– Уж прости, государыня, а только… захотелось боярыне к себе любовника присушить. А ведьмы-то и нет, и получается у нее, что ты ведьму в могилу свела.
Устя только головой покачала:
– Я-то почему?
– Самому бы знать хотелось, а только говорила боярыня, что с тебя все началось.
Устинья только головой покачала:
– С меня ли? Или с того, что Федьку они женить решили? Прости, Боренька, я бы и правда не побрезговала ведьму извести, а только меня там и рядом не было.
Борис только рукой махнул:
– Не обращай внимания, Устёнушка. А на меня-то боярыня зачем покушалась, али я тоже ведьму какую казнил, да и не заметил?
– Нет, государь. Ты на Устинье Алексеевне женился, а боярыня… Слепому видно, что для государыни ты жизни дороже.
Тут уж покраснели все. И боярин, и Борис, и Устинья. А только говорить-то все равно надо…
– Вот потому, государь, на тебя и покушались. Подумала боярыня, что твоя смерть для государыни мучительнее всего будет.
– Не ошиблась…
Устя тихо-тихо шептала. Только Борис все равно услышал, и такая нежность его затопила…
Как же повезло ему!
Уж и не рассчитывал он на такое счастье, что его самого полюбят, ради него, не ради короны, не ради власти али связей каких… Усте он сам дорог, никто другой ей и рядом не надобен. И смотрит она на него сияющими глазами, и не играет. Таких, как боярыня Пронская, не обманешь, от них и захочешь скрыться, так не получится.
– Счастье мое…
Боярин Репьев откашлялся, царской чете напомнил, что не одни они в покоях.
Улыбнулась Устинья, пальцы с Борисом переплела.
– А нож у нее откуда, боярин?
– А тут другая история начинается, государыня. Ведьму-то извели, а дела ее поганые остались, никуда от них не деться. Ведьма эта вроде как чернокнижница была. А чтобы Книгу эту самую перенять, надобно принести в жертву того, кто от рода чернокнижников останется. Чтобы, значит, через общую кровь Книга хозяина поменяла.
– И принесли они в жертву сестру мою, Аксинью. Потому как Федор ведьме родственником приходился, хоть и дальним, и более от рода никого не оставалось.
– Верно, государыня.
– Догадалась я, боярин. Только Варвара Раенская могла мою сестрицу глупую из покоев увести. А боярыня Степанида тому способствовала.
– И снова верно, государыня. Раенские да Мышкины родня, хоть и дальняя, да и Пронские через ведьму… и всем им появление на свет новой ведьмы выгодно было.
– Неудивительно, боярин. Кто Аксинью-то сманил?
– Варвара Раенская сама не успевала везде, полетела она к Мышкиным, боярин Фома хоть и собирался, а покамест боярышню в монастырь не отправил. Так Варвара ей и предложила ведьмой стать, за себя отомстить.
– Не пришлось долго уговаривать, – Борис поморщился даже. Вот ведь… Вивея и Устинья внешностью похожи очень. А только там, где Устинья сто раз подумает, Вивея без раздумий сделает. И совесть ее мучить не будет – с чего бы? Она ж достойна всего, в том числе и трона, и короны… и плахи. Вот куда бы ей самая прямая дорога.
– А боярыня Степанида тем временем к Аксинье отправилась. И увела ее из палат государевых. Две девицы, две дурочки…
– Не проще ли было Аксинье предложить Книгу приручить? Обиды и зависти у нее б на четыре Книги хватило?
– И про то я боярина да холопов спросил, государыня. Холопы видят много, только молчат, а тут радость им выпала за все поквитаться. Не любили они Пронскую-то. Ни Евлалию, ни Степаниду. Как разговаривали Раенская с Пронской, так и решили, что Аксинья глупа слишком. Рано или поздно она б тебе во всем призналась, обида у нее временная, а привязанность к семье – постоянная.
Устя всхлипнула, лицом в ладони уткнулась.
– Ох, Аська…
Переглянулись мужчины, боярин головой покачал, мол, потом я тебе, государь, все подробнее обскажу. Думали бабы, и кого, и как, да только Аксинья слишком уж глупой им показалась. Даже не в ее привязанностях дело, а просто с дурой свяжешься, так потом бед не расхлебаешь, лучше уж никакого друга, чем дурак.
– Дальше уж вовсе просто было. Степанида сестру твою, государыня, привезла, Варвара с Вивеей за Книгой заехали. Варвара от мужа знала, где та лежит, да и Любава говорила. Вивея Мышкина Книгу в руки взяла, Варвара собой рисковать не хотела. Боялась она, что Книга разум ее сожрет или еще как подчинит… знала и боялась. Так что Книгу Вивея брала, а Варвара… когда б что не так пошло, у них еще Аксинья была. Книга и ее признать могла.
– Стервы.
– Потом что-то не так пошло. Вроде как перехватили ведьм, да и уничтожили.
– А боярыня Степанида?
– Ее там и не было как раз. Ей любовник весточку прислал, она к нему и кинулась.
Устя только головой качнула:
– Столько боли, столько смертей… И ради чего?
Боярин Репьев только головой покачал:
– Дуры, вот как есть – дуры, государыня.
Устинья и не сомневалась.
* * *
Как боярин откланялся, она на Бориса посмотрела.
Муж ей влюбленным взглядом ответил.
– Устёнушка моя, радость моя…
– Боря… любимый!
– Я для тебя и правда жизни дороже?
Знал он ответ. А все ж… Устя ему навстречу потянулась.
– Я бы без тебя умерла.
И так это прозвучало, что у Бориса по спине холодок пробежал.
– Любимая моя, радость моя…
Сколько слов на свете придумано, а для того, чтобы чувства свои выразить, все одно их слишком мало будет. И смотрят двое в глаза друг другу, и понимают, что жизнь у них одна на двоих, и сердце на двоих одно, и дыхание тоже, не жить им друг без друга.
И губы встречаются, и руки переплетаются, и столько нежности в тихом шепоте…
Все у них еще будет.
И закаты, и восходы, и радости будут, и неурядицы, без которых жизнь не обходится, а только вспомнит Устинья, как могла мужа потерять, – и замолчит.
Вспомнит Борис, как жена жизни своей не пожалела, на его убийцу кинулась, – и тоже промолчит лишний раз. И поссориться им не удастся.
Все у них хорошо будет.
Глава 12
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой
Вот сейчас я могу и назад оглянуться, и сравнить случившееся. И до конца разобраться, что в той, черной жизни со мной сделали.
Ежели сравнивать начать, в той жизни мы с Федькой впервые на ярмарке переведались. Ни силы я своей не знала, ни воли не имела, ровно кукла была послушная. В этой жизни Федька меня сначала в подворотне увидел, где во мне сила полыхнула, а потом уж на ярмарке, тут похоже все шло. Только я уже была другая. Совсем другая.
А так и Михайла к нему приблудился, и нянюшка болела долго.
Только вот в той жизни я за няней не ухаживала, а в этой чуточку иначе все пошло. И Федька со мной разговаривать взялся, не только с отцом моим. И Истерман, и Любава…
В той жизни посмотрели на меня, поняли, что сильна, да покорна и глупа, в самый раз подхожу Федьке, да и отбор объявили. В этой жизни Федьке, как и в той, сначала Утятьеву про́чили, потом на меня заменили. Только в той жизни это было с материнского благословения, а в этой…
В этой меня и похитить пытались – тут уж Истерман постарался, – и убить, дело рук ведьмовских явно. Или… или не убить?
Скорее – проверить?
Верку, дуру невезучую, порча в могилу свела. А меня бы, как волхву, затронула она?
Так-то да, но о могиле речь и не шла бы. Когда вспомнить, пару раз перед отбором и в той жизни дурно мне становилось. Тогда я и не подумала ни о чем, дурно и дурно, может, простыла али съела чего несвежее. А ведь это сила внутри меня могла порчу отражать, со злом бороться.
Да, могло и такое быть, еще как могло.
Проверили меня, в той жизни порадовались небось, что самородок нашли в навозе, в этой огорчились. Вроде как и кровь-то хорошая, и Федора тянет ко мне, ан слишком сильна да неуправляема боярышня, не надобна такая Любаве. Не ко двору.
А Федор с цепи все чаще срывался.
