам рожай…
Вроде бы и обычные слова, а Устя плакала и смотрела на него сквозь слезы текущие, и глаза у нее горели, ровно звезды. Не от силы волховской, а просто – любовь, она каждую душу сиянием наполнит.
– Все для тебя сделаю, любимый. Все…
И знал Борис, это не просто слова.
Сделает.
И он для нее тоже.
Любовь?
