Ведьмой стала.
В той жизни Сара и сама Книгой распорядилась, Еве передала, надо полагать, а та – дочери своей. Вот ведь изворот какой… Чернокнижные ведьмы при дворе танцевали да глазки царю строили, а волхву последнюю на костре сжечь собирались за ведьмовство.
Хорошо Федька все росское выполол, да и то… что он решал-то, малоумок несчастный? И подсказали, и направили…
А в этой жизни Книге новая кровь нужна была, новый Род, новая ведьма, ей покорная. И выбор на Вивею пал – почему?
А тоже несложно ответить. И злости у нее хватает, и ненависти, и терять ей нечего! Все одно за пределами монастыря обречена она. Борис ей не простил бы, повесил. А стань она ведьмой – и уйти смогла бы, и отомстить… Ну и Варваре мести хотелось больше жизни, тоже понятно. Все ее планы прахом пошли, все рухнуло в одночасье: мужа нет, Федьки нет, Любавы нет, сама она станет никем и ничем, а ведь сколько лет плела она паутину свою! Никто и не догадывался даже!
А меж тем…
Где Любава, там Варвара.
И подскажет, и поможет, и хвост поднесет, и прошение протолкнет… Не власть? А что ж это тогда? Можно править на троне сидя, можно – за троном стоя. Вот Варвара за ним и стояла. А сейчас всего лишилась она, ей не жить оставалось – умирать медленно. Внуками заниматься? Правнуков ждать?
Для такой, как она, это хуже железа каленого! Вот и решилась…
Сама бы она тоже Книгу взять могла, да возраст не тот уж, новая ведьма от нее на свет не появится, а это главное условие ритуала. Род ведьминский продолжаться должен, а какое уж тут продолжение?
Но ведь не только Варвара была!
Еще кто-то был, кто-то третий. И я бы на бабу поставила, озлобленную! Ежели рядом с домом ни коня нет, ни кареты, значит, привез туда кто-то и Варвару, и Вивею, а потом уехал.
А кто?!
Мне только один человек на ум приходил. Тот, который знал, для чего у Евлалии клинок есть, тот, который тоже все теряет… потеряет в ближайшее время, и понимает это, который может одним ударом все разрушить…
Как и мне отомстить, и Россу пошатнуть?
Да только одним ударом.
История ведь стремится в то же русло вернуться, это как река, мы с Вереей Беркутовой землю тряхнули, реку развернули, вверх по течению прошли, а все ж она старается из пальцев вывернуться, ровно змея водяная, скользкая, укусить…
Ежели Бореньку убьют…
Вот тогда и в Россе смута начаться может… Я хоть и непраздна, да мало ли что со мной случится? И дети – они ведь хрупкие, и о талантах моих не знает… не знала ведьма. Могли рискнуть, еще как могли!
И сердце в горле бьется, заходится…
Успеть бы!
Только бы успеть!
Жива-матушка, помоги!!!
* * *
Бояре собирались быстро, не тянули.
Борис вошел, когда все по местам расселись, на государя воззрились – что скажешь, царь-батюшка? Борис медлить не стал, незнанием томить тоже:
– Беда у нас, бояре. Войной на нас пойти хотели, да не честно, грудь в грудь, а в спину ударить, по-подлому…
Рассказывал он быстро и четко. И про Орден Чистоты Веры. И про замыслы Великого магистра, про мощи отравленные, про корабли с рыцарями, про сражение в порту, в палатах государевых. Не упомянул о Божедаре только, не назвал богатыря, сказал, что наемников нанял, худое подозревая. Ни на кого полагаться нельзя было, потому как иные из бояр тоже в замыслах темных виновны.
Да-да, боярин Мышкин. И боярин Пронский. И боярин Изместьев. И боярин…
Названные бояре на колени падали, но, покамест государь говорил, молчали. Понимали, что вытье пресекут сразу, вон как стрельцы смотрят зло. Только закричи – мигом своими зубами подавишься.
Но когда государь не приказывает их в подземелье тащить да пытать, так, может, потом выслушает? Или смилуется?
А вдруг?
А Борис щадить никого не собирался. Ему другого хотелось. Взял он запись допроса Истермана, боярину Пущину кивнул, мол, зачитай, Егор Иванович, а то у меня горло уже дерет. Сам молчал, на бояр смотрел, а Пущин читал, ухмылялся зло.
Он-то знал: когда иноземцы власть менять лезут, они это в своих интересах делают. А кто им помогает, обязательно в суп пойдет.
Предателей в первую очередь на осине вздернут, судьба такая, Иудина!
Вот и зачитывал боярин, ухмылялся.
И список бояр зачитывал, которых казнить должны были. И список того, что у них отобрать хотели да иноземным купцам передать. И список купцов иноземных…
Слушали бояре, в лице менялись, за бороды хватались, но помалкивали. Понимали – не ко времени крик да лай будут.
Да и не врал Истерман. Такие вещи в записи попадались, что не придумаешь их так-то, знать надобно. И жуть брала.
Когда б удался заговор, все потоки денежные крупные в иноземных руках оказались бы, россам и ручейков бы не оставили. Так, лужицы от копытец козьих.
Может, и выцарапали б они чего со временем, а может, и нет. Кто ж им отдаст-то чего хорошего? И становилось боярам страшно.
И тем, кто в заговоре участия не принимал – по ниточке, считай, над пропастью проскользнули, – и тем, кто участие принял.
Они ж не того хотели!
Они-то для себя старались, для деток своих, а выходило, что и их бы под нож, и всех остальных… Да что ж это делается-то, люди добрые?!
Борис смотрел внимательно, малейшие изменения на лицах подмечал, потом все он обдумает. Потому как сейчас без предателей да подлецов много дел доходных освободится. Не казне ж всем подряд заниматься?
Надобно будет и поощрить кого…
Наконец, дочитал боярин Егор. Борис с трона поднялся:
– Все ли слышали, бояре?
И слышали, и верили. И…
– Теперь-то что делать будем, государь?
Первым боярин Утятьев опомнился. И то… не был он ни в чем замешан, не втянули его никуда. Может, потом и хотели, ну так то потом, когда Федор на Анфисе б женился, боярина к царской семье привязал накрепко, а вернее сказать, к Любаве. Осознал боярин, что рядом проползло гадюкой подколодной, и дурно ему стало. Вот и задал вопрос.
Борис его долго томить не стал:
– Что делать, боярин? А вот то, что я скажу. Боярин Пущин сейчас списки огласит. Иноземцев в Россе поубавится, и сильно, отец мой впускал сюда всякую шваль без разбора, а нам выгребать придется. Доли их в кумпанствах да товариществах в пользу государства отойдут… и кое-кому из вас, бояре, также пригодятся. Казна всем подряд заниматься не станет. Вот, к примеру, ты, боярин, кожами торгуешь, да в твоей торговле доля Данаэльсу принадлежала.
– Есть такое, государь. Сам знаешь, своего флота у нас, почитай, и нет, толкового, а иноземцы руки выворачивали…
– Вот доля твоя к тебе и вернется. И флот у нас будет, кое-что есть уже. И с вами, бояре, я обговорю все, с каждым в отдельности, не то сейчас мы три дня тут просидим безвылазно. Не со всеми, правда, – Борис на предателей посмотрел. – Тех, кто меня убить хотел, и я не помилую. Вы не на государя, вы на Россу руку подняли, и за то – смерть.
Вот теперь вой поднялся, но люди боярина Репьева даром хлеб свой не ели. Кого сразу оглушили, мешком с песочком, кого просто кляпом заткнули – и поволокли тела под руки прочь из палаты Сердоликовой. Остальные бояре спорить не стали, да и чего тут лаяться?
Когда б просто так государь их арестовать приказал, да, может, и усомнился бы кто. Может, и пошумели бы, и справедливости требовали. А Борис все принародно сделал, скрывать ничего не стал, да и поняли бояре, что их бы заговорщики не пощадили тоже.
Казнит предателей государь?
Вот и пусть их, и не жалко даже. Скорее интересно, что и кому достанется.
Борис еще раз милостей пообещал, боярину Пущину кивнул, и тот со стола свитки взял, печатью государя запечатанные. Каждому из бояр раздал по свитку с именем, заранее надписанным. Подготовился Борис к этому разговору, постарался.
– Вы, думные бояре, эти записи дома посмотрите. Там расписано и что у казны есть, и что вам предложить можно, и что казна бы хотела… Посмотрите, подумайте, а потом и поговорим мы, чего впустую воздух-то гонять?
