— Зови Савку с Антоном. Придется сделать крюк, — повернулся Филипп Даниле, — да быстрее собирайтесь.
— Живо! Живее! — размножилась его команда десятком командирских глоток.
Через час, нагруженный товаром обоз из пятидесяти подвод отправился по дороге к Байкалу. Воеводе Филипп сказал, что едет в Шергинск, Аким же со своими людьми пустил среди местных слух, что их путь лежит в Гильберский острог.
Глава 42
В утренний час первого предморозного дня с гиканьем и свистом выскочил конный казацкий отряд на дорогу со стороны Верхнеудинска. Распугав стайки свиристелей, пировавших рябиновыми ягодами, разорвал свинцовую дымку, ворвался на приострожную слободу, вихрями закружил, дожидаясь нерасторопных стрельцов, сопровождавших возки с пушками.
Испуганные жители попрятались в избах, притаились птицы и звери, и когда все войско собралось в гнетущей тиши, из рядов к дозорной башне с часовенным крестом вышел статный бородач с алебардой.
— Отворяй! — зычно громыхнул он, так что заколыхались знамена.
— Кто такие? — неуверенно вопросил из-под навеса караульный десятник.
— Розыскной отряд приказчика Голохватова!
Этого было достаточно, ворота отворили и заранее поделенные на боевые команды служилые ворвались в острог. Каждый знал куда ему ехать — две команды сразу же «осадили» двухэтажный амбар за церковью.
Нагло, без запроса, взломали они топорами и молотами тяжелые двери. Туда уже подъезжал коротышка Рогаткин с десятком своих личных охранников. Злое солнце за его спиной высветило абсолютно пустое пространство амбара, на земляном полу валялся только темно-зеленый штоф да старое пыльное седло примостилось в углу.
У стены слева от Рогаткина тенью возник сонный воевода в накинутой на плечи соболиной шубе.
— Перпетуй Ибрагимович! — воскликнул он, гася страх искусственной бравурностью. — Ты еже с утра всех напужал, быдто татарва?! От твоего шурмования у бабы дьяка Наумова младенец прежде сроку на свет божий вышел!
— Иде черт званый Филиппкой?! — крикнул на него Рогаткин и от гнева прямо сидя на лошади даже задергал короткими ногами.
— Купец? — воевода задрал свою нечесаную бороду.
— Якой он тебе купец! Тать, смерд да раскольщик! Паскуда!
— Да убо грамота при нем от разрядного воеводы, Перпетуй Иб…
— Кропаное поделие!
— Да яко же, Ибрагимыч, самолично видывал, — осторожно возразил воевода, — аз писание Михал Игнатьича ведаю — онамо его, убо сам разумеешь — прелестничать еже бы стал?
Рогаткин выхватил палаш, воевода тотчас едва не опрокинулся со страху, лицо его стало белее снега, однако коротышка повертел кругом головой и в ярости рассек пополам толстенную коновязь. Невеликий рост позволил ему это сделать, почти не наклоняясь с лошади.
— Ты мне будешь сказывать! — заорал он. — Хоть три крюка! Идеж сый чужеяд паскудник?!
— Убо два дни с обозом ушед дорогой на Шергинский острог. — Слегка запинаясь доложил воевода.
Не успел Рогаткин подумать над сказанным, как его верные люди приволокли какого-то дьячка и мужика, и их швырнули к ногам пятидесятника.
— Во-то, Перпетуй Ибрагимович, испроси у них. — Доложил один из подчиненных, оглаживая ус. — Сый черти вразно, а толкуют дивно едино.
— Сказывайте, — скособочился к ним плечом Рогаткин.
— Да я уж говорил, барин, плюсковали ево люди, дескать едучи в Гильберский острог, — произнес дьячок, жуя со страху бороду.
— Истинно так, господин, — подтвердил мужик, служивший казенным конюхом, — еже Гильберовский острог о сем толковали промеж собою рынды ево! Самолично на конюшне слыхал! Вот те крест!
Сидевший на коленях конюх ткнулся лбом в грязь.
Воевода запротестовал было, закричал на «чертей» конюха и дьяка, но Рогаткин к его удивлению на взорвался.
— Угомонись, — махнул он на него и повернулся к своему верному помощнику — статному бородачу громогласному Весьегонову, — вот же, собака, хитрый черт.
— Надвое войско бить не с руки, — тихо пробасил Весьегонов.
— Дурная ловитва [охота], на дураков расчет, почто ему на север к тундре гнать? Обаче он ближе, отправь к Шергинску дюжину людей, пущай сведают, онамо у него единаче амбар, ежели добро буде там пущай имают. А все войско мы двинем на Гильберку!
Весьегонов раздумал секунды три — соображал он хорошо, но не быстро, и кивнул.
* * *
Рогаткин не учел внезапную перемену погоды. Почти на неделю зарядили без перерыва ледяные осенние дожди. И без того неважная дорога на Шергинск превратилась в непроходимое грязевое болото и потому дюжина посланных Весьегоновым людей добралась до острога почти в тот же час и даже возможно в ту же самую минуту, в какую Рогаткин с основным войском оказался перед воротами расположенного почти вдвое дальше Гильберского острога.
В обоих острогах, впрочем, их ждало разочарование. Никакого Филиппа и никакого китайского товара, не говоря уж о злате-серебре обнаружено в них не было. Да, в обоих острогах имелись построенные специально для Завадского амбары, правда в отличие от Селенгинска они были поменьше — одноэтажные, но если в Шергинске амбар был совсем пустой, то в Гильберском Рогаткин с людьми обнаружили натурального осла с запасом воды и сена. Увидев коротышку, осел сначала забегал, прячась от света, а после ослино заржал, демонстрируя Рогаткину передние зубы.
Коротышка молча выхватил палаш и разрубил поочередно оглоблю, бочку и дверь.
Картина была понятна всем — «клятый» раскольщик не просто бегает от Рогаткина — он над ним смеется.
Особенно бесило Коротышку, что он мог и сам догадаться, прислушайся к совету старшего товарища Голохватова налегать на ум. По пути им не раз встречались люди, дававшие сомнительные показания — никто не видел больших обозов, а ежели и видел то не более чем в три-четыре подводы.
Рогаткин глядел на осла. Он недооценил его, ну что ж… Впредь ошибок он не допустит, в конце концов есть и плюс — этот черт и впрямь хитер и не так прост. Теперь он будет это учитывать.
— Амо ж ныне, Перпетуй Ибрагимович? — осторожно спросил Весьегонов. — В Шергинск?
Рогаткин помотал головой — он заочно знал, что в Шергинске тоже ничего нет.
— Едем в Селенгинск, — мрачно сказал Рогаткин, убирая палаш.
* * *
Поглаживая свою рыжую бороду, приказчик Голохватов сидел за столом у окна и исподтишка наблюдал за прибывшим накануне ближним московским боярином Федором Ильичом Безхвостьевым. Тот стоял перед иконой Николая Мерликийского в красном углу и неспешно читал молитву, периодически степенно осеняя себя крестом. Терпеливо дожидаясь, пока боярин закончит свое лепоблагое дело, Голохватов с каждой секундой все более убеждался, что приезжий гость ему решительно не нравился. И самое удивительное, что не нравился Безхвостьев ему потому что он был очень на него, Голохватова, похожим. Они примерно были одного возраста и одинаково сложены — высоки и статны, без намека на боярское пузо, головы их были крупны, лица вытянутые как у лошадей с властным выражением, только цвет волос и бороды был разный. У Голохватова — рыжий, у Безхвостьева черный как смоль, с редкими седыми иглами. Зато пальцы у обоих были одинаково длинны и худы и также мало перстней на них было, хотя средства обоих позволяли таскать их хоть на каждом пальце. Голохватов наблюдал у Безхвостьева лишь один простенький золотой перстень с изумрудом на мизинце. И шуба на нем был простая без изысков — соболиная.
Голохватов уже сутки провел в компании с Безхвостьевым и знал, что и характера боярин был такого же — то есть спокойного, флегматического, рассудительного. Только в рассуждениях своих он не сбивался на ложные пути, не терялся в закоулках набегающих мыслей, и всегда заходил дальше Голохватова, вопросы он задавал дотошнее, в выводах был точнее, взгляд его темный был проницательнее и видел он порою как будто больше, как будто насквозь. Словом, как не был умен и опасен Голохватов, он понимал — Безхвостьев был его умнее и опаснее и глядя теперь на оборотившегося к нему боярина, приказчик окончательно понял — он его бесит.
