– Мы, конечно, не понимаем, зачем это здесь стоит и для чего оно предназначено. Но говорить о таком, как об обмане, непозволительно! – Сестерций вскинул голову, принимая гордо-неприступный вид, который делал его вздорным и которого так не любил Свим. – В конце концов, оно красивое. Им можно восхищаться! Какой же это обман?
Свим выслушал его с подозрительным вниманием.
– Всё?
– Всё. Но надеюсь, что я в своём кратком описании обсуждаемой темы очень удачно, кажется, показал тебе несостоятельность утверждения, непонятно почему бытующего у людей, о создании каких-либо вещей просто для обмана кого бы то ни было, тем более своих потомков. Я такого не встречал.
Сестерций высказался и гордо тряхнул головой.
– Ну да, не встречал, болтун ты эдакий! – Тирада торна задела Свима за живое. Он тоже не верил тому, что говорят, да и сказал о том Сестерцию, лишь бы не молчать в глухом подземелье, а эта подделка на человека пытается его наставлять. – Это потому, что у тебя глаза не на месте! – произнёс он с расстановкой, так, ему казалось, надо сейчас держаться перед разговорившимся биороботом. – Плохо видишь, потому не замечаешь. Ты вспомни. Мебель на крыше тростера. Для чего она?
– Да, помню… – Торн слегка поник. – Эта мебель… Может быть, ты и прав. Люди – сложные создания. Их мыслительный аппарат, возможно, совершенен, но уж очень нелогичен.
– Ты так говоришь, словно я не человек, а ты мне объясняешь, что он из себя представляет. Все эти разговоры среди разумных о людях надуманы. Сами придумывают, сами говорят. А вот наслушавшись тебя, думаю, что именно это вы, торны, больше всех о людях и придумываете. Но вы-то, все торны, сделаны по образу и подобию нашего! Руки, ноги, голова… Посмотри как-нибудь на себя со стороны… Видел? Значит, и мозги вам вставили не лучше, чем сам человек имеет, значит, и вы такие же нелогичные, как ты тут утверждаешь, что и мы.
– Ну, уж нет! – Торн вздёрнул голову и стал как будто выше. Аура его вспыхнула ярче. – Мы, торны…
– Зат-кнись! – с расстановкой приказал Свим. – Вот так! Мы сюда с тобой попали не дискутировать, – напомнил он, словно до того не сам положил начало бесцельной перепалке, возбудившей гордого торна высказаться в защиту своих соплеменников против наглых утверждений человека. – Пошли дальше!
Сестерций, наговаривая себе под нос о людях, не уважающих своих старших собратьев, зашагал за решительным Свимом.
– Наконец-то двери! – остановился дурб. – Я иду и думаю, не просто так был построен этот коридор. Должны же быть какие-то другие помещения, к которым он ведёт. И был прав!
Если здесь когда-то и была дверь и дверная рама, то изготовленные, по-видимому, из обычного, не из класса вечных, материалов, они давным-давно превратились в труху и осыпались тонким истлевающим порошком на пол. Зато проём двери четко зиял перед спутниками. За ним находилась большущая комната с фальшивыми окнами на противоположной входу стене. При большой фантазии можно было обнаружить следы какой-то меблировки или вещей, что здесь, возможно, располагались. Древние, если следовать легендам, любили украшать свои жилища и общественные помещения картинами, коврами, красивой мебелью…
Но за тысячи лет всё истлело, и комната казалась гулкой, пустой и неприветливой.
И только одна стена привлекла внимание вошедших в комнату. Она представляла собой полированную до зеркального блеска поверхность, отразившую без искажений смутные в свете ауры фигуры человека и торна.
Свим провел по полировке ладонью, ощутив холод подземелья. Стена была идеально чистой, к ней не пристала многовековая пыль, отторгнутая каким-то неизвестным свойством стены. На вид полированная сторона комнаты походила на стекло, хотя Свим сомневался в своём же предположении. Торну было проще.
– Сейчас узнаем, из чего она сделана, – важно сказал он.
Его чувствительные пальцы могли производить несложный анализ вещества, к которому они прикасались. Он положил ладони на полировку и замер, словно вслушивался в то, что происходило где-то внутри стены.
– Чистый кремний, – наконец, сказал он. – Это похоже на экран связи или увеселения. Твои предки любили видеть перед собой глубокие изображения, переданные издалека. Они могли видеть собеседника и разговаривать с ним так же, как мы сейчас с тобой. Но чаще всего они смотрели всякие придуманные представления… Объёмные, цветные и…
– Да знаю я… – с тоской в голосе откликнулся Свим.
Его захлестнуло ностальгическое чувство навсегда утраченного времени, времени чудес, оставшегося лишь в сказках и легендах. Ему до слёз захотелось увидеть – одним глазком, хоть на секунду – то, что когда-то на этом экране, если торн прав и это экран, могли видеть простые люди. Он с детства слышал об экранах увеселения и даже о том, что они, якобы, где-то сохранились: в Сампатании или в других каких бандеках – неизвестно. Однако до сегодняшнего дня он эти экраны представлял как-то иначе, во всяком случае, не во всю стену и… вообще, не так.
Совсем по-другому. Тогда и стена коридора, по которому его Токан вёл к Индрису – тоже экран?
Торн практически силой вывел его из комнаты, расстроенным и усталым.
– Люди! – не преминул он буркнуть в затылок человеку.
– Ладно тебе, – вяло отмахнулся Свим. – Скоро пройдёт. Это меня липучка доконала. Да и поспать бы не мешало…
В соседней комнате, куда спутники завернули почти машинально, обстановка оказалась точно такой же, как в первой комнате, кроме странного сооружения около самой двери. Оно походило на стойку в рост среднего человека с выпуклой стороной в комнату, словно облитой светло-коричневым стеклом сверху донизу. Сквозь стекло можно было видеть перспективу в зияющей пасти округлого отверстия, уходящего далеко вглубь, хотя за стойкой сразу находилась стена не толще двух человеческих пальцев, а за ней – пространство коридора. Низ отверстия представлял собой лоток, подходящий к кромке стекла. Справа на стойке, чуть выше лотка, с внешней её стороны располагался целый ряд выпуклых кнопок.
Стойка могла представлять собой всё, что угодно, но больше всего она походила на городской распределить пищи – раздаточную. У тех, правда, было не больше четырёх-пяти кнопок и лоток никогда не закрывался, всегда готовый накормить страждущего. А в остальном – всё было одним и тем же.
Торн выслушал предположение Свима о назначении стойки, и оно ему не понравилось.
– Ты слишком примитивно думаешь о древних, – назидательно начал он наставлять человека. – Вспомни, как об этом рассказывают легенды. В те времена надо было только сказать несколько слов и перед человеком или торном появлялся стол, уставленный той едой, которую он соизволил заказать. Никаких кнопок. Они появились потом, когда техника перестала понимать голос разумного. И потом, городской распределитель имеет набор едва ли на три или пять единиц заказа, да и то не всегда выполняет заказанное.
Свим отмахнулся рукой.
– Слушай ты сказки. В жизни древних всё было проще. Они были не дураки. Там, где можно было, не мудрствовали лукаво. А потом, что спорить? Сейчас узнаем. – Он потыкал указательным пальцем в кнопки, они мягко притапливались и возвращались в исходное положение. – Работает! А ты вспомнил про три-четыре слова. Ты ещё скажи, что древние могли произнести такое же количество слов и тут же получали связь с любым человеком, где бы он ни был. Чепуха, я думаю, всё это. Проще устроить… Ох!..
Свим испуганно отскочил от стойки, едва не сбив с ног торна.
В ней что-то засветилось, замурлыкало, как будто стойка получила удовольствие от действий Свима. Передняя прозрачная перегородка, прикрывающая зев с лотком, бесшумно отъехала в сторону, и на лоток выплыла, материализовываясь постепенно, большая тарелка с какой-то жидкостью. Мало того, из чрева стойки раздались негромкие слова на незнакомом языке, хотя Свим мог бы поклясться, что это были слова благодарности.
Пораженные случившимся, разумные с удивлением и подозрением разглядывали наполненную на три четверти тарелку и парок, поднимающийся над нею – то, что было в неё налито, явно находилось в подогретом состоянии.
