— Благодарствуем, Перпе-е-етуй! Храни тебя, бог! — принялись кланяться в ноги казацкие десятники. — Абие уйдем и не воротимся, покамест не сыщем…
В это время протяжно загудел рожок на дозорной башне, через открытые ворота Рогаткин увидел в начале дороги, на взгорье спускались к ним первые ряды большого войска. Острое зрение распознало Голохватова и крупного статного вельможу рядом с ним, вальяжно едущих на лошадях.
— Поздно, — неожиданно спокойно сказал Рогаткин и убрал палаш. Удивленные казаки подняли головы, посмотрели на хозяина, переглянулись, а затем ушей их коснулся первый накат канонады тысяч приближающихся лошадей.
Глава 43
Голохватов с Рогаткиным обменялись быстрыми взглядами, и как полагается людям давно знакомым, сумели понять друг друга без слов. Дела так себе, — «прочитал» Рогаткин по взгляду товарища. Вижу, брат, да стало быть сработаем прежним порядком, — «говорил» ответный взгляд.
Голохватов с завистью наблюдал за четкими действиями ближних рынд боярина Безхвостьева. Это были не просто тупые мясники, а скорее многопрофильные помощники, способные если нужно и боем управлять и дощаник без топора сколотить и рану подорожником излечить и по-татарски изъясниться и голову одним махом срубить. При этом они понимали своего хозяина без слов и были не слабее его умом.
Безо всяких дополнительных указаний, двое из них вошли в воеводские хоромы и велели выгнать всех вон. Другие двое распоряжались по части охраны вокруг. Безхвостьев вообще ничего не говорил. Только у парадной двери он остановился и помахивая керамической баклагой с колодезной водой тихо сказал какому-то пятидесятнику с широко расставленными преданными глазами: «воеводу ко мне», после чего обернулся и кивнул Голохватову с Рогаткиным — давайте за мной, дескать.
Через десять минут он главенствовал в просторной коморе на втором этаже, выполнявшей роль казенного воеводского кабинета. Рогаткин и Голохватов расположились на одинаковых голландских креслах, нелепо выглядевших на фоне голой стены из грубого теса и черной от гари изразцовой печки.
Безхвостьев стоял у окна, покручивал кольцо с изумрудом на мизинце. В коморе кроме них был только пятидесятник с лицом похожим на собачью морду. В дверях возник уездный воевода Пекшин, расчесанный по-купечески, с клочкообразной бородой и смышлёными мышиными глазами на привыкшем прятать излишний ум слегка помятом лице. Он в пояс поклонился ближнему царскому боярину и осведомился звать ли дьяка.
— Не надобе, проходи покамест один, — сказал ему Безхвостьев и кивнул своему пятидесятнику. Тот спокойно вразвалочку, придерживая рукой саблю, подошел к двери, выглянул, покрутил головой по сторонам, после чего неслышно вышел и тихо затворил за собой дверь.
Голохватов знал, что в соседних комнатах тоже люди Безхвостьева — любое подслушивание исключено. Он никому не доверял, даже воеводе и Голохватов не позавидовал сейчас его участи — если тот рискнет играть в пользу раскольщика, Безхвостьев мигом это вычислит и задушит его как удав.
Селенгинский воевода Пекшин водрузил на лицо простодушную полуулыбку раба, охваченного порывом умиления от лицезрения величественной особы. Голохватову показалось, что он слегка переигрывает, но в его положении это даже к лучшему.
— Ну, сказывай, воевода, кто надоумил тебя расположить в остроге татя и преступника веры расколщика Филиппку? — грозно вопросил Безхвостьев.
У воеводы слегка согнулись колени. Опять переигрывает, подумал Голохватов.
— Сице убо, Федор Ильич, при нем быти грамота от разрядного воеводы. — Робко произнес Пекшин, хотя по всему было видно, что он не растерялся.
— А годе вскружил он ему голову, охмурил, не подумал ли?! — не выдержал надувшийся от злости Рогаткин и закачал ногами, которые доставали до пола только носками.
Воевода на полусогнутых слегка повернулся к Коротышке.
— Да мне ли, батюшка, чинить разбор фигурам Михаила Игнатьевича? Кто аз пред князем? Ужель стану влающи [сомневаться] в княжеской воле? Мое деяние малое — исполнять волю государя, вести ясачные сборы да бдети за порядком на земле, а уж подпись да печать на грамоте самолично ставлены воеводой. Перпетуй Ибрагимович, ихнего руки печати не раз я видывал.
Безхвостьев отпил воды из баклаги, не спуская глаз с воеводы.
— И еже писано в овой фигуре? — спросил он.
— Писано в ней, Федор Ильич, что Филипп Завадский — купец Красноярского уезда нарекаемый волею торговати с джунгарами казенным товаром уездным воеводой Мартемьяном Захаровичем…
Безхвостьев и Голохватов вдруг засмеялись, как две чайки-хохотуньи, да так одинаково, что Рогаткин и Пекшин с удивлением на них посмотрели.
— Тьфу ты черт! — сквозь смех сказал Безхвостьев, — А я-то грешным делом думал того жирного тартыгу давным-давно вздернули да скормили свиньям, а он боле гляжу в гору пошел — воеводствует ни даже тебе в Красноярске.
— Чаю, Федор Ильич, не без поспешествования [помощи] нашего деятельного истня [друга]. Спелись, чужеяды! А слухи убо давно броднят еже Мартемьянку того уж везли в кандалах в Томский гради на дознание, да на караульный обоз напали разбойники, стрельцов порубили, а после объявился он уже не приказчиком, а воеводою.
Безхвостьев вскинул брови и покачал головой.
— Не ведаю, господа, — осторожно вмешался Пекшин, — сами разумеете, мне такие домыслы не по чину, а в фигуре писан посем наказ выдавать красноярскому купцу по первому запросу — землю для торговых нужд, лошадей, брашна да работных людей. — Пекшин развел руки. — Коли вы свой вид имеете, расскажу все и людям моим накажу все молвить, еже бо ведают, обаче же яко нарушить волю княжескую — уж поймите…
— Ладно, — сказал Безхвостьев, — давай начистоту. Ты знаешь кто я?
Пекшин поклонился.
— Уж мне ли не ведать, Федор Ильич.
— Есть у этого змия тут свои люди?
Голохватов впился взглядом в Пекшина, понимая, что это первый проверочный вопрос боярина и, если воевода облажается — не сносить тому голову. Но Пекшин не облажался. Чуть склонив голову набок, он вымолвил осторожно:
— Чаю… есть.
— Ты их не знаешь?
— Овый человек… купец, он убо не дурак, батюшка, и зело богат, еже кольми я ни егда не видывал. Людей соблазнить ему несложно.
Безхвостьев беззвучно оскалился.
— А есть ли у тебя человек из служилых про кого руку на сердце положа пред Богом поклянешься, еже можешь ему доверять?
— Аз доверяю дьяку и подьячему по брашным делам Мандраилову, зане коегаждо с полжизни ведаю, а ежели вру, то голову мне, старому дураку — с плеч долой, ибо иного боле не надо и грош цена всей моей жизни.
Этот ответ очевидно понравился Безхвостьеву. Понравился он и Голохватову.
— Дьяк не подойдет, — задумчиво произнес боярин, — а с Мандраиловым своим собери нам встречу, да токмо еже бы ни одна живая душа о том не ведала! Уразумел?
Пекшин низко поклонился.
* * *
Казаки и стрельцы заняли почти все строения в остроге и вокруг него. Местные ощутили притеснение. Больше всего доставалось дворне и казенным холопам, но порой прилетало и служилым. Кое-кого избили, кого-то даже до смерти. Подьячий Олег Натанович Суконщиков спешил ранним морозным утром в приказную избу и вынужден был протискиваться меж телами греющихся у костров нетрезвых стрельцов и казаков. Дело это было непростое — то и дело кто-нибудь толкал его будто невзначай каменным плечом, а иной раз кто-то шагал на него спиной будто не видя, а уже у самой избы сбили с него шапку. Суконщиков обернулся и увидел перед собою хохочущие усато-бородатые лица московских стрельцов. Шапка его лежала в луже перед ним. Никакого житья с ними в остроге. Уж надолго ли они тут? — думал Суконщиков, входя в избу и швыряя мокрую шапку на печь.
Почти все уже служилые были в съезжей избе, дьяк еще не пришел, и пока его не было все обсуждали только одно — когда же покинет их острог проклятый полуторатысячный отряд московского боярина Безхвостьева, который они уже прозвали меж собой «московскою ордой». Лица у служилых были невыспавшиеся, злые, помятые. Невеселые роптания пресекла неожиданно хорошая новость, которую озвучил подьячий по брашным делам Васька Мандраилов. Достав дерюжный чехол с гусиными перьями, он по привычке разложил их перед собой от меньшего к большему и сообщил вдруг, что случайно сведалось ему о том, что сей отряд прислан на поиски гостивших у них купца Филиппа Завадского и уйдет он скоро — ровно через три дня двинет за Шергинск, где, как якобы стало известно и прячется тот купец.
