— Но ведь холеру вроде лечат? — я решил блеснуть своими познаниями в медицине. У нас во дворе был случай холеры, Иван Сергеевич, конченый пропойца, подхватил эту заразу, якшаясь с бомжами. Несколько дней он умирал от диареи, пока спохватившиеся его долгим отсутствием собутыльники не наведались к нему домой. Картина была, видимо, страшная, потому что блевали они, выскочив во двор, очень долго, к неудовольствию местных жильцов. Приехавшая бригада скорой также вылетела из квартиры с похожими страданиями. Через час приехала вторая машина, сотрудники которой были в инфекционных костюмах, и уже они увезли холерного алкоголика в инфекцию. Несмотря на все наши пессимистичные прогнозы, Сергеич выжил и вернулся домой через три недели, к неудовольствию своего двоюродного брата, начинавшего потихоньку обживать пустую квартиру после тщательной генеральной уборки.
— Лечат, но, если упустить начало, то болезнь примет эпидемический характер и наших мощностей не хватит. А брать нас в свои стационары иорданцы не хотят. Даже хирургические случаи, угрожающие жизни, приходится обговаривать отдельно. Госпитализацию проводим по согласованию с департаментом здравоохранения Аммана. В случае инфекционного заболевания… Я не думаю, что они нам помогут, вся надежда, что Красный Крест и Красный Полумесяц среагируют и развернут инфекционные боксы. Ну да ладно, разберемся, — Саид улыбнулся.
— Ты что-то хотела, Саша?
— Ничего, просто мне сегодня не нужно на обход, и я просто зашла проведать вас. Мне трудно было уснуть после вчерашнего разговора, — не кривя душой, честно ответил я.
— Саша, забудь! Ни ты, ни я ничего не изменим, нам остается только смириться с реальностью. — Саид подошел к двери и позвал следующего пациента, сидящего в очереди.
Я не стал больше мешать ему и, пожелав плодотворной работы, направился к выходу. И сразу заметил оживление у ворот. Туда спешным шагом направлялся сам исполнительный директор в сопровождении своей свиты. На расстоянии метров трехсот, со стороны, противоположной аэропорту, ехала колонна машин.
Отсюда трудно было разобрать модели, но то, что это было внедорожники и несколько грузовых фур, стало очевидно. Ворота открылись, и буквально через пять минут пять черных внедорожников Лексус, покрытых слоем красной пыли, въехало во двор. Еще несколько машин припарковались снаружи, пропуская во двор лагеря четыре огромные фуры, две из которых были рефрижераторами. Фуры заняли всю территорию, даже часть центральной линии, делившей лагерь на левую и правую части.
Из машин начали выбираться люди в белых одеждах с традиционным арабским головным платком, который держался за счет тоненького обруча, название которого мне никогда не было интересно. В каждой машине, кроме водителя, находилось по одному бодигарду. Высокие, упитанные парни в черных костюмах и белых рубашках, в однотипных солнцезащитных очках. Вся эта представительная делегация, состоящая, видимо, из богатых и знатных людей, дождалась, пока к ним не присоединятся арабы из внедорожников, припаркованных снаружи — похоже, их статус был ниже — и, сопровождаемая скачущим перед ними господином Труассо, двинулась в подготовленные для них палатки, минуя здание директората. Ведомые нашим директором, они скрылись в первой палатке, оставив кучу здоровяков в черных костюмах на входе.
Мне было любопытно, и я продолжал наблюдать: минут через десять из палатки вышел Труассо и дал указания своему помощнику арабу. Тот, подойдя к водителям фур, начал активно жестикулировать, и машины пришли в движение. Оба рефрижератора и одна простая фура двинулись вглубь лагеря и остановились на равном промежутке друг от друга. Водители открыли двери, отобрали из собирающейся толпы по двое парней, поднялись в кузов и уже оттуда начали скидывать прямо на руки подходящим людям небольшие мешки.
Как уже я узнал вечером, в каждом мешке был готовый продуктовый набор: мороженая курица, по три килограмма баранины, риса и муки. Третья фура была забита одеялами и подушками, это было видно даже с моего места. Мирно начавшаяся раздача грозила перерасти в ссору, когда толпа беженцев стала больше. Криками, угрозами, а то и прекращая раздачу, водители со своими добровольными помощниками навели относительный порядок. Раздача примерно продолжалась часа два с половиной. Все это время четвертая фура стояла там, где и остановилась, въехав в лагерь. Ее водитель дремал, откинувшись на спинку кресла. Потом к нему подошли несколько сотрудников из дирекции, и водитель, умудрившись развернуться на довольно малом пятачке, подогнал фуру к складскому помещению, практически примыкавшему к зданию администрации с правой стороны. Там тоже началась разгрузка.
Так как ничего интересного больше не происходило, я вернулся в свою палатку, и мы с девочками пообедали. Когда мы заканчивали есть, зафырчали двигатели фур. Судя по всему, раздача гуманитарки была закончена. Чуть позже выйдя на улицу, я увидел, что все фуры, кроме четвертой, уже находились за пределами лагеря. Через полчаса и последняя фура покинула нашу территорию.
— Сейчас начнется парад лицемерия и ханжества, — прошептала мне Аиша, которая вышла вслед за мной и также внимательно наблюдала за всем происходящим. Что происходило в палатке, где тусовались саудиты, нам было неизвестно, подходы к ней надежно охранялись. Спустя примерно полчаса на центральной линии лагеря стала собираться толпа женщин и девушек, мужчин практически не было видно. Они выстраивались по левую и правую стороны, оставляя в центре коридор шириной в шесть метров. Я понял, что приближается момент, так нелюбимый Саидом и, поудобнее устроившись на стульчике, приготовился ненавидеть саудитов еще больше.
Шло время, а из палатки никто не показывался. У меня уже мелькнула мысль, что, возможно, Саид преувеличивал, когда отдернулся полог и первым на свет появился Труассо. За ним неторопливой походкой стали выходить гости. Один из них, помоложе, что-то сказал на ухо охраннику. Тот кивнул и, взяв с собой еще двоих охранников, отправился к внедорожникам. Открыв багажники, они вытащили оттуда большие корзины и направились с ними к ожидавшим их арабам. Содержимое корзин мне не было видно.
Группа из двенадцати арабов разного возраста вместе с нашим директором и охранниками вышли на центральную линию и медленно двинулись к ожидавшему их народу. Против своей воли, ведомый любопытством, я последовал за ними на некотором отдалении.
Дойдя до первой волны людей, саудиты остановились. Их вопросы, обращенные к беженцам, были просты — все ли у них есть, нуждаются ли они в чем-либо. По ходу общения приехавшей делегации ее охранники, заметив в толпе детей, раздавали им маленькие кулечки с конфетами. Вот что, оказывается было в корзинах!
Я подошел немного ближе в тот момент, когда полноватый араб, видимо, главный из делегации, остановившись против матери с красивой девушкой, повел с ними диалог. Хотя мне мешал гомон людей, удалось понять отдельные фразы «жена», «достаток», «богатый принц». Видимо, старый козел положил глаз на девушку, а та была хороша: несмотря на то, что она стояла, потупив глаза, даже с моего места был виден румянец на ее смуглых щеках. Густые, длинные и черные ресницы нервно трепетали, брови — как крылья ласточки, некрашеные алые, чуть пухловатые губы.
Оценив выбор своего вождя, свита араба притихла, смолкли все разговоры. Видимо, араб задал вопрос непосредственно девушке, потому что мать толкнула ее, молчащую. Такое невнимание со стороны девушки не осталось незамеченным арабами. Они начали говорить, постепенно повышая голос, недовольные тем, что вопрос был проигнорирован. Араб снова повторил его, пристально глядя девушке в глаза. Но не мне удалось его услышать из-за усилившегося гомона. Девушка густо покраснела, а затем отрицательно мотнула головой. Видимо, это было неожиданностью и для матери, и для великовозрастного жениха. Если мать девушки застыла с открытым ртом, всплеснув руками, то женишок явно рассердился: круто развернувшись и бросив отрывистые слова своему бодигарду, он вернулся в палатку, благо от нее процессия далеко не успела уйти.
