— Так и есть.
— Во-то сям он зело черт дерзкий — спелся с дикарями и худа не знает, думает все ему годе?
Когда человек ушел, Рогаткин еще минут двадцать ходил из угла в угол по огромной коморе двухэтажного торгово-купеческого дома ленской кампании братьев Строгановых и чего-нибудь крушил.
Рыжебородый Голохватов тем временем пребывал в глубокой задумчивости, только произносил периодически:
— Злато-серебро стало быть…
Наконец, он пришел в себя, перестал щипать бороду и схватив со стола полуштофную кружку швырнул ее в Рогаткина — только так его можно было остановить.
— Охолони, Перпетуй! Не до огурства [озорства] теперь. Чаешь, яко свезло нам, брат?! С цинами поди дрянью торговати — златая жила. Зде надобе все переразуметь, да не прогадати.
— Да ты разве не слыхал, брат?! — снова завелся коротышка. — Какая-то шлында у нас под носом все и гребет!
— Да разберемся мы с этой швалью. — Отмахнулся Голохватов. — Не о том кручинишься.
— Яко не о том, ин кто злато сгреб? А ежели амбары убо свои в Селенгинске — сказы про кропанье, селенгинский воевода тебе не «ерошка». Есть сый за нем областью и ведаешь кто? Кому якое под силу? Токмо воеводе Енисейского разряда!
— Да пес с ними с обоими!
Коротышка вдруг недобро прищурился и подошел вплотную к Голохватову.
— Поясни, брат, ин еже зачинаю думати, не разъело ли тебе ум от вчерашней визгопряхи?
— Ладно, слушай, — Голохватов взял коротышку за плечо, склонил голову, — давеча пришедши памятное известье от хозяина.
— Из Новгорода?
— Оттоли, братец. О блудняке местном онамо [там] уж весно. Царь новый покамест в европах чудит под босого рабича портового муку нехристям грузит, да во-то князь Ромодановский соблаговолил испослати из Сибирского приказу ближнего боярина воеводу Федора Ильича Безхвостьева с двумя отрядами в тысячу людей. Да минуя Новгород, потчевал боярина хозяин и передал ему еще своих пятьсот людей казаков. Было сие аще весною, а топерва со дня на день ждем почитай целое войско и еже нам теперь ни даже воевода, а уж тем паче какой-то хитрожопый куёлда.
Рогаткин водил желваками, он хотя и вспыльчив был, но не глуп. Голохватов и сам понимал — новость двоякая. Понятно, конечно, что мелкий тать раскольщик им не угроза и даже Михаил Игнатьевич не так серьезен против их новгородского хозяина и уж точно не станет ссориться с ближним боярином Безхвостьевым. Но ведь это означало и другое.
Общую мысль озвучил Рогаткин:
— Паки стало быть мы не при деле, братец. Боярин убо все себе и загребет.
— Будем яко внегда тянуть на свое.
Рогаткин отмахнулся.
— Сам убо [ведь] разумеешь, Осип, ежели зде верно кладезь, хозяин нагонит ораву приказчиков, с коегаждым толкаться. Зде такое зачнется! Дураков поди нету, дабы добро все нам двоим оставили.
— Да, — согласился Голохватов, — не худо бы прежде нам свое взять. Чай заслужили.
Взгляды товарищей встретились.
— А мы покамест в воле, братец. Яко не поступим — все верно выйдет, а егда зде буде боярин одному Богу весно точие зачнется.
— Еже предлагаешь?
— Сказывают в Селенгинске засел таракан? — прищурился Рогаткин. — Отнюду две седмицы в пути. Ин возьму три сотни стрельцов да казаков и сымаю его! Своих сказывают у него не боле сотни, да и кто? Оборванцы да разбойники. Тунгусы — дикари! От ружейных залпов разбегутся. У нас нужа [насильственная сила]! Войско как-никак. — Коротышка воодушевился. — А егда сымаю выпытаем и о цинах все — с кем торгует возгреныш. Буде злато наше, брат!
— Годе! — охотно согласился Голохватов.
— Даешь добро, стало быть?
— Даю, Перепетуй, ты токмо не горячись не по делу, иной раз сам себя ведаешь.
— В бою я хладен, брат.
— Сие верно, обаче все же не дури, на ум налегай.
— Сделаю, Осип Васильевич. Встречай ты покамест боярина и ежели буде яко ты умеешь попридержи, выторгуй нам годины [времени].
— Добро, брат.
* * *
Серебро, драгоценные камни и китайские товары — шелка, горные чаи, фарфор и лекарства Филипп отправлял небольшими партиями в Балагайск, где их принимали люди Мартемьяна и Серапиона, распределяя затем по различным каналам. Часть уходила Михаилу Игнатьевичу, еще одна внушительная часть — на взятки, основная масса шла на ярмарки, меновые продажи и перекупщикам из европейской России. На каждую партию назначался ответственный с каждой стороны, головой отвечавший за сохранность партии. Филипп еще зимой завел себе грамотного счетовода с помощником-писарем, которые днями напролет вели учеты всех приходов-расходов в двух одновременно заполняемых амбарных книгах.
Несмотря на то, что большая часть цинских товаров уходила на запад, оставшегося с Филиппом было так много, что все его амбары в ближайших к Селенгинску острогах были забиты под завязку. Они давали дикий оборот — за незначительную долю на них покупали лучших лошадей, повозки, струги, оружие, меняли на деньги. Китайские товары были горячи, за них давали что угодно, так как при пути на запад их стоимость буквально удесятерялась. Покупай хоть целый острог со всеми его обитателями, а то и целый уезд.
Сам Филипп остановился на охраняемом дворе близ Селенгинского острога, где по сути стал если не полноправным хозяином, то по крайней мере неприкасаемым. В остроге располагался самый большой его двухэтажный амбар, и воевода изо всех сил старался угодить ему, изображая преданного человека. Впрочем, Филипп ему не верил. Селенгинский острог был ключевым пунктом на границе с Китаем, почти наравне с Нерчинским острогом и он считал важным иметь здесь человека, которому он сможет доверять. Это время еще не настало — да, кое-что он уже построил и чему-то научился, но пока вынужден бегать именно он, а не его противники. Нет-нет, да предавался Филипп удручающим мыслям, хотелось ему поскорее исполнить задуманное, но это не твой стиль, ты же знаешь, говорил он себе.
Пока он ожидал посланцев Юншэня, один за другим прибыли еще две обоза из Храма Солнца с шестью тоннами опиума. Их делили на небольшие партии и прятали по окрестностям разные люди, подчинявшиеся Антону и Савке. А на деле всю карту тайных мест знали только эти двое да Филипп.
К концу сентября подкупы баргузинских и верхнеудинских подьячих начали приносить свои плоды — постепенно до Филиппа стала доходить полезная информация, что в Селенгинск движется отряд из трехсот человек под руководством опасного сибирского человека Перпетуя Рогаткина, сподвижника строгановского приказчика Голохватова.
Первым весть доставил посланец купленного с потрохами целовальника Горхонской веси, расположенной на юго-восточной окраине Верхнеудинского уезда.
Завадский ждал чего-то подобного, он был готов к этому и даже радовался, что выстроенная им система начала работать именно так как он замышлял — адресаты реагировали на его послания, а купленные люди обеспечивали информацией.
Получив третье подобное известие, Филипп приказал выгрузить весь товар из селенгинского амбара и всех занятых им изб.
Пока его люди грузили товары и дорогую снедь — рыбу, меды, икру, сушеную говядину, бусурманские лаваши, вяленые сыры, пироги с вареными огурцами, дорожные караваи с репой и луком, китайские приправы, сладкие соусы и фрукты — дурианы, бананы и карликовые дыни; бочонки английского пива, водку, которую в этом веке все называли хлебными вином, Филипп стоял у дороги и мрачно глядел на восток, все еще остающийся закрытым и опасным для него.
Мрачные мысли развеял Комар Львович, прискакавший с десятком своих людей.
Зная требование Завадского получать важные известия в первую очередь, Комар сходу, не слезая с лошади сообщил:
— Годе, брат Филипп, полтретья дни явился от Юншэня вестовой. Сказывает, согласен его хозяин взять еще три тонны товару через две и боле седмицы в отайном месте.
Ценная новость, которую он ждал целый месяц, как это часто бывает, оказалась слегка подпорченной.
— Три тонны?
— Сице и еже. — Кивнул Комар.
