Ну, эту мантру я уже слышал, а потому побрел обратно на вокзал, потирая кулак и поглядывая по сторонам. А ведь как обнищали и поблекли города России! Площадь, образованная похожим на букву П зданием вокзала, представляла собой множество ям, заполненных грязной с талым снегом водой. Троллейбусы, натужно проезжавшие мимо, проваливались туда, выплескивая мутную жижу, и ехали дальше, безжалостно давя никем не убранный мусор. Стоявший напротив вокзала очередной шедевр конструктивизма — гостиница «Москва», уныло смотрел на мир пыльными окнами. Стайки проституток, вышедших на промысел, показывали пальцем на Жириновского, осчастливившего их город своим визитом. Для провинции человек из телевизора — это ведь событие. Несомненно, они проголосуют за него. Это чувствовалось по их жестикуляции и кучкам шелухи от семечек, что росла у их ног. С попкорном на просторах Необъятной было еще туго.
Митинг сворачивался. У людей уже болели ноги, хотя Владимир Вольфович только вошел в раж. Наверное, он хотел победить Фиделя Кастро, который как-то говорил восемь часов кряду. Люди плакали и писались, но все равно слушали. Такой вот Фидель — пламенный оратор. Но вот митинг подошел к концу, и народ, получивший свое бесплатное зрелище, начал штурм общественного транспорта, оживленно обсуждая услышанное. Люди любят простые решения. А еще они любят тех, кто им эти решения предлагает. Ленин сказал: «фабрики рабочим, земля — крестьянам!», и победил. Жириновский явно изучал его опыт. Он обещал все, что хотели эти люди: порядок на улицах, низкие цены в магазинах и доллар по шестьдесят копеек. Если бы можно было пообещать каждой бабе по непьющему мужику, он бы пообещал и это, но не стал шутить с огнем. А ну как за базар спросят. Страшно даже подумать о последствиях…
Я хотел было двинуть на перрон, но ноги сами принесли меня обратно.
— Ну, что же! — удовлетворенно сказал Вождь, слезая с горы ящиков. — По-моему, очень неплохо получилось. А если еще по федеральным каналам дадут картинку, как нам пытались сорвать митинг, то вообще замечательно будет. Рейтинги подрастут еще выше.
— Дадут, — ответил я, разглядывая разбитые костяшки пальцев. — Мы же им забашляли за это.
— Сергей Дмитриевич! — ко мне подбежала раскрасневшаяся Настя. — Договорились! Броневик в Воронеже будет! И возьмут совсем недорого.
— Какой еще броневик? — изумленно посмотрел на меня Жириновский.
— Да БТР армейский, — пояснил я. — Мне тут подумалось, что на ящиках выступать — это колхоз какой-то. Не соответствует остроте момента. Вот я и подумал, что будет лучше, если вы с броневика речь толкнете. Как Ленин.
— Ну вот! — вздохнул Жириновский. — Опять ты меня расстроил. Только начинаю думать, что у меня умные люди работают, а ты снова какой-нибудь сюрприз преподносишь. И я опять их всех уволить хочу. Слышали, олухи царя небесного, что Сергей сказал? Учитесь! Вот как работать надо! Броневик! Да мы всех порвем!
Глава 21
Во всем был виноват проклятый броневик. Ну а кто? Не я же. Митинг на площади Черняховского у Воронежского вокзала прошел с таким оглушительным успехом, что его окончание отметили банкетом. Говоря по-простому, все нажрались в дрова. И если для остальных участников пробега это проблемой не стало, то я проспал и вместо того, чтобы сесть на обратный московский поезд, укатил в Лиски, где намечался следующий митинг. Вот так и получилось, что я не успел встретить Ленку в аэропорту, хотя клятвенно обещал это сделать. Протрезвев, я срочно позвонил Коляну, но подруга обиделась все равно, и обиделась всерьез. Это я узнал по аккуратно выставленным на лестничную клетку сумкам и чемоданам с моим барахлом. М-да… ситуация… А ведь еще и лифт сломался, как назло. И как я это все попру?
Позвонить и вломиться? — размышлял я. — Там стопудово теща сейчас. Она голосить начнет, хата ведь Ленкина. Еще и мусоров вызовет. Дать ей в рыло, чтобы заткнулась, а потом выбросить на мороз? Искушение огромное, конечно, но это ситуацию не улучшит. Ленка почему-то к маме испытывает самые теплые чувства. Интересно, почему? Редкостная ведь стерва! Ну ни хрена мать моего ребенка в людях не разбирается. Наверное, поэтому и живет со мной.
Вселенская тоска, перемешанная с похмельем, вызвала кривую ухмылку на лице всенародно любимой артистки, кумира миллионов и моей тещи в частности. Она гордо шествовала по лестнице вниз, потому что если лифт сломан, то он сломан даже для нее. Постсоветский ЖКХ беспощаден ко всем без исключения. Тут никакие регалии не помогают. Теперь с ней шли целых двое охранников, которые пасли бесценное тело, прикрывая его от ужасов подъезда сверху и снизу.
— Что, петушок, докукарекался? — глумливо спросила она. — Из квартиры выставили, алкаш? И кто же такую сволоту в приличный дом заселил?
Я развернулся, хрустнул пальцами. Везет мне, сука, на встречи… Сейчас польется кровь.
— Была бы ты мужиком, я тебе эти слова вместе с зубами в глотку вбил бы, — хмуро ответил я, понимая, что если отпиздить народную артистку, то посадят точно. — А пока вали отсюда по-хорошему, фанерщица сиплая.
— Да что вы смотрите? Вломите же ему! — взвизгнула соседка, а я почему-то даже обрадовался. Вся накопленная злость на себя, на Ленку и ее маму выплеснулась в дурной кураж драки.
Первого я встретил незатейливым прямым в челюсть, и здоровенный накачанный парень охнул, насадившись на мой кулак. Во мне восемьдесят, в нем сто двадцать, и поэтому он устоял. Еще один охранник, мельтешивший позади первого, был как бы даже не крупнее. Итого против меня два с половиной центнера чистого протеина. Одна радость: драться они толком не умеют. Они меня массой хотят задавить.
Я сделал шаг вбок, и оба шкафа встали на одну линию. Могучий взмах кулаком пропустил над головой, и мясистый окорок, пролетевший над моей макушкой, лишь слегка встопорщил волосы. Его чуть повернуло влево, и этого оказалось достаточно. Удар в челюсть снизу отбросил охранника в сторону в полном соответствии со всеми законами физики. Я резко ударил под его колено, а когда он со стоном присел, взял его за волосы и впечатал в стену. С хрустом сломался нос, полилась кровь. На сердце образовалась чистая радость! Впрочем, лишнее удовольствие от созерцания разбитой морды бодигарда стоило мне пропущенного удара. Его напарник не разделял мою тягу к любованию подобной красотой и зарядил от всей души. Народная артистка восторженно визжала, наблюдая, как я впечатался в собственную дверь, но сделала она это преждевременно. Потому что я помотал головой, уклонился от следующего удара и зарядил охраннику в пах. Нашли дурака с такими тушами дуэли устраивать.
Огромный, сильный мужик с мучительным стоном присел, а я пинком свалил его на землю и начал охаживать кулаками. Примерно через минуту он стал напоминать красотой лица своего товарища и лишь катался по полу, тоненько поскуливая.
— Ну вот! — удовлетворенно сказал я побледневшей приме фанерной эстрады. — Даже как-то на душе легче стало. Слушай, давай, когда мне снова херово станет, ты туда-сюда походишь? Нормальных людей бить западло, но ты же ведь не нормальная! Что? Не хочешь? Я бабок заплачу! Сколько ты берешь за ночь?
Я потрепал народную по щеке. Она резко отстранилась.
— Пошел на хуй, мудак!
— Ну зачем так грубо⁈ Я же любя! Давай по двойному тарифу?
Вместо ответа прима гордо задрала нос и пошла вниз, а я достал ствол и наставил его на охранников, на лицах которых начало проступать отчетливое желание провести матч-реванш.
— Все, пацаны, брейк, — сказал я, целя в лоб тому, кого бил первого. Он уже почти пришел в себя. — Не делайте глупостей. Я Хлыст, поинтересуйтесь за меня у людей.
— Слышали, — сказал второй и примиряюще поднял руки, все еще морщась от боли в ушибленном паху. — Хлыст, мы без претензий. Мы не в курсах были, что это ты.
— Тогда попрошу по-братски! — широко улыбнулся я. — Помогите барахло вниз спустить, я его один не утащу. Моя дуркует сегодня. Нажрался и встретить не успел. А она мне дочь родила. Обиделась вот.
