Все это время я скрывался в своей палатке, в который раз переживая и сожалея, что впутался в ненужный мне конфликт, несмотря на все предупреждения Саида. Все это мне рассказал он сам, когда пришел ко мне спустя два часа, после того как осмотренная в больнице девушка наконец заснула под влиянием снотворных. Принц не успел нанести ей вреда, если не считать психологической травмы, связанной с его попыткой изнасилования.
Саид так нежно и так восхищенно смотрел на меня, что я смутился.
— Саид, перестань на меня смотреть как на идола, я сделала то, что сделал бы на моем месте любой человек.
— Нет, Саша, так сделал бы мало кто. И ты спасла эту девушку, ты спасла ее честь, и это после моих просьб не вмешиваться!
— Саид, пойми, это так подло, насиловать маленькую беспомощную девушку. И я совсем не герой, у меня проснулась женская солидарность, — я улыбнулся, вспомнив, что к девушке у меня был совсем даже не женский интерес.
— Саша, есть проблема, — Саид осторожно подбирал слова, — Абдель-Азиз пригрозил остановить финансирование лагеря, а это почти сорок тысяч голодных ртов. Он согласен забыть оскорбление, если ты извинишься перед ним. Я понимаю, что это трудно, но сделай это ради всех этих людей, Меня вызывал Труассо, просил убедить тебя в том, что это крайне необходимо, — Саид виновато понурил голову.
Извиниться? Перед этим козлом, что не дал изнасиловать девушку? Да легко! Хоть этот подонок этого не заслуживает, но я ударил венценосную особу. В своих извращенных фантазиях я уже рисовал себе мучительную казнь посредством закапывания в песок живым. А если можно отделаться простым извинением, да без проблем, лишь бы скорее закончить с этим. Да и Труассо, каким бы он негодяем ни был, я был обязан: не задавая лишних вопросов, он принял меня в лагерь, определил жалованье, пусть и мизерное. Принести словесные извинения там, где я уже четвертовал себя в своих мыслях, я считал меньшим злом, что можно было ожидать.
— Извинение должно быть публичным, — Саид добавил ложку дегтя в мою бочку меда. Публичным? Черт, это уже неприятно, но не смертельно. Я думал, что принца задело мое рукоприкладство, а ему, оказывается, важнее выставить меня перед своими людьми, как тварь испуганную и просящую извинений. Ладно, пусть порадуются старые педофилы, пусть думают, что я испугался, мне на их мнение глубоко наплевать. Главное, люди не будут голодать, а со временем, может, и эта практика женихаться на бедных сирийках сойдет на нет.
— Саша, спасибо тебе, ты спасаешь весь лагерь от голода. Я приду за тобой чуть позже. Саид понял, что я согласен. Он поднялся, приложил правую руку к груди и вышел, оставив меня одного. Я заново пережил всю увиденную картину: никогда не одобрял подобного, насильники, по моему мнению, заслуживали смерти. С ними даже уголовники не здоровались! Можно было крест на жизни осужденного насильника: попав на зону, они на своей шкуре испытывали ощущения, что до этого приходилось испытывать их жертвам. Помню, в России, после подобных участившихся случаев, в Государственной Думе всерьез рассматривался вопрос химической кастрации такого контингента преступников. Но, кроме разговоров в кулуарах, дальше процесс не пошел, а вот усыновлять безнадежно больных детей иностранцам запретили. Этот закон приняли быстро, лишив больных возможности лучшей жизни. А сколько таких безнадёжно больных детей, попав в благоприятную страну, становились учеными, спортсменами, талантами в области живописи и музыки!
Процесс публичного извинения решено было провести максимально быстро: буквально через полчаса Саид вернулся за мной. Оглядев мой европейский наряд, он попросил:
— Саша, одень рабскую одежду, тем самым ты покажешь уважение к принцу, и возможно все будет намного проще. Он должен оценить этот жест как лояльность и почитание арабских традиций, думаю, это немного смягчит его. — Я не стал ломаться и быстро переоделся. У входа в палатку стояло двое других охранников, ручным металлодетектором меня проверили на предмет оружия. «Однако, хорошо я напугал пидора», — подумалось мне, и стоило усилий, чтобы не улыбнуться.
Мы вошли внутрь: в дальней стороне палатки полусидел, полулежал принц, полукругом от него сидели остальные члены делегации, согласно статусу. Мой знакомый голубоглазый охранник стоял за спиной принца, внимательно смотря на нас. Директор Труассо также сидел на ковре, почти у самой двери, видимо, его статус был не выше касты неприкасаемых в Индии. Мы прошли четыре шага, я впереди, Саид за мной.
Я, как меня учил Саид, остановился, почтительно склонил голову, разглядывая узор на ковре. Надо же, а в нашей палатке нет ковров, есть только дополнительный слой брезента. Хорошо живут буржуи, шикарные ковры, такими не стыдно любую стену украсить.
— Говори, — голос принца отвлек меня от разглядывания узора на ковре.
— Благородный принц, великодушно прошу простить меня за то, что я осмелилась дотронуться до вас своими (тут я запнулся, трудно было сказать это вслух) нечестивыми руками. Прошу проявить ваше милосердие и простить меня, — выдал я заученную фразу. Наступила тишина, все арабские перешептывания стихли, ожидая ответа принца. Мне очень хотелось поднять голову и обвести их всех взглядом, показать, что я их не боюсь, что я не забитая с малолетства арабская женщина, но, помня наставления Саида, я стоял, почтительно склонив голову.
— На колени!
Мне показалось, что я ослышался или неправильно понял Абдель-Азиза. — На колени, — повторил он. Я медленно поднял голову, все еще не веря своим ушам. Глумливое выражение, появившиеся на лицах членов его делегации, окончательно и бесповоротно подтвердило мне: этот мудак жаждет моего публичного унижения! Я оглянулся на Саида — он просто посерел и был близок к обмороку, настолько трудно ему было. Боль читалась в его добрых глазах. Перевел взгляд на Труассо, но директор трусливо отвел взгляд и стал нервно мять пальцы. С этим все понятно, ему дороже всего его хлебное место, унижение европейки его не беспокоит, все думы о хлебе насущном.
Саудиты смотрели глумливо в ожидании моего нравственного падения. С этими тоже все понятно, привыкли, что перед ними пляшут, заискивают, подстраиваются под их традиции. Вот и сейчас смотрят в ожидании моего позора. Абдель-Азиз смотрел выжидательно, с подлой ухмылкой, уверенный, что я бухнусь на колени. Кто я такая в его глазах? Европейская дура, находящаяся в лагере беженцев, без документов, в чужой стране. Уверен, что всю мою подноготную ему уже слили. Труассо наверняка постарался. Перед моими глазами вставали дети и женщины, которых я, возможно, я обрекаю на голод. Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами за секунду, так и вышло. Вот я маленький иду в первый класс, а вот уже выпускной вечер, проводы в армию. Дембель, попойки с друзьями, девушки, самолет, отель, Петра, первые месячные, сирийка, вина которой лишь в том, что в ее стране идет война, а она красива и беззащитна, шоколадный сосок, выглядывающий между пальцев. Я вспомнил, как моя страна отразила и уничтожила нацистов, какую цену заплатили простые советские люди за победу, вспомнил, как гордился дед по матери своим участием в великой Отечественной войне, как он дошел до Берлина, как дорожил он своими медалями, которые завещал мне, находясь при смерти…
Пусть я в теле девушки, пусть я чужой стране, пусть я без документов и стою один в окружении недругов, но я не дам им смеяться над своей страной, над собой. Слова шли легко, будто не я, а кто-то посторонний их произносил:
— Иди ты нахуй, старый козел! — повторил уже на четком английском:
— Fuck you old motherfucker! Заметил, как вытянулись лица арабов, как в немом изумлении округлились их глаза и, уже срываясь почти на крик, снова во весь голос отчетливо повторил. — Fuck you old motherfucker! Сорвал с головы платок, тряхнул волосами и упершись взглядом в свиные глазки Абдель-Азиза, добавил на арабском:
— Aahra! (проститутка). Абдель-Азиз вскочил и, указав на меня пальцем, визгливо закричал: — Убейте ее! Арабы начали вскакивать с мест крича вразнобой, я случайно встретился с глазами личного охранника принца, шагнувшего вперед после его крика, и готов поклясться, что его губы неслышно произнесли для меня: — Беги.
