Ярема обнаружил, что плохо прикрыл саквы, поэтому последний дождик хорошо прошелся по всем его вещам.
- Псекрев! И прах влажный! А чтобы ты, падло, дрестало и дристоло, — шляхетская брань изрядно окрасилась за месяц странствий в компании Гната.
Бойко расхохотался, а Северина привлек блеск на земле. Трава здесь была притоптана, неподалеку виднелось теплое кострище с остатками костей между углями — кто-то недавно останавливался на отдых. Следов было немало: не менее десяти человек с одной лошадкой, судя по глубине отпечатков подков, изрядно груженой.
Северин поднял монету, выскользнувшую из кармана предыдущего лагеря. Повезло! Ему никогда не приходилось найти хотя бы грош на ярмарке, а тут такая находка посреди дикого леса.
Монета была из чистого серебра, похожа на таляр, но больше и тоньше. На аверсе замер казак с ружьем на плече, вокруг бежали стертые иногда буквы; на реверсе стоял номинал в единицу и год — 1653. Ребро местами сточилось и утончалось. Видно, что монеты беспокоились и регулярно ее чистили.
– Что там у тебя? — крикнул Игнат.
– Нашел денежку, – ответил Северин. — По внешнему виду древняя.
— Дай-ка сюда, — Ярема взял таляр и придирчиво выучил, чуть не обнюхал. - Ич! Какая хорошая находка!
- Это какая ценная монета?
- Какая ценная монета? — возмущенно переспросил шляхтич. — Это рыцарь с самопалом, брат! А какой год, видишь? Ты нашел таляр из первой партии монет Хмельницкого!
Филипп присоединился к разговору и свистнул.
— Историки пишут, что он создал первый монетный двор прямо у себя в Субботове, — рассказывал Ярема. — А это западный таляр, перебитый на первую валюту нового государства. Представляю, как взбесился круль Польский, когда ее увидел!
— Что это? – не понял Игнат. — Они ведь не его злотые перечеканили.
- Дело не в злотых. Только суверенные, независимые правители имеют право на чеканку своих монет, и этим Богдан провозглашал создание отдельного государства, — объяснил Ярема. — Тысяча шестьсот пятьдесят третий... Этой монете почти двести лет, думаете? Она старше Ордена! Ох, братец, повезло тебе с этим таляром. Таков ныне настоящая редкость, стоит не менее тридцати дукачей.
– Сколько, пыль? – взвыл Игнат. - За это?! Тридцать, холера, дукач?
Северин подбросил и с довольным видом спрятал монету.
— Таково мое характерное счастье. Не повезло с любовью – повезет с деньгами!
– Ты отдашь ее владельцу, если он вернется? - поинтересовался Филипп.
— Э-э-э... Конечно, — кивнул Северин. – Хотя я не думаю, что за ней вернутся.
Он ошибался.
Через несколько минут из-за деревьев послышался шум, и на поляну завернуло полтора десятка мужчин. Все были вооружены палками и топорами, имели нашитые на свитках белые кресты, а еще двое несли немалые коррогвы с ликами Христа и Девы Марии. Последний в отряде вел старую кобылу, запряженную в небольшую телегу.
– Эй, людишки, слава Ису! — крикнули паломники.
— Навеки слава, — вежливо поздоровался Ярема.
– Вы здесь монетку не находили? — спросил один из мужчин, у которого была самая длинная борода.
Кто-то вскрикнул: божьи воины разглядели чересы с тремя скобами.
— Смотри-ка, это же характерники!
Пришельцы мгновенно нахмурились и перекрестились. Корогвоносцы вместе забубнили «Отче наш».
— Спрашиваю, не видели ли здесь монету? — повторил бородач зло.
– Не видели, – скрестил руки на груди Игнат.
— Врешь, оборотень, — зашипел вожак. – Насквозь тебя вижу! Не жжет карман ворованное серебро?
— Жарку тебе жжет, — мягко ответил Игнат.
– Я их узнал! Узнал! — заорал кто-то из божьих воинов.
Повсюду ждут неожиданные встречи, – подумал Северин. Он хотел было честно сообщить, что нашел монету и вернуть драгоценному таляру, но теперь усомнился.
— Те же ублюдки! В Киеве месяц тому назад видел! Именно этих! Они богохульством занимались, рабов Божиих грязью поливали, а потом жалко бежали, разбросав дьявольское волшебство!
— Да вы без всякого волшебства пятками накивали, — хмыкнул Ярема. — Когуты лживые.
– А тот ирод, что с косой, – послышался третий голос, такой пронзительный, что хотелось закрыть уши. — Он в Ставищах невинному мужу руку качаном покалечил!
Филипп невозмутимо снял с седла канчук и развернул, словно соглашаясь с обвинением. Божьи воины гневно затрясли палками и топорами, короговоносцы закончили «Отче наш» и затянули молитву о победе над безбожными врагами.
— Проклятые кресты!
- Сатанинские слуги! Адские ублюдки!
- Монету украли!
— Сейчас, оборотень, исповедуетесь, — бородач оценил настроение отряда и медленно достал из петли булаву. — За свои грехи чернокнижные, за все преступления...
— Что здесь происходит?
Из-за спин шайки вышел Марко. Вожак растерялся, но только на мгновение.
- О, еще один серодранец, - он оценивающе разглядел Вишняка. – Только седой. Дожил ли до седин на крови невинных?
— Уезжайте, люди, с миром, — махнул рукой брат Кремень. — У нас нет времени.
Вожак рассмеялся.
— Нет времени? Чем ты так занят? Поглаживаешь свой прут, ты, девственник? — Божьи воины ответили дружеским хохотом. — А знаешь, что мы того прута все по очереди обещали?
Вишняк ответил просто: прохрустел удар и бородач вместе с булавой дернулся вниз, хватаясь за нижнюю челюсть.
Несколько секунд все ошеломленно смотрели на него. Коругвоносцы смолкли. И через мгновение:
- Бей нечисть! За Бога!
– Не занимай!
Божьи воины покатились волной, Ярема и Игнат рванули к Марку.
Северина от них отсек один из молодчиков — верткий, жилистый, в грязной свитке с несколькими нашитыми крестами, давно потерявшими белый цвет. Характерник уклонился от удара, бил в ответ, но противник умело перехватил его руку и дернул к себе, подвергая вторым кулаком в живот. Северин хекнул и с лета зацепил лбом в подбородок божьего воина.
Филипп стоял в стороне, не сделав ни шага. На него побежали двое корогвоносцев, покинувших святые лики прислоненными к возу с флегматической кобылой, вооружившись палками. Тавриец взвешенным, резким движением ударил плеткой. Кнут рассек лоб первому, отскочил, на миг замер, выстрелил, пролег через лицо второго. Мужчины выпустили оружие, схватились за рваные лица, завыли от боли, а плед ужалил еще — по рукам, но, когда они бросились наутек, по спинам. Забыв о коррогвах, оба исчезли в лесу.
Ярема, как молодой бог войны, плыл в родной стихии. На его лице замерло выражение счастья, большие кулаки летали подобно небольшим таранам, и стена могла спасти от их силы. От ударов Ярового противники складывались, как спелая рожь под косой. Марк бился вправо, Игнат влево шляхтича — и троица характерников меньше, чем через минуту, размела остатки отряда.
Северин только что закончил со своим соперником, дремнувшим после заключительного копняка, как битва была завершена: божество воинство стонало на земле и кое-как ретировалось после разгромного поражения. Чернововку вспомнилось сражение бурсаков на Контрактовой площади.
- Молитвы не помогли, - подытожил Филипп и свернул плетку.
Разгоряченный Ярема проревел:
– Пятеро! Пятеро, псякрев! Кто больше?
– Четыре, – сказал Марко, потирая косточки на правой стороне.
– Три, – Игнат сплюнул. – Я сегодня не с той ноги встал.
- Два, - пожал плечами Филипп.
– Один, – кисло завершил расчет Северин.
Божьи воины исчезали на дороге. Кому досталось меньше, помогали другим; все забыли о флегматической кобыле с телегой, но та самостоятельно пошла вслед. Характерники молча наблюдали за их отступлением.
Бородань, состоявшийся одним ударом в челюсть, отходил последним. Он подхватил с земли брошенные коррогвы и закричал с безопасного расстояния:
— Архиерею перескажем! Мы запомнили! На вас пойдет анафема! Анафема! Дьявольские ублюдки!
Игнат подобрал комок земли, метнул в голову крикуна, но тот уклонился и побежал быстрее. Лики Иисуса и Девы Марии трепетали и с осуждением смотрели на сероманцев. Из-за деревьев доносилось:
