А сегодня она в первый раз пойдет с дочерью гулять. Она и коляску в Америке купила. Раскладную, со съемной люлькой и надувными колесами. Тут таких ни у кого нет. Лена подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Побледнела, осунулась, и даже круги под глазами появились. Да уж, красотка! Видел бы ее сейчас Сережа!
— Ой! — разозлилась сама на себя девушка. — Да пошел он! Пойдем, Машунь, погуляем! Мы с тобой нашему папе не нужны.
Она спустилась на лифте вниз, не с первого раза догадавшись, что коляску надо поставить наискосок, а потом успеть втиснуться внутрь, пока дверь не закрылась. А вот у подъезда ее ждал сюрприз. Мерседес Сережи и водитель Николай, который приветливо улыбнулся.
— Добрый день, Елена Геннадьевна!
— Привет, Коль, — кивнул она и вознамерилась поехать дальше.
— Вам со мной, — извиняющимся тоном произнес Коля. — И Мария Сергеевна тоже поедет.
— А если я не хочу? — упрямо закусила она губу.
— Ну зачем вы все усложняете? — грустно посмотрел он на нее, и Лене вдруг стало не по себе. Кто-то другой прятался за личиной услужливого и всегда почтительного парня. И она, сама не ожидая от себя подобной слабости, произнесла:
— Коляска складывается. Я покажу как.
* * *
Помещение на первом этаже дома в Столешниковом переулке было роскошным, хотя и воняло здесь затхлой плесенью старой бумаги и гнилыми трубами. Я уже видел, как тут все будет, мысленно сделав ремонт и расставив стеллажи и вешалки. Золотое дно! Какие тут могут быть книги! Я ведь уже застал в прошлой жизни, как книги почти умерли как явление природы и плавно переехали на ПМЖ в планшеты. Корешок к корешку!
— Сережа! — услышал я Ленкин голос. Резко обернулся.
А ведь она устала, — подумал я. — Не красят материнские заботы, кто бы и что ни говорил. Колян придержал дверь, а Лена зашла внутрь, толкая перед собой коляску с дочерью. С моей дочерью! С первым родным человеком за целую бездну лет!
— Что ты хотел? — нахмурившись, спросила она.
— Я не умею извиняться, Лен, — ответил я. — Да и не хочу. У меня были важные дела, и я был далеко. Так случается, и тебе придется привыкнуть к этому. Я не всегда принадлежу сам себе. И уж тем более я не могу принадлежать тебе.
— Тогда зачем меня сюда привезли? — непонимающе взглянула она на меня.
— Ты родила мне дочь, — посмотрел я на нее. — Быть нам вместе или не быть, решать тебе, но о своем ребенке я позабочусь. Это помещение твое. Заедешь потом подписать бумаги. Хочешь, сдай в аренду, его с руками оторвут за конские деньги. А хочешь — открой тут магазин дорогих шмоток. Поверь, ты станешь богаче меня. Пятьсот квадратов, есть подвал под склад, дебаркадер, две телефонные линии.
— Но я не могу… — растерялась она. — Это же дорого…
— Тебя никто не спрашивает, Лен, — устало ответил я. — Тебя просто ставят в известность. Я не знаю, что со мной случится завтра. И я даже на том свете должен быть уверен, что мой ребенок ни в чем не нуждается. И что ни в чем не нуждается его мать.
— Шеф! — ко мне подошел Руля и протянул телефон. — Секретарь Владимира Вольфовича. Просит подъехать в здание Госплана на Охотном ряду на встречу с шефом.
Глава 22
— Россия, одумайся! Ты одурела! — вещал по телевизору какой-то дядечка с очумевшим от результатов выборов лицом.
Откровенно говоря, основания для этого у него имелись. Все охренели от таких результатов, не только он. Даже сам Жириновский испугался поначалу собственного успеха. Впрочем, Вольфович быстро пришел в себя и упорно делал вид, что так и должно было случиться. Ибо если не он, то кто спасет Россию? А вот дядечке с интеллигентным лицом это почему-то не понравилось. Да кто же это такой? — вглядывался я в мутную рябь отечественного телевизора. — Карякин какой-то. Понятия не имею, кто это. А… вон чего… Бывший депутат СССР. Не избрался, бедолага, вот и причитает. Корыто от пятачка убрали, а он на него очень рассчитывал. А нечего расслабляться. У нас свободное волеизъявление, понимаешь.
Выборы в России всегда сродни скачкам. Всем пофиг предвыборная программа и обещания, данные на митингах. Они стоят ровно столько же, сколько обещание жениться в момент пьяного соития с не слишком симпатичной, но покладистой сокурсницей. То есть, ни хрена они не стоят, а потому в этой гонке важно только одно: дошел ты до финиша или не дошел. Судя по результатам скачек, Россия и впрямь одурела. Иначе как можно объяснить двадцать три процента у ЛДПР, которые Жириновский взял на самом отчаянном популизме. Коммунисты и гайдаровский Выбор России получили по двенадцать-пятнадцать, а всякие там Аграрии, ПРЕС Шахрая, «Женщины России», Демократы России и вечно ноющее Яблоко — от пяти до восьми. А учитывая, что в Думу прошли персонажи вроде Марычева, который ходил с накладными сиськами, дела с психикой у населения были откровенно плохи.
В тот день, когда Жириновский позвал меня в новую Думу, я впервые понял, что такое быть в говне по уши. Ведь именно эта субстанция в товарных количествах плескалась в подвале бывшего здания Госплана, стоявшего на Охотном ряду. Мэр Москвы, который изрядно потел под кепкой от такого конфуза, лишь разводил руками.
— Ну а что я могу сделать? — протирал он платком сияющий череп. — Река Неглинная в трубах течет, а трубы гнилые. Им же в обед сто лет! Вот и прорвало! Затопило не только вас, кстати. Гостиницу «Москва» тоже!
— М-да… — Иван Рыбкин, которого пророчили в председатели нового парламента, морщил нос и вставлял умные замечания. Он, как профессор и завкафедрой какой-то там автоматизации, видимо, понимал, что надо сделать, и какие именно насосы смогут откачать разлившееся перед нашим взором море дерьма.
А вот я имел самый скверные предчувствия, ведь из всех присутствующих деньги в значимых объемах были только у меня. Мэр столицы лишь начинал свой трудовой путь, да и не для того он мэром становился, чтобы кровно попиленное тратить. У чиновников на таких должностях цели обычно были строго противоположные. У «рыбкиных» бабок точно не было. У него и костюмчик-то так себе, сотня бакинских, не дороже.
— Надо бы насосы купить, Сергей, — шепнул мне Жириновский едва слышно. Понятно, он хочет себе медаль заработать, а платить за нее должен, как обычно, Хлыстов. Так себе расклад, и я выдал:
— Я вроде избрался уже, Владимир Вольфович. Пора уже получать, а не вкладывать. Я столько потратил, что можно этот Госплан снести, и новый построить.
— Вот ты меркантильный какой, — расстроился Вольфович. — Нам Борис Николаевич из принципа ни копейки не даст. Как бы вообще электричество не отключил, как в Белом доме в сентябре.
Я поплевал через плечо, Жирик тоже.
— Ну, будь человеком! Бюджетный комитет получишь. Тебе же самому это нюхать.
— Ну раз бюджетный, то я согласен, — важно кивнул я, прикинув, что отбить на таком посту свои деньги смогу по-любому. — Купим мы вам насосы в качестве спонсорской помощи. Немецкие! Так и быть, поможем сироткам.
— Партия ЛДПР оплатит это мероприятие! — с важным видом выкрикнул Жирик, а я в очередной раз восхитился этим человеком. Заработал мигом очки у всех. Причем на пустом месте.
В общем, вот так я стал руководителем бюджетного комитета в парламенте, который не заседал пока ни одного дня. И все благодаря дерьму, которое разгребать мне. Точнее, немецким насосам, которые уже летели самолетом в Москву и завтра должны были приступить к своему нелегкому труду.
Закончив вспоминать всю историю «вступления в должность», я выключил телек, повернулся на другой бок и попытался заснуть, но не смог. И на это у меня имелась очень веская причина. Дело в том, что это в СССР пользовать девушек в гостинице можно было только до одиннадцати. А в свободной России, когда хочешь, тогда и пользуй. Демократия!
Стены в гостинице «Советская» оказалась картонными. Стоило мне заснуть, как сверху раздался скрип кровати и охи-вздохи. Причем, только мужские. Я открыл глаза и зло уставился в потолок. Ленка, сука такая, выперла меня из дома, и вот теперь слушай эту отечественную камасутру.
