Божедар на волхву взглянул, кивнул молча.
А и пусть договаривается, волхве и не такое по плечу. А уж он на берегу клинками позвенит, не оплошает. Наконец-то и для него работа нашлась достойная, приятно даже. Закончилось ожидание.
И Божедар невольно облизнулся.
Он уже чуял кровь врага.
* * *
Аксинье этим утром особенно тяжело пришлось. Федор ровно с цепи сорвался, синяки еще дней десять заживать будут. Больно!
И не пожалуешься никому, не поговоришь ни с кем. Любава, свекровушка, занята, Варвара при ней… Хотела Аксинья им поплакаться, да не вышло. Вот и шла она к себе в покои, когда навстречу ей Михайла попался.
Ну и как тут было себя сдержать?!
– Мишенька!
Ответом ей был взгляд презрительный.
– Чего тебе надобно, Аксинья Алексеевна?
Этого Аксинье и не хватало, чтобы в истерику сорваться:
– Ты!!! Ты во всем виноват!!! Будь ты проклят, ненавижу тебя! НЕНАВИЖУ!!!
Орала она так, что терем дрогнул. Все, кто мог, все в коридор высыпали.
Михайла и не знал, что делать. Будь они наедине, там бы и понятно все, дать истеричке пару пощечин, да и окунуть головой в ведро с водой, так ведь все рядом.
А она орет, аж заходится, потом лицо Михайле царапать кинулась… Что парень мог? Только руки дурной бабе перехватить да и подержать так, покамест успокоится.
Куда там!
Орет, визжит, тут Устинья рядом как-то оказалась:
– А ну, тихо!
Размахнулась да и сделала то, о чем Михайла мечтал: сестре две пощечины отвесила с размаху. Аж зазвенело в коридоре.
Аксинья взвизгнула, но в глазах ее разум появился. Михайла отпустил ее, тут же на шаг отступил.
– Это что такое?! – Устя говорила грозно, глазами сверкала. – Еще раз увижу такое, ты, сестрица, в монастырь отправишься на месяц! Для смирения и воспитания!
– И ты… – Аксинья хотела было опять в крик сорваться, да не успела. Федор на крик прибежал:
– Это что тут творится?!
– Жена твоя визжит, словно резаная. Ты смотри, она так и ребеночку хуже сделает. – Устя сестру к мужу толкнула, та на Федора налетела, и царевич машинально ее за косу прихватил, как привык. А Михайла заметил, что Устя вдруг от сцены этой поморщилась едва заметно, своей косы коснулась… Было с ней такое? Когда?! – Какой пример она подает?!
– Не переживай, сестрица, не будет она больше.
Федор не на жену, на Устинью смотрел. Да так…
Михайле хотелось подойти да и пинка ему дать, да посильнее! Как он смеет на ЕГО Устю так смотреть?! Таким хозяйским и жадным взглядом?
Нет у него такого права!
– Когда ты, сестрица любезная, замуж в царскую семью вышла, не надобно ее своим поведением позорить, – проговорила Устя. А потом плечи расправила еще сильнее, развернулась под взглядом Федора да и ушла.
Царевич Аксинью за косу поудобнее перехватил.
– Пошли, женушка, поговорим о манерах твоих.
Аксинья задрожала, на Михайлу взгляд беспомощный бросила… Ищи дурака – тебе помогать! Когда б не орала, как дурища на ярмарке, все б и обошлось. Так что поделом тебе!
Михайла и не подумал ни о чем.
А вот Устя…
Глава 7
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Поменялась моя история, сейчас уж я и не знаю, где попустить, где потянуть. Сейчас только на смекалку мою приходится мне рассчитывать.
Божедар…
Не было его в той, черной жизни моей.
А роща Живы-матушки горела, полыхала яро, и Добряна с ней полегла. Потом на пепелище храм построили, да не наш, левославный. Надо полагать, Верея, когда последней осталась, в тех местах ее и поймали. Пыталась она силу обрести, но почему не ушла никуда? Почему не позвал никто на помощь богатыря?
Или… позвал?
А ежели вспомнить, посылали ведь войска в Сибирь, вроде как самозванец там какой-то объявился, и убивали кого-то… Самозванец ли?
Вроде как бунт был, объявили в Сибири, что незаконный Федька государь, не потомок он Сокола… Любава возмущалась еще. Очень ее эти слова злили, ровно…
А вдруг – и правда они?! Не лжа подлая, а правда всамделишная? И не потомок Федька, а приблудыш?
Почему я раньше той правды не доискивалась? Ведьмовство многое может, а только ни на кого из семьи государевой не похож Федька. Борис и сам говорил: ни в мать, ни в отца, в проезжего молодца.
А и то…
Вдруг и правда от кого чужого прижила Любава сына? Ритуалом, да, но не от государя Иоанна Иоанновича! Тогда и Божедар вмешаться мог – не бывать ублюдку на троне росском, не править страной чужому выродку. А только и богатыря одолеть можно, когда хитростью, когда подлостью, а когда и ведьмовством.
Могло ли так быть?
Могло. Страшно подумать, а ведь могло бы.
Род государя Сокола Федька с Любавой хорошо пропололи, как вспомню. С десяток семей боярских под топор отправили сразу, да и потом не миловали. Казнили хоть направо, хоть налево. И ежели припомнить, Лебедевы, Милютовы, Бельские, те же Куницыны, Медведевы – роднились они в разные годы с семьей государевой, и достойного государя можно было из их родов выбрать. Чай, и выбор был! Куда как получше Федьки припадочного!
От кого она могла прижить нагулыша? Да хоть бы от кого… хоть и… от Истермана?!
А ведь когда о том подумаешь, и складываться начинает. Потому Руди и рядом со свекровкой до последнего дня ее был, и к Федору он неровно дышал, и когда их рядом поставить… Нет, не похожи они! Руди – красавец, хоть парсуну рисуй, Федьку на огороде выставить от ворон можно, за версту его облетать будут. Не похожи они совсем внешне.
Но вот жесты какие-то, поворот головы… не доказательство?
Так и я не глава приказа Разбойного, мне они и не надобны. Мне бы мужа отстоять, Россе сгинуть не дать, замахнулась, дурища. А только что делать, когда больше и некому?
Когда в той, черной жизни и бабушка умерла, и Божедар где-то сгинул, и рощи вырубили, и Верея, девочка бедная, из Беркутовых последней осталась, и я, дура, сама не поняла, как в жернова попала… Хоть сейчас не подвести бы их!
Со дня на день ужалит, кинется гадюка, вижу я. Ладога вскрылась, ледоход прошел, враги к нам прийти могут со дня на день. Не по земле, а по воде – как прошлый раз. И порт прошлый раз горел… это было. Вроде как на бунт все списали, а только – бунт ли?
Или кто-то сначала поджег, а потом беспорядком и попользовался? Вроде как склады сгорели, много товаров погибло, потом за то казна платила… нет, не всем. Помню, купец иноземный чуть не на коленях Федора умолял. Вроде как разорение его ждало – нет, не помиловали.
Даже виновных нашли в поджоге. Баяли, бунт начался, кто-то моментом воспользовался, счеты с конкурентом свел… Нет, не вспомнить сейчас имен и названий.
Зато туда все внимание и ушло.
Государь?
Оно понятно, важно, кто на троне сидит, а только свои штаны к телу ближе. И когда ты без них остаться можешь из-за пожара – тоже.
Значит, в порту беспорядков ждать и сейчас можно?
Или нельзя?
Надобно и с бабушкой бы посоветоваться, и с Божедаром. И… ох, не оторвал бы мне муж голову, когда весь наш заговор вскроется. Мы хоть и для него стараемся, а только не понимают мужчины такого. Вроде ты их стараешься уберечь, а они все одно сердятся…
Боренька хоть и лучший мужчина в мире, а тоже прогневаться может…
Что ж, пусть гневается, лишь бы жив был! А я все снесу, столько уж стерпела, что самой вспомнить страшно… Невольно рука поднялась, до волос дотронулась, да, там, на затылке, где схватил Федька несчастную Аксинью. До сих пор кожа ровно огнем была обожжена.
Меня он тоже так хватал.
И тащил, и больно было, и шла она, согнувшись, как я когда-то…
Не будет такого более!
Умереть лучше, а не допустить!
Или – его убить. Тоже дело… ежели случится так, что выиграет в этой смертельной игре Любава, убью я Федора. И Любаву тоже.
Попросту убью.
Рука невольно касается груди. И черный огонек отзывается острой искоркой. Он живой, он яростный и яркий, меня он греет, а кого-то другого и сжечь может. Насмерть.
