Меня заметили. Причем, даже Николай Борисович Юсупов, тот, кого я зачислял к себе в приятели, отвел глаза. Что уже говорить о Шереметьеве, который также оказался в этой компании. Шевалье повела чуть плечиком, такой жест можно было принять за брезгливое отношение ко мне. Катя, прекрасно поняв, что происходит и, что сейчас нас могут унизить, попробовала меня развернуть. Пришлось чуточку применить силу.
— Господа, очаровательная мадам Шевалье, — как ни в чем не бывало обратился я к компашке, старающейся всячески меня игнорировать. — А знаете, какая бы фамилия была у героя нашей с супругой книги? Графа Монте Кристо, будь он русским? Горокрестовский.
Шевалье вздрогнула. Я прямо почувствовал, что она занервничала.
— А еще говорят, что у подножья горы Монте Кристо можно найти метеориты, такой красоты, что они отлично ложатся в золотую оправу с бриллиантами, — добавил я, хотя можно было остановиться на упоминании фамилии, а еще подаренной таинственным бароном ожерелье сейчас красовалось на тонкой шеи актрисы.
Таинственный граф Горокрестовский этот тот персонаж, что подарил Шевалье дорогущие украшения, передал ей и письма, в которых дискредитируются и английский посол, и заодно Мария фон Хехель. А еще актрисе был подан сигнал, что о ее шпионской деятельности кое-кому в России известно. Теперь получается, что мне.
Стоила ли ситуация того, чтобы частично раскрыться! Да! И еще раз да! Общение в высшем свете — это намного более сложное явление, чем даже война. Здесь из слов могут составить такие мины, так закидывать гранатами и бомбами, что порой определенно невозможно выживать. Уйди я с приема после случившегося скандала и все… общество меня могло бы игнорировать, несмотря ни на что: ни книги, стихи, военные успехи, дипломатические потуги. Все это сразу же обесценилось.
— Ну, что же вы стоите? Присоединяйтесь к нашему разговору! — прозвенела своим голоском приторно любезная Мадам Шевалье.
Лица Юсупова и Шереметьева, как, впрочем, и жены хозяина дома, я бы хотел запечатлеть на каком-нибудь носителе, называл бы картину «Ахренеть — это вот так!». Жаль, что в этом мире еще нет фотоаппарата. Может, напрячь мозги и вспомнить принцип фотографии?
В дальнейшем вечер проходил, еще более плавно и благожелательно, чем того стоило ожидать первоначально. Мы подходили к людям, к нам подходили, будто ничего и не произошло. Балашов ушел, то есть покинул поле сражения и отступил. А подобное на войне чаще всего определяется, как поражение, следовательно, моя победа. Но все может быть, и именно сейчас Александр Дмитриевич, возможно, тренируется в стрельбе из пистолета, или фехтует.
Вот, что значит всего лишь общение с той, которая бегает голышом по ясновельможным койкам. Шевалье звонко смеялась, шутила и благосклонно принимала комплименты, но, то и дело, бросала на меня заинтересованные взгляды. Не учел я того, что меня могут записать в новые любовники актрисы. Как бы здесь еще не столкнуться лбами с Кутайсовым. Мало мне проблем, так еще и это? Как же я хочу на войну!
Катя улыбалась, делала все то, что необходимо делать, механически, выдавая фразы, которые можно было принять за заученный текст. Однако это видел и чувствовал я, но внешне никто бы не мог сказать, даже догадаться о том, как сейчас Кате тяжело, как кипит кровь внутри очаровательного тела молодой женщины. А я это чувствовал. Понимал, что с ней происходит, но ничего поделать с этим не мог. Эту каторгу под названием «прием у Юсуповых» нужно отбыть. Условно-досрочного освобождения в данном случае не предусмотрено.
— Теперь можем поговорить, — сказал я, когда наша карета тронулась, спешно удаляясь вдоль Екатерининского канала в сторону Васильевского острова.
На вид хрупкая ручка устремилась к моему лицу, но я успел перехватить ее.
— Поговорить, Катя, а не пощечины мне даровать, — сказал я, отпуская руку жены.
— Мне не о чем с тобой разговаривать. Ты опозорил меня. Вначале какая-то Хехель, за которую ты будешь дуэлировать, после Шевалье… курва французская. Да кем она себя возомнила! — изливала свои эмоции Катя.
Я не мешал. Чем больше выругается, тем меньше глупостей останется в голове. Эмоции никогда не помогают конструктивному разговору, они злейший враг рациональному и логичному. А в нашем случае нужно иметь разум. Итак задач по горло.
— Если любишь меня, ты не будешь стреляться, — завершила свою длинную отповедь Катя.
Я чуть не рассмеялся. Сейчас она не то что разум не проявила, а предстала передо мной, словно ребенок. Ранее Катя практически провоцировала меня на дуэль. Может тогда так же не думала, посчитала романтичным, что я буду биться за нее. А после пришло разочарование, что причина ссоры не том, что она приглянулась Балашову, а тут дело в какой-то другой женщине. А теперь, когда стало понятным, что игры становятся опасными, включила ту самую заботливую любящую жену, которой и должна была быть ранее? Боится за меня? Правильно, но поздно.
Нам нужно чаще выходить в свет, чтобы лучше себя чувствовать среди пауков и змей. Необходимо выработать иммунитет к разным видам яда, который так и сочится из придворных и «околодворных» вельмож Российской империи. Или быть, как Кутайсов и Аракчеев, которые стараются избегать таких вот приемов, как у Юсупова сегодня?
— Не молчи! Я требую ответа и согласия с моими требованиями! — не получив ответа, Катя вновь стала повышать голос.
— Слушай сюда, супруга! — жестко говорил я. — Ты требовать ничего не будешь. Я не обвиняю тебя, что ты пробовала уличить меня в трусости. Вспомни разговор! Но в делах чести, я сам решу, как поступить. Ты — мой тыл, моя опора для души, сердца. Я люблю тебя, но пользовать себя я не позволю даже тебе.
— Мне более не о чем с тобой разговаривать. Это я еще не спросила о том, каким ты Горокрестовским представлялся курве Шевалье и что у вас было… Не хочу вовсе разочароваться в тебе, — высказалась Катя.
— Вовсе разочароваться? — повторил я. — То есть ты уже в чем-то разочаровалась? Может зря я идеализировал и романтизировал наш брак, реальность сложнее?
Хотелось еще много чего сказать, даже не помогал особо опыт прошлой жизни, все равно эмоции подавить в себе не получалось. Но внешне я стал невозмутимым, а вот внутри… ураган.
Все-таки я испытываю к этой женщине сильные чувства, такие, что и в иной реальности ни к кому не испытывал. И даже мысли о дуэли не так меня волновали, как ссора с Катей. Первая, к слову, ссора. А мы еще молодцы! Столько время прожить без серьезных конфликтов, при том, что я сильно много позволяю жене. Пусть тут нет домостроя, но уже то, что она пробует чуть ли не в драку со мной влезть, за это стоит одергивать Катю.
Хотя… она еще сильно юная, пусть и умненькая, но не научилась собой владеть, по крайней мере со мной. На людях отыграла свой минимум без проблем. Мы же часто бываем более суровы к тем, кого любим? Вот и Катя… любит меня. Или в ее нервозности виновато что-то еще? Кто-то еще?
Глава 10
Глава 10
Петербург
4 ноября 1798 года
Сил мне и терпения! Приходиться самому себе желать того, что иные не пожелают. Нет, не потому, что некому. Покажи я, что мне нужно сострадание, жалость, так набежали бы многие утешать: кто с платком для слез, кто с этиловой слезой в стеклянной бутылке, иные с абонементом в бордель, если тут такие имеются… абонементы, бордель-то найти не так трудно.
Но нельзя. Важно держать марку, фасон, лицо. Я, как-никак ворвался в российскую элиту, значит не должен выглядеть жалким, чтобы быть в миг съеденным, чтобы не скинули с обрыва Олимпа. Да и на что жаловаться? На то, что зарылся в делах, стремясь, хоть по верхам упорядочить даже не все, но многие начинания? Или на то, что поссорился с женой? Ну не на переживания же о дуэли, в самом деле!
В лучших традициях, жена умотала к теще, роль которой играет Екатерина Андреевна Оболенская. Уверен, кто княгиня даст по симпатичной капризной заднице моей супруги за такие выверты импульсивной девчонки. Так что зря это Катя переехала два квартала, чтобы спрятаться у тетушки.
