— Комод мамочкин пришлось отдать, — тяжело вздохнула коллега, — хороший такой, из красного дерева. Но тут бы он, девчонки, просто не поместился…
Катерина Михайловна включила телевизор и открыла бутылочку ликера, такого же, какой мы пробовали с ней в первый день моего второго путешествия в СССР. Теперь дома стало по-настоящему уютно. Хоть передачу снимай об образцовых советских жителях, в которых закадровый хорошо поставленный голос проникновенно говорит: «Месяц назад ключи от новой квартиры получила учительница школы такой-то…».
За приятной беседой я поближе познакомилась с приятными соседками Катерины Михайловны. Танечка, моя ровесница, жившая в квартире рядом, всю свою жизнь прожила вместе с родителями, дедом и бабушкой в одной комнате. К концу пятидесятых годов дом, где они жили, напоминал пчелиный улей. Мало того, что в каждой комнате проживали по пять человек минимум, так еще и удобства были во дворе. И это в Москве, столице нашей Родины! Поэтому семья Танечки, ютившаяся в девятиметровой комнате, была на седьмом небе от счастья, получив ордер на двухкомнатную квартиру на окраине Москвы. Целых тридцать метров жилой площади, две смежные комнаты! К слову, смежные комнаты были выбраны сознательно: в таких квартирах, как мне со знание дела сообщила Танечка, метраж полезной площади был на целых два-три метра больше, чем в изолированных. Санузел в квартире, а не на улице, еще и кухня своя. Ну и пускай, что всего пять с половиной метров!
Заболтавшись со своими товарками, я напрочь забыла о проблеме, ради которой нашей компании вчера пришлось навестить угрюмого Володю. Вспомнила я о ней только тогда, когда, выходя из подъезда, едва не налетела на проходящего мимо паренька.
— Вот! — сказал он мне радостно и что-то ткнул под нос.
Я подняла глаза.
Глава 16
— Вы кто? — отшатнулась я. Неужто нарвалась таки на банду неизвестного мне «Гвоздя»? Поговаривали, что доведенные до отчаяния подростки, с которых этот «Гвоздь» требовал долг, шли на отчаянные меры: воровали кошельки в транспорте у зазевавшихся пассажиров, резали сумочке на рынке, пока покупатели неторопливо выбирали помидоры покраснее, да ягодки поспелее. Те, у кого извилин в голове было еще меньше, и вовсе решались на квартирные кражи… Испугавшись, я прижала к груди свою сумку с тетрадками. Если что, отобьюсь ей. Ученические тетради с кляксами — это, конечно, не кастет и даже не банка сгущенки, которой можно в случае надобности хорошо зарядить в особо нежные и чувствительные места гоп-стопера, однако на безрыбье и такое оборонительное средство пригодится.
Я вдруг осознала, что нахожусь совсем одна, на окраине Москвы, в районе, который знаю плохо… На улице стоит непроглядная темень. Только вдалеке светят фонари, освещающие дорожку к метро. Эх, как жаль, что в СССР не было перцовых баллончиков…
— Да чего Вы? — внезапно рассмеялся парнишка. — Это ж я, Дарья Ивановна, Сережа!
Я шумно выдохнула.
— Сразу нельзя было сказать?
— Извините, — опять густо покраснел потенциальный уголовник. — Торопился показать Вам кое-что. Уж извините, я подслушал, что Вы сегодня к Катерине Михайловне домой идете, новоселье справлять, а она в соседнем подъезде живет.
— Теперь понятно, как ты здесь оказался, — протянула я. Ну точно! Сережка же рассказывал мне, что его мать и отчим получили квартиру в том же доме, что и Катерина Михайловна. — Чего торопился-то? Чуть заикой меня не сделал.
— Вот! — и Сережка торжественно протянул мне на ладоне десять мятых пятирублевок.
— Только не говори, что ты еще одну бабушку обчистил, — предупредила я. — А то нам с Николаем придется тебя из новой темной истории выпутывать. На всех бабушек меня не хватит.
— Да не, — Серега заулыбался, хорошо так, тепло, как тогда, когда я в первую нашу встречу похвалила его рисунок. — Выиграл. А еще Гвоздь сказал, что играть со мной больше за один стол не сядет, и чтобы я десятой дорогой обходил сторожку, где он со своими ребятами сидит. А Николай Ваш тут ни при чем. Это все Володя, точнее, уроки его. Он меня таким мастерским фокусам обучил! Порвал я в карты Гвоздя, как Тузик грелку. Вот! Да чего Вы так дрожите, Дарья Ивановна? Не бойтесь, тут собак нет. Хотите, я до метро Вас провожу?
— Давай-ка вот что, — поразмыслив, сказала я, — до метро проводи. И еще буду признательна очень тебе, если сумку поможешь донести. А потом — я вырвала из блокнота листочек и быстренько начирикала адрес — поедешь вот сюда, отдашь деньги Агриппине Кузьминичне и нижайше попросишь прощения. Слова подбери самые жалостливые и убедительные. чтобы больше не садился за карточный стол! По меньшей мере, пока не вырастешь и сам не начнешь зарабатывать.
Сережка погрустнел, но виду почти не подал. Я его понимала: только-только начало везти в карты, открылась возможность легкого заработка, и тут тебя так бесцеремонно обломали. Однако я прекрасно знала, чем чаще всего оборачивается такая «пруха», поэтому сочла нужным предупредить пацана. Лютиков покорно кивнул, взял сумку с тетрадями у меня из рук, и мы двинулись к метро.
* * *
Когда я в отличном настроении (тянущаяся столько времени проблема наконец была решена, и никто не пострадал) притопала домой, часы в прихожей показывали уже около десяти вечера. Жильцы, побаивающиеся строгую Дарью Никитичну, обычно не устраивали на кухне шумных посиделок и в это время уже тихо-мирно сидели по комнатам. Засиживался на кухне порой только дядя Женя. Следы его пребывания можно было определить безошибочно: на кухне дым стоял, хоть топор вешай. Разочарованный тем, что его поэтические потуги не берется печатать ни одно издательство, он выползал на кухню, усаживался на подоконник и безостановочно курил одну сигарету «Беломор» за другой.
Однажды, правда, я нашла на подоконнике смятую пачку из-под болгарских сигарет «Стюардесса». Причина такой роскоши была проста: выяснилось, что в тот вечер Женек попытался познакомиться на улице с дамой и предложил той послушать его стихи. Дама торопилась, но Женек так просто не сдавался, поэтому в качестве платы за избавление от своего присутствия даме пришлось расстаться с ценным запасом никотина. В тот вечер Женек был особенно задумчив и до утра просидел на подоконнике. Утром, выйдя на кухню, я обнаружила, кроме смятой пачки из-под курева, также завесу дыма, насквозь пропахшее табаком мое постельное белье, висящее на веревке и четверостишие на обгоревшем листочке, валявшемся на подоконнике:
— Ты вошла в мое сердце, точно дым сигарет,
Я найду тебя, знаю, я дал этот обет,
Среди темного неба ты — моя звезда,
Лишь тебя одну люблю и не предам никогда…
Выругавшись совершенно неподходящими для учительницы русского языка и литературы словами, я распахнула настежь окна, сдернула с вешалки белье и пошла перестирывать, благо был выходной. А через полчаса, бултыхая насквозь провонявшую табачищем простынь в тазу с тертым хозяйственным мылом, я услышала с кухни гневный вопль Дарьи Никитичны:
— Опять смолил всю ночь, рифмоплет недоделанный! Так и знала! Чтоб тебя, паразита! Отходить бы тебя, падлюку, мокрым полотенцем по самое «не балуйся»!
Однако в этот раз на кухне ничем не пахло. Вместо пачки из-под сигарет я там обнаружила восседающих за столом женщин: заплаканную Егоркину маму и двух соседок, которые угощали меня завтраком в мое первое утро в коммунальной квартире. Видимо, пока я отмечала новоселье, у них был большой совет в Филях, на котором они обсуждали что-то очень важное.
— Опять? — спросила я, повнимательнее рассматривая лицо женщины. Неужто этот гад опять ее побил? В прошлый раз она почти неделю пряталась в комнате, чтобы соседи не успели рассмотреть ее синяки. Выходила только минут на пять — скипятить чайник или сварить ребенку кашу, и опрометью тут же исчезала.
— Нет, — поняв, о чем я спрашиваю, сказала она. — Его посадят, наверное. Скоро суд будет. Сейчас в изоляторе сидит.
— Ух ты, — я от неожиданности чуть не села на пол, благо одна из соседок успела пододвинуть мне табурет. — Рассказывай, что случилось.
