И я закричал. Не слово. Не клич. Вой. Долгий, пронзительный, наполненный ледяной мощью Пустоши и первобытной яростью только что законченной бойни. Он разнесся над площадью, заставляя стекла в окнах академии дребезжать, а самых слабых в толпе — падать на колени, зажимая уши. Это был крик не человека. Это был рев самой Нави, заявившей о своем пришествии в этот мир.
«АААААААРРРРРГХХХХ!!!»
Эхо покатилось по камням, затихая где-то вдали. Я стоял, грудь вздымалась, пар от дыхания клубился ледяным облаком в морозном воздухе. Кровь врагов стекала по моей одежде, замерзая узорами. Я оглядел поле боя. Моя победа. Моя месть. Моя Власть.
Тогда я почувствовал их взгляды. Не из толпы. Другие. Острее. Старше. Полные не ужаса, а холодной, смертоносной ярости. Откуда-то с верхних этажей академии. Из теней за колоннами. Я встретился взглядом с одним — желтым, как у змеи, полным немыслимой ненависти и… обещания.
Уничтожив стаю глупых щенков, я объявил войну старым матерым волкам. Матерям, отцам, наставникам клана Оборотневых. Магам, чья сила и ярость были выкованы не в академических спорах, а в настоящих боях. Их месть будет не мгновенной. Она будет коварной. Неумолимой. Смертельной.
А может, и нет — тупые псины никогда не умели думать и планировать, предпочитая лишь рвать и жрать. Их спасало только то, что они плодились быстрей, чем умирали. Так что можно с уверенностью предсказать их следующий ход и его последствия — печальные для них, поскольку полумер мы не приемлем, и выгодные для нас — оборотни были хоть и тупыми, но богатыми.
Уголок губ сам собой дернулся в подобие улыбки. Ледяной оскал. Пустошь внутри тихо заурчала, как довольный зверь.
Пусть приходят.
Я повернулся к Таньке и Гиви. Они все еще смотрели на меня, как на призрака. Или на демона. В их глазах не было благодарности. Только шок. И страх. Глубокий, первобытный страх.
— Вставайте, — мой голос звучал хрипло, но уже почти по-человечески, хотя и с ледяным дьявольским отзвуком. — Опаздываем на лекции.
Я переступил через обледеневшую кишку и пошел к воротам. Толпа передо мной расступилась мгновенно, молча, образуя широкий коридор страха. За мной, пошатываясь, шли друзья. А с высоких башен академии в мою спину давили взгляды десятков враждебных глаз, полные ненависти и клятв мщения.
Бойня закончилась. Война только началась. И теперь все — и враги, и друзья — знали правила. Мои правила.
* * *
Кабинет графа Виктора Андреевича Оборотнева напоминал логово раненого зверя. Не помпезная зала с портретами предков, а именно рабочий кабинет — тесный, со стенами, обшитыми панелями из темного дуба, насквозь пропитанный запахом дорогого табака, кожи и… чего-то дикого, звериного, что не выветривалось даже через распахнутые окна, прикрытые плотными шторами. Здесь пахло кровью, пусть и незримой. И яростью.
Он сидел за массивным столом, не граф, а вожак. Виктор Андреевич. Человеческий облик держался с трудом. Широкие плечи напряжены под дорогим камзолом, будто вот-вот порвут швы. Глаза — не привычно-холодные, а горящие желтым огнем сквозь узкую щель век. Шрам, пересекавший левую скулу (память от когтей горного тролля из Пустоши на границе с Лифляндией), от прилива крови казался свежим, багровым. В пальцах, сжимавших наполненный бокал, жалобно трещал хрусталь.
Вокруг — его род. Стая. Отец Димы, дядья, тетки, двоюродные братья и сестры, чьи дети или внуки лежали сейчас кусками мяса и льда на площади Академии. Они не рычали. Не рвали одежду. Но воздух в кабинете вибрировал от едва сдерживаемого звериного бешенства. Каждый нерв был натянут струной. Каждое дыхание — короткий, хриплый выдох хищника перед прыжком. Тишина была страшнее крика.
— Моего сына… — голос отца Дмитрия, Анатолия, был хриплым шепотом, но он резал тишину, как коготь. — … Он… Он его… Стер. В Навь. Как грязь. Без чести. Без боя!
— Не его одного! — вскрикнула женщина в углу, заламывая руки. Ее пальцы уже наполовину превратились в когти, рвущие бархат платья. — Всех! Моих близнецов… Охотников! Он их… Он их разорвал! Как тряпки!
— Раздоров… — имя Видара прозвучало из уст Виктора Андреевича, как проклятие, смешанное с ядом. Бокал в его руке наконец не выдержал давления и лопнул. Кроваво-красное вино, смешавшись с кровью и осколками хрусталя, брызнуло на дубовую столешницу. Он даже не вздрогнул. — Щенок! Мерзкий выродок! Серый… Он посмел… Посмел поднять руку на нашу кровь!
Светящиеся золотом глаза впились в каждого присутствующего. В них не было вопроса. Был приказ. Древний, как сами горы, как первобытный закон стаи. Кровь за кровь. Полная месть. Без пощады. Уничтожить не только щенка-убийцу. Весь его род. Стереть с лица земли. Выжечь корни.
— Война, — прорычал Виктор Андреевич. Слово упало, как камень в бездонный колодец тишины, и породило волну.
— Война! — эхом пронеслось по кабинету.
— Разорвать их!!!
— Выгрызть сердце старому Раздорову!..
— Их дом… их земли… пусть зарастут чертополохом, выросшим из пепла!
Споры? Были. Недолгие, всего минут десять. Осторожные голоса — очень немногие — пытались вставить слово о силе Раздоровых, о их союзниках, о том, что Империя может не одобрить… Их заглушили яростным рыком. Остатки разума были сожраны горем и ненавистью. Оборотневы не были изощренными политиками. Они были стаей, которая потеряла детенышей.
— Отправляйте, — приказал Виктор Андреевич своему юристу, дрожащему человеку в очках, прижавшемуся к стене. — Официальный запрос в Имперскую Канцелярию. О признании состояния войны между Домом Оборотневых и Домом Раздоровых. Основание… — он оскалился, обнажив уже не совсем человеческие клыки. — … Убийство наследников и членов рода подлым колдовством. Требуем права Кровной Мести по Старому Кодексу.
Юрист закивал, засуетился, его пальцы запорхали по виртуальной клавиатуре. Атмосфера накалялась. Казалось, вот-вот рухнет человеческий облик, и кабинет заполнится взбешенными волкодавами.
Запрос ушел по быстрому магическому каналу — светящаяся печать Оборотневых вспыхнула и исчезла в воздухе.
Ожидание ответа длилось мучительно долго. Минут тридцать. Виктор Андреевич нетерпеливо метался по кабинету, как тигр в клетке, каждый его шаг заставлял дребезжать хрусталь в витринах.
И вот — ответ.
Серебристый свет вспыхнул над столом, материализовав долгожданный свиток с Имперской Печатью — двуглавым орлом, сжимающим меч и молнии. Виктор Андреевич сорвал печать, развернул пергамент. Его глаза пробежали по лаконичным строкам.
Желтый огонь в его глазах вспыхнул ярче. Уголки губ поднялись в зверином, лишенном всякой радости оскале.
— Одобрили, — прошипел он. Тяжелое, горячее дыхание вырвалось из его груди. — Состояние войны признано. Право Кровной Мести подтверждено. По всем правилам.
В кабинете взорвалось рычание торжества и ненависти. Оно не нуждалось в словах.
Виктор Андреевич схватил магический коммуникатор — тяжелый, из черного камня, в виде волчьей головы. Он набрал номер. Знакомый. Очень знакомый.
Трубку подняли почти мгновенно.
— Григорий Васильевич, — голос Виктора был низким, насыщенным дикой ненавистью, каждое слово — как удар когтями по металлу. — Поздравляю. Твое отродье только что подписало смертный приговор всему твоему жалкому роду.
Пауза. В эфире слышалось лишь ровное, чуть насмешливое дыхание с той стороны.
— Мы только что получили санкцию Империи, — продолжал Оборотнев, не сдерживая рычания. — Война. Официальная. Кровная. До последнего Раздорова. До последнего камня в фундаменте вашей вонючей усадьбы! Мы сотрем вас! Я…
Голос с той стороны перебил его. Спокойный. Ледяной. Насмешливый до мозга костей. Голос Григория Васильевича Раздорова.
— Головка от буя. Успокойся, Витенька, — прозвучало в коммуникаторе, и желтые глаза графа Оборотнева сузились до щелочек от бешенства. — А то твоя собачья морда вот-вот лопнет от напряжения. Дыши глубже. Полезно. Особенно перед… концом.
