– В каком смысле?
– Перенесли твою выставку на месяц. А вперед поставили другого молодого гения.
– И что с того?
– Что с того? Нас обошли, разве ты не понимаешь? Меня обошли.
– Ну, сделаем выставку месяцем позже. У нас впереди их пруд пруди. Я и так уже устал общаться с репортерами, искусствоведами, любителями живописи, студентами, хочется взять огнемет и сжечь их на фиг. Иногда вместе с моими картинами, – вдруг добавил он.
– Что?!
Возникла пауза.
– Мне этого мало, Лилит. Понимаешь? – В его голосе прозвучали отчаяние и гнев. – Давно уже мало. Я не хочу стоять годами напролет с кистью в руке и укладывать краску на холст. Я хочу другого!
Мимо проносились машины, все сверкало вечерними огнями, а в глазах Лилит уже начиналась карусель. Негодование, гнев пытали ее пылающее, взбешенное сердце, застилали горячей мутью глаза.
– Чего же ты хочешь, милый?
– Ты знаешь, чего я хочу. Все эти путешествия в прошлое здорово утомили меня. Я хочу истинного полета, который ты можешь мне дать. Хочу попасть во все уголки вселенной, к началу мира, пройтись по всем временам, узнать те тайны, которые знаешь ты и тебе подобные, но не дано узнать человеку. Вот чего я хочу. Знать, что все это существует рядом, и не иметь возможности получить – мука! Толкаться в передней и слышать, как за дверями царит бал, чертова пытка, Лилит! Я устал. Я уже готов сжечь все свои холсты, потому что смотреть на них не могу. Мне нужен полет – истинный полет!..
Ей стоило великого труда вернуть себе ясность мысли.
– Не наделай глупостей, милый, я уже еду домой. Прямо сейчас.
– Хорошо, я подожду, милая. Постараюсь в ближайшие сутки не сжечь дом, хотя очень хочется. Почему – не знаю. Нет, знаю! Я чувствую себя Прометеем, которого приковали к скале. Каждый день прилетает коршун – мое незнание – и выклевывает мне печень.
– Очень постарайся не сжечь дом и сохранить себя, – на прощание сказала она.
3
Она вошла в сад. Уже набухали почки. Было раннее утро. Дышалось особенно легко. Он стоял на пороге крыльца и кутался в теплую куртку. Смотрел на нее и хмурился, в глазах читался вызов.
Лилит подошла к нему.
– Как видишь, дом цел, – сказал он.
– Вижу, спасибо.
– Картины тоже.
– И за это спасибо.
Она молчала, искала слова. «Как же трудно с этими людьми, – думала Лилит, – эгоистичными, вздорными, которым дали свободу воли. Теперь они пользуются этим благом и проклятием. Назло всем, на беду себе».
– Ну, говори, – кивнул он.
– Ты же знаешь, любимый, твой разум может не выдержать. Ведь знаешь? Сколько раз я говорила об этом. Не потому что я жадная и не хочу делиться с тобой всем тем, что знаю сама. Просто я оберегаю тебя!
– К черту.
– Ты можешь превратиться в овощ после такого полета! Понимаешь? В дикого зверя. Все закончится психушкой – на всю оставшуюся жизнь!
– К черту! К черту! Я ничего не боюсь. А если суждено сдохнуть – значит сдохну. Я же не ты – я смертный. Рано или поздно придет срок… Что решила ты?
Лилит вспомнила, как их только что обокрали, не дали расправиться с врагами.
– Я готова дать тебе то, что ты просишь.
Он посмотрел ей в глаза.
– Ты уверена?
– Уверена.
– А тебе позволят?
– Я – хозяйка своей судьбы. Меня могут наказать. И тебя – за твою жадность.
– Как именно?
– Как Прометея. Прикуют к скале, и каждый день в означенный час будет прилетать коршун, выклевывать твою печень. Страшно?
– Если честно, да. Но не настолько, чтобы я отказался.
– Я всегда верила в тебя – в твою силу и волю. Ты всегда был исключительным смертным. Я поняла это еще тогда, в египетских песках, когда встретила милого юношу, сына купца из Сирии, юношу по имени Бальтазар.
– А ты составишь мне компанию в этом полете?
– Разумеется.
– С тобой мне ничего не страшно, любимая.
– Тогда идем.
Она поднялась на крыльцо, он открыл перед ней двери. В темном коридоре Лилит спросила:
– А если ты погибнешь?
– Узнать и погибнуть – не так уж плохо. Лучше, чем жить с завязанными глазами. Я готов, моя Лилит… Я готов…
Эпилог
Крымов ехал на своей машине в поселок Крутихино. Он никого не взял с собой, даже Яшина. Не хотел подвергать опасности. В прошлый раз он едва унес из этого дома ноги, и вот вновь тут. Зачем? А всему виной было письмо:
«Уважаемый Андрей Петрович!
Думаю, это мое последнее послание вам, по крайней мере, на данном отрезке времени, который исчисляется десятилетиями, а то и столетиями. Вам необходимо съездить туда, где вы уже были, в Крутихино, и как можно скорее. Я там не должен появляться по особым причинам, а вы можете и должны. Не удивляйтесь тому, что увидите. Будьте крепки духом. Впрочем, это ваше кредо. Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, сходите в областную библиотеку и оставьте послание на мое имя. Правда, в ближайшие лет двадцать пять, думаю, я у вас не появлюсь. Много дел! А вам желаю счастья и удачи. Ваш Долгополов».
«Двадцать пять лет? – усмехнулся Крымов. – Неплохо. У старика с чувством юмора все путем».
Заканчивался апрель, солнце уже вовсю сушило землю. Несмело пробивалась первая листва. Знакомый сад смотрелся одичалым. Что-то сиротское появилось в доме, словно его бросили на растерзание времени или вот-вот собирались. Крымов прошел по тропинке, поднялся на крыльцо, постучался, но дверь сама подалась внутрь.
– Это Крымов! – объявил он. – Я вхожу!
Ему не ответили. Андрей прошел по коридору, заглянул в гостиную, потом на кухню и только затем в мастерскую, которая находилась в глубине дома и выходила окнами на внутренний двор.
В мастерской еще теплилась жизнь… В кресле-качалке сидел глубокий, седой как лунь старик. Когда-то он был мощным, атлетически сложенным мужчиной, может быть, даже красавцем. Но все, что еще жило, представлялось жалкими остатками былой роскоши. Его ноги неровно укрывал плед. Кресло замерло – у старика не было сил подтолкнуть его и качнуться. Лицо изрезали морщины, но уставшие глаза еще горели живым огнем.
– Где она? – спросил Крымов.
– Ушла.
Андрей поморщился:
– Куда ушла?
– У нее свой путь, детектив.
– Если вы знаете – скажите. Какие теперь могут быть игры?
– И то правда. За ней пришли…
– Но кто? Кто?
– Ангелы…
– Ангелы?! Вы бредите?
– О нет! – слабо улыбнулся старик. – Они были в сияющих одеждах. В шлемах и кирасах, с крыльями за спиной. Грандиозное зрелище! Жаль, у меня уже не будет сил написать его!
– Это правда, Владислав?
– Я попросил взять меня с ними, – как ни в чем не бывало продолжал он, – умолял не разлучать с любимой, но они только презрительно посмотрели, словно меня и не было вовсе. Я подумал, что если оскорблю их, то они изменят свое решение, но они оставили меня здесь одного. Умирать. «Твой суд еще впереди, – сказал один из них, – но пока тебя судить не за что, смертный». Эх, Крымов! Какими же гулкими были их голоса! Услышал бы я их прежним, до знакомства с моей Лилит, умер бы от страха. Но не теперь, не теперь! «А как же моя гордыня? – спросил я у них. – Судите меня за нее!» – «Гордыня смертных? – еще презрительнее вопросил второй Ангел. – У Прометея – гордыня, у Люцифера – гордыня. А у несчастных, которым милостивый и добрый Господь дал свободу воли? Вы ею живете, вашей ничтожной гордыней, она для вас как амброзия, отними ее, и что останется? Немного похоти, щепотка жалкой любви да горстка пепла». Я услышал что-то вроде того. Но говорили они куда торжественнее! – слабенько рассмеялся старик. – Они моралисты, эти ангелы! «Жди своего часа, смертный! – на прощание сказал первый. – Он близок!»
– А что сказала она, Лилит?
– На ее уста наложили печать молчания. Она смотрела на меня и молча ревела, как девчонка, которую поставил в угол строгий учитель. Учитель с небес! Куда более могущественные силы взяли ее в оборот. А еще она ждала своей страшной участи – быть погребенной заживо на веки вечные. С огненным сердцем, так страстно желавшим одного – любви. И сейчас, я это знаю, она где-то плачет о своей судьбе; надеюсь, господин сыщик, обо мне она плачет тоже.
