Фургон покатил медленней. Возница принялся заунывно напевать простенькую песенку: «Был у Джона дом, славный дом, да красавица-жена – и красива, и верна. А соседу Джонову то не мило было. Подпалил он Джонов дом, Джон ночует под мостом, а жена в работный дом угодила». Из позы Лайзо ушло напряжение; он привольно вытянул ноги и как будто бы невзначай положил руку на край моей юбки, старательно глядя в сторону. А Эллис, наоборот, подобрался, черты лица у него стали резче, а в седых волос снова будто бы стало больше, чем темных.
…Таков был квартал Смоки Халлоу, что лежал на дне бромлинского «блюдца» – родина, место свободы для одних, подобных Лайзо, и край опасный и лихой для иных, как Эллис.
Я же оставалась здесь всего лишь гостьей, беззащитной и полностью полагающейся на волю своих проводников.
Лошадь зафыркала. Скрипнули оси – и фургончик остановился.
Лайзо поднялся, постучал в окошко вознице и только дождавшись ответного сигнала открыл дверцы.
– Прошу, – и, спрыгнув на мостовую с многообещающим «плюх», он протянул мне руку. – Позвольте вам помочь, леди. Здесь грязновато, по правде сказать…
Он замялся, но я решительно ухватилась за его ладонь и осторожно сошла на дорогу.
– Ни о чём не беспокойтесь, мистер Маноле. Нынешняя мода на длину платья позволяет даже подола не запачкать, а эти сапожки я как раз хотела выбросить. Или отдать на благотворительные цели, что, впрочем, одно и то же.
Эллис хрипло рассмеялся – звук как ножом резанул по нервам – и спрыгнул рядом со мною, забрызгав мои юбки жирной слякотью.
– Виржинию трудно напугать какой-то там грязью, Лайзо. Ты вспомни, как она сидела в сыром подвале Шилдса прямо на полу, в крови, и отстреливалась от фанатиков. И, заметь, у неё даже рука не дрогнула!
– Я помню, – ответил Лайзо тем странным голосом, который я всё никак не могла для себя охарактеризовать – пробирающим до костей и… значительным, что ли? Торжественным? Нет, не то. – Однако надеюсь, что больше никогда не случится такого, что ей придется защищать меня, а не наоборот.
Он стиснул мои пальцы, и только тогда я осознала, что до сих пор не отняла руки.
– Очень мило с вашей стороны, мистер Маноле. – Деликатно высвободив руку, якобы затем, чтобы поправить плащ, я окинула взглядом одинаково убогие домики, льнущие друг к другу плотно, как замерзающие щенки в корзине на зимней улице. – Это место кажется мне знакомым. Если я не ошибаюсь, нам нужно идти туда?
– Совершенно верно, Виржиния! – широко улыбнулся Эллис. – Именно в тот проход между домами. Что ж, Лайзо – веди. Ты здесь хозяин. И, кстати, – он развернулся и махнул вознице рукой: – Бесник, спасибо! Считай, с долгом рассчитался.
Тот лишь кивнул в ответ и надвинул на голову капюшон. Через несколько минут, когда мы уже шли цепочкой по узкому темному «коридору» между грязных стен – сперва Лайзо, затем я и Эллис замыкающим – послышался свист, оклик, недовольно зафыркала лошадь, и скрипучий фургон вновь покатил по мостовой. Мне стало не по себе. Еще бы, единственный транспорт, связь между благопристойным, чистеньким Бромли и его трущобами оборвалась. Захотелось сжаться в комочек, спрятаться под плащом, раствориться в сером недружелюбном мире… Из чувства противоречия я распрямила плечи и гордо вздернула подбородок.
– Мы уже почти на месте, – ободряюще шепнул Эллис, и мне захотелось его стукнуть: неужто не мог сделать вид, что не заметил моей минутной слабости!
Кажется, в прошлый раз детектив отстукивал по заветной двери какой-то хитрый сигнал, но теперь ему не пришлось этого делать. Лайзо, шедший первым, только-только занес кулак над посеревшей деревяшкой, как дверь приоткрылась.
– О, нас и впрямь ждали, – усмехнулся Эллис, легонько подталкивая меня вперед. – Проходите скорей, Виржиния. Не только вам неуютно на этих улицах.
Лайзо пропустил нас в своё укромное жилище, плотно закрыл дверь, задвинул две щеколды, опустил засов, откинул с гвоздика потёртый ковер, скрывающий сами очертания двери – и только тогда развернулся к улыбающейся женщине, уже не молодой, но сохранившей отголоски прежней броской, грубоватой красоты.
– Ай, матушка!
– Сыночка, кровиночка! Поди ж ты сюда, я тебя обниму, золотце моё ненаглядное!
Зельда, ничуть не изменившаяся с нашей последней встречи, стиснула Лайзо в крепких материнских объятиях, расцеловала в обе щеки и засмеялась. Я отвела взгляд. Смотреть на воссоединение семейства было неловко – слишком счастливы, слишком легко показывают это, не стесняясь случайных свидетелей. Не то что в знатных родах, где матери в присутствии посторонних зачастую приветствуют сыновей кивком, дежурной улыбкой и суховато-обвиняющим: «Мы ждали вас, лорд Хьюстон, проходите, прошу».
– Я не один вернулся, матушка. – Лайзо, так же светло улыбаясь, протянул руку к нам. – Илоро к нам заглянул на огонек, кой-чего у тебя спросить хочет. И вот леди Виржиния, хозяйка моя.
– Хозяйка, значит? – ревниво переспросила Зельда, прищуриваясь.
– Нанимательница, – подтвердила я невозмутимо, про себя отмечая, что Эллис, попав в этот дом, вновь стал «Илоро». Обычно Лайзо его называл настоящим именем, а не прозвищем. – Прошу прощения за неурочный визит, я полагала, что мистер Маноле предупредит вас о прибытии…
– Зельда, красавица, не подыщешь для леди каких-нибудь укрепляющих травок? – бесцеремонно перебил меня Эллис, ужом проскользнул к гадалке и с ловкостью придворного ловеласа завладел её ладонью. – Не в службу, а в дружбу? – и, улыбнувшись, запечатлел на смуглой руке поцелуй.
– Ой, Илоро, ой, хитрец, –ёрасцвела Зельда. – Опять за старое! Ладно, посмотрю я, что твоей графиньке продать. А что с нею такое опять приключилось?
– Сны дурные, волнения, слабость, – начал было перечислять Лайзо, но, наткнувшись на мой ледяной взгляд, быстро умолк: – Матушка, да что сразу о деле говорить! Вот бы ты спервоначала нас накормила, напоила…
– Спать уложила, – со смехом продолжила гадалка. – Ну да шутки шутками, а ты дело говоришь. Идите-ка за мной, золотые мои, а то пироги стынут.
Сегодня Зельда, кажется, была дружелюбней, чем в прошлый раз. Я ожидала прямо противоположного поведения, помня о том, как Лайзо подставился из-за меня под пулю. Какая мать будет радушно относиться человеку, из-за которого её сын едва не погиб!
Но то ли Лайзо утаил некоторые подробности своей службы на благо Эверсанов, то ли наоборот, расписал её в слишком светлых тонах, но Зельда смотрела на меня тепло. Правда, мелькало иногда в глазах гадалки странное выражение, точно она хотела спросить что-то, но не решалась, и в место этого говорила с нарочитой ворчливостью:
– Ай, а графиня наша, никак, пирогом моим брезгует? И зря, хороший пирог, с потрохами…
Или, к примеру:
– Что, не любо пить-есть, ежели не с фарфору да не серебром?
Насчет «фарфора и серебра» она, конечно, немного перегибала палку. Посуда, без спору, была в этом доме не такой, как в особняке Валтеров, но все же очень и очень неплохой: никаких деревянных мисок или жестяных кружек; к «чаю» – душистому травяному отвару – полагался самый настоящий сервиз. Не чжэнский фарфор – но аксонская традиционная керамика. Да и вообще, приглядевшись к обстановке, я стала замечать, что семейство Маноле отнюдь не бедствовало. Занавеси, ковры, безделушки на полках, столовые приборы, вышитая скатерть… Много было аляповатого, безвкусного и самодельного, но ветхих или грязных вещей почти не встречалось. Да и те казались, скорее, гостями из прошлого, сувенирами из прежних, голодных времен, чем предметами острой необходимости.
Невольно я задумалась. Если Лайзо и впрямь был мошенником высшего класса и промышлял так не один год, то наверняка и доход у него был солидный. Судя по оговоркам Эллиса, руки талантливого гипси знавали огромные по меркам простых бромлинцев суммы – тысяча хайрейнов, две…Так куда же девались потом эти деньги? Похоже, что некоторую часть доходов Лайзо относил домой и отдавал матери. Но судя по тому, что семейство Маноле до сих пор не переехало в более благополучный квартал Бромли – далеко, далеко не всё.
