Суконщиков сощурил взгляд, услыхав это, затем достал «осьмую» амбарную книгу, и прилежно работал весь день, записывая в нее приходы и расходы по зерну, перьям, дереву, валенкам и даже двум астролябиям. Только раз выходил он — на обед, странно помахивая высушенной шапкой перед лицом, будто на дворе было жарко, а не выл неприветливый ветер, швыряя в лицо колкие крупинки.
Вечером, придя домой и поев с женой и детьми каши, Суконщиков достал из сундука заячий тулуп, надел его, затем взял палку — отбиваться от собак, прихватил зачем-то снегоступы на ужах и поспешил в темноте дорогой, ведущей в кабак.
В непроглядной тьме за ним двигались двое, следившие до того за его избой. Суконщиков был осторожен, он часто останавливался, прислушивался и даже принюхивался, но никогда бы не догадался, что за ним в эту минуту наблюдают, поскольку эти двое были мастерами своего дела и несмотря на недюжинные габариты, умели двигаться бесшумно и незаметно. У дома каждого подьячего Селенгинского острога караулила сегодня подобная парочка, но вот какая беда для Суконщикова — только он побрел куда-то во тьму на ночь глядя.
Добравшись до разъезда, Суконщиков по очертаниям знакомых деревьев свернул не к трактиру, а на дорогу, ведущую к Гильберскому острогу — странный выбор для пешего человека, ведь до первого яма по ней пятнадцать верст, однако Суконщиков пройдя около полсотни саженей свернул на едва заметную тропинку, ведущую к сгоревшей мельнице. В тишине раздался тихий крик неясыти.
Суконщиков замер во тьме, пока не услышал едва слышный треск ветки впереди. Он вздрогнул, задышал часто и тут же тьма перед ним как будто стала гуще.
— Говори, почто звал?
Судя по голосу человек стоял прямо перед ним, в паре метрах. Суконщиков узнал голос и облегченно вздохнул.
— Слухом быти, сегодня наш подьячий Мандраилов поведал еже боярский отряд через полтретья дни двинет на Шергинск, искать онамо твоего хозяина.
— Отнюду ему ведомо?
— Мандраилов попусту плюскать не станет да к тому же близок к воеводе нашему. Мое дело тебе сказать, а ты уж решай яко важно аль нет.
— На Шергинск стало быть? — в голосе послышалась задумчивость.
— Говорят за ним в отайном месте у тунгусов скутается Филипп.
Человек, которому Суконщиков передавал информацию, насторожился вдруг, повернулся, стал вглядываться во тьму, а потом прошипел, напугав подьячего:
— Ты, сука, кого приволок за собою?!
— Ась? — не понял Суконщиков.
В ту же секунду человек сорвался с места, но скрыться не успел — на обоих налетели две громадные тени, сшибли с ног, придавили к земле, заломили руки.
* * *
В трапезную, где мирно вечеряли боярин Безхвостьев (вареная морковь с солью) и рыжебородый Голохватов (таежный суп с подберезовиками) ворвался Рогаткин, бешено вращая глазами. Не привыкший еще к буйному характеру Коротышки, Безхвостьев замер на секунду, держа у рта кусок моркови.
— Прости, Федор Ильич, — поклонился ему Рогаткин одним наклоном головы, — обаче не время вечеряти — дело не ждет! Ин дай мне волю самолично пытати сый чужеядов — клянусь через час запоют голуби!
— Целый час? — удивился Безхвостьев.
Рогаткин нахмурился, почувствовав подвох, а Голохватов ухмыльнулся.
Безхвостьев вытер руки о белоснежное полотенце, кинул его на тарелку и поднялся.
— А ну пойдем, дорогой Перпетуй, — ласково сказал он по-отечески кладя руку на плечо Коротышке, который едва доставал ему до груди, — нету у нас часу. Еже они разбойники рафленые? Простой люд, ин да не к месту зде твое лютование.
Сопровождаемые низкими поклонами казаков и стрельцов Безхвостьев с Рогаткиным вошли в пыточную избу, где лежали связанные по рукам и ногам словно свиньи на палубе Суконщиков и человек Комара Львовича — Архип.
Над ними нависали окровавленные цепи, рели, стальные крючья, на дощатом полу перед их лицами бурели засохшие пятна с узнаваемым запахом въевшейся крови, испражнений и пота. Горнило огромной печи дышало жаром, пропитывая избу душным смрадом.
С лиц обоих пленников катился градом пот.
Вошедший Безхвостьев спокойно присел перед ними на корточки, поглядел на одного, затем на другого.
— Не велика беда ваша, еже сманил вас клятый расколщик, елма кто не грешен, яко сказывал Христос Бозе наш, — произнес боярин неожиданно ласковым голосом, осторожно взяв при этом за волосы Архипа.
— Обаче велика беда ваша, ежели отныне не избыти свое блазнование… Ты человек расколщика? — приподнял Безхвостьев голову Архипа.
Тот не без труда посмотрел в глаза боярину.
— Да. — Прозвучало почти беззвучно.
— Я спрошу единожды, а таже [после] он, — Безхвостьев указал на стоявшего за ним свирепого Рогаткина, — сотворит тебе такие увечья, от коих ты ни егда не оправишься.
Архип облизнул пересохшие губы.
* * *
Комар Львович вышел из гридни в большую горницу в одном исподнем, почесал вспотевшую грудь, широко зевнул в голос.
— Ко-ма-риик, амо же ты, голубь! — раздался за спиной томный голосок.
Бывший казак обернулся, поглядел на соблазнительное тело обнаженной крестьянки, сверкающее от пота в полутьме и погрозил ей пальцем.
— Не балуй, обаче выдеру тебя розгами.
Девица засмеялась.
В горнице четверо его нетрезвых людей резались в карты. На столе перед ними россыпью лежали серебряные монеты, стояли два бочонка с вином, оловянные кружки, лежало на досках нарубленное сало и соленые огурцы. Карты летали над огарками с хлесткими щелчками приземляясь на столе. Люди были поглощены азартом — громко спорили, хохотали.
Комар Львович остановился у стола, последил за игрой с минуту, почесывая затылок и зевая. В избе было душно, за окном в разгаре ночь, отчего-то в груди теснилось, свербело как тупая зубная боль какое-то необъяснимое беспокойство. Комар Львович подошел к углу, где стояло ведро с квасом, зачерпнул ковшом сразу полуштоф, с наслаждением осушил — квас был прохладен, видать только принесли из подклети. Зычно рыгнув, Комар Львович подошел к оконцу, откуда с ветром слегка задувало, выглянул — не видно ни зги, только странные огоньки перемигиваются в небе.
— Архип не воротился? — спросил он, обернувшись к столу.
Ему никто не ответил. Комар Львович нахмурился и вдруг с размаху швырнул ковш в стол. Зазвенели монеты, покатились огарки, разлетелись карты. Люди застучали ладонями по столу, гася разбегающееся пламя.
— Да еже ты, Комар! Всю колоду нам смутил! — с пьяной обидой в голосе проскулил Галактион.
— Ты у меня, межеумок, сейчас колоду сию жрать будешь!
Люди притихли. Комар Львович редко выходил из себя, а когда выходил это всегда было неожиданно, даже для него самого. Сейчас смотрел он сердито, пара огоньков глаз сверкали, не мигая в свете лучины.
— Не воротился он, — ответил здоровяк — бывший стрелец Василий Зарядьев.
— Пеши был?
— Конне, — ответил Зарядьев, — да токмо ежели б и пеши уже воротитися должон бы.
Напряженное молчание усилилось.
— И вы зде сидите, в карты дуете, будто все побоку?
Комар Львович понимал, что сей укор следовало адресовать и самому себе. Даже в первую очередь самому себе. Еще сильнее рассердившись от этой мысли, он взял с лавки свою шубу, сел, натянул сапоги.
— Амо ты, хозяин? — спросил у него Зарядьев.
Комар Львович не ответил, нащупал в зепи под шубой мешочек с китайским табаком, к которому пристрастился последнее время, преодолев сопротивление организма. А с недавних пор, он научился еще и добавлять в него опиум. Вот что ему сейчас было необходимо.
— Сходить с тобою, хозяин? — потянулся к палашу смуглый Албанас.
Комар Львович не ответил, встал и спросил строго:
— Кто в дозоре теперь?
— Абрам с Тимохой.
Комар Львович сердито оглядел своих людей.
— Оружие иде? При себе держите! — бросил он и вышел из избы. На улице тотчас налетел на него недружественный зимний уже ветер, несмотря на черностоп.
