Филипп заметил, что редкие встречные из числа простых солдат и дворни стараются на них не глядеть, а если взгляды и бросали, то холодные, враждебные.
На пути к хоромам, Антон толкнул Филиппа локтем и молча показал направо — там, у северной стены размещалась двойная виселица с полноценным эшафотом. Судя по свежетесанным брусьям, построенная совсем недавно.
Часовой при входе заученно спросил кто они и по какой надобности явились. Фигура, подписанная Енисейским воеводой, не произвела на него никакого впечатления, он вертел ее в грязных руках, разглядывая тупыми коровьими глазами, хотя Филипп предположил, что он вероятно не умеет читать.
В этот момент большая кованная дверь отворилась, из нее вышел златовласый человек с белесыми усами в чистом малиновом кафтане и синих шелковых штанах в горошек и Филипп, наконец-то, убедился, что попал на свою территорию.
Человек вырвал из рук казака бумагу, пробежал по ней умными глазами и тотчас поклонился до земли.
— Доброго здравия, Филипп Андреевич! — величественно произнес он вместе с поклоном и выпрямившись лихо дал по шапке часовому, так что она улетела далеко в снег. — Кланяйся, пес! Первый гость из Енисейска прибыл!
Часовой нехотя поклонился.
Филипп смутился от такого приветствия.
Между тем человек, который оказался старшим лакеем Степаном повел их в хоромы, извиняясь на ходу:
— Прости, Филипп Андреевич, ежели б дозде известили о приезде, наздали бы тебе паче великий прием. — Степан раскрыл дверь, пропуская Филиппа с братьями в большую богатую комору с изразцовой печью, иконами на крашеных стенах и медвежьими шкурами на полу. — Абие покамест обавлю Тимофею Борисовичу.
Через минуту явился приказчик Итанцинского острога вместе с дьяком и двумя лакеями.
Это был крепкий человек в соболиной шубе нараспашку с рубленым жестоким лицом и черными висячими усами. На выпуклой груди у него покоился вершковый золотой крест на кожаном гайтане, а на каждом пальце блистал перстень. Филипп обратил внимание, что костяшки на кулаках у него были разбиты, как у боксера.
— А-а-а! — радостно закричал он во весь голос, будто увидал перед собой старого доброго друга, хотя никогда не видел Филиппа прежде. — Во-то гость великий почтил наше захолустье! Здравствуй, дорогой Филипп, рад видеть, аз коло зело многаждо наслышан! Яко поживаючи Михаил Игнатьевич да Мартемьян Захарович?
— Здравствуй. Хорошо. — Спокойно ответил Филипп, по привычке буровя нового знакомого изучающим взглядом. Пока он только понял, что приказчик пытается за нарочитой веселостью скрыть настороженность, вызванную его внезапным визитом.
— Степка! — тем временем гаркнул приказчик.
Перед ним явился тот самый златовласый лакей.
— А ну, черт, живо распорядись накрыть столы, да чтобы всего самого лучшего для первого гостя, и отправь банщиков баню растопить да за девками пошли! Ну-ка, пошел вон!
Степан поклонился и убежал.
— Прости уж, Филипп, — с фальшивой скромностью поглядел приказчик на Завадского, — кольми знали бы заранее еже прибудешь, потрудились бы тебе устроить царский прием.
— Брось, Тимофей, я здесь по делу.
Приказчик понимающе кивнул.
— Чем же обязаны, братец?
— Мне надо встретиться с местными тунгусами.
— Поводырь надобен?
— Он самый.
Приказчик деловито кивнул.
— На зимовке зде стоят недалече. Ну-ка, Бурехвост? — приказчик оборотился к стоявшему тут же дьяку в мышином кафтане.
— Калугар странь с десяток верст на севере. — Ответил дьяк.
— Сыщи поскорее добрым людям надежного поводыря.
Дьяк величественно кивнул и ушел.
— Совсем оборзели, дикари блекотящие! — тотчас засмеялся приказчик. — Прежде драли с них ясак, прочего добра, да аманатов имали, а топерва не таясь к черту посылают.
— Тебе мало того что я плачу? — спросил Завадский.
— Нет, брат Филипп, аз зело доволен. — Криво ухмыльнулся приказчик. — Прости, ежели худое сказал. Кстае, — поднял он взгляд, — слыхал большая братися была с твоими тунгусами на юге.
— Что еще слышал?
— Сказывают рыщут ныне по всем южносибирским острогам две нерчинские возгри… Да верно ли говорят, еже за ними большой гость из Сибирского приказа?
На приказчика воззрились немигающие небесно-синие глаза.
— Скоро мы со всем разберемся, — сказал Филипп.
Приказчик одобрительно кивнул, делая вид, что поверил, и поднял большой угловатый кулак, сверкнув разноцветными перстнями.
— Не сочти за наусение, Филипп, обаче почитай ради заводи благой — жестче с этими псами надобе. Слабину дашь — яко воши размножатся. У меня коло единако змеиный клубок под боком завелся. Толки броднят дескать лютует Тимофей Шеховцов, простой люд обирает. Да прости Господя, дал розыск, вскрылось — всего-то пара вымесков воду мутят! Один затинщик былой, иной выползень чужеяд кузнечий сын дурная кровь — сый разбойник. Грядили, людям на ухо ересь шептали, ни даже служилых не смущались блазнити. Токмо вчера сымал, покамест приказал коегаждо всыпать батогами и бросил в казаматку, оутре повешу обоих, остальным пустобаям в назидание. Токмо тако, братец и держати надо область [власть] свою.
— Для того виселицу соорудил?
— Для того, родимый, — сообщил довольный собой приказчик, — пущай все зрят, не отайно, а по чину, во еже накрепко ведали, кто тут подлинной Божией областью наличен.
Этого мне еще не хватало, подумал Филипп, а вслух сказал:
— Хорошо, Тимофей, ты распорядись еще дать моему человеку ключи от амбара. Я пока туда пойду.
— Разумеется, Филипп. — Кивнул приказчик. — Да! Онамо в амбаре вашем покров [крыша] зело худ, тартыги плотничали, я-то их высек да выправить покамест не сподобились.
— Ладно, ты еще про поводыря не забудь.
— Яко мочно, Филипп Андреевич. Будет все, да ты в амбаре-то с мышами не засиживай, приходи пировать.
* * *
Когда Филипп с братьями и Степаном, который нес связку ключей на большом чугунном кольце, вышли из приказчицких хором, на улице совсем стемнело. Филиппа удивило непривычное безлюдье в остроге — ворота были открыты настежь, перед проездом прохаживалась одинокая фигура десятника, за ним простиралась мрачная синева, очертания моста и посадских изб, но никаких криков, конского ржания, собачьего лая и тому подобных привычных звуков здешних обитаемых мест.
Степан тоже был удивлен — он звал каких-то «псов» и «чужеядов», требовал разжечь костры, однако из дворни никто не откликался, хотя вдоль острожных стен мелькали какие-то согбенные тени. Степан ругался, но осторожно — не давал себе волю сквернословить при высоком госте.
У амбара часового не было, что уже серьезно удивило Степана — открыв замок, он тотчас ушел разбираться.
Филипп осмотрел внушительное пространство амбара — высотой в два этажа, с галереями вдоль стен и вертикальной лестницей. Почти все пространство забито товарами: китайские шелка, лен, бумага, инструменты, длинные ганзейские швейные иглы, которые стоили очень дорого, нитки, веревки, масло, короба с чаем, табак, специи, даже одежда и это всего лишь малая часть — крупица его доходов, оставленных в юго-восточной Сибири.
Завадского не интересовал весь этот товар, он знал, что главное обычно прятали под тяжелыми рулонами тканей. В данном случае — под сложенными на досках льняными полотнами. Инструменты были добрые — английские, все было — молотки, гвозди, топоры, пилы, но самого главного не было.
— Тишка! — позвал Филипп. — Сгоняй, поищи лопату.
Антон с Бесом тем временем прикрыли дверь и стали перекладывать рулоны ткани. В массивную дверь тотчас постучали. Филипп открыл. На пороге стоял крепкий бородатый мужик с тяжелым взглядом, при виде Завадского он низко поклонился.
— Чего тебе?
— Я поводырь.
— Заходи. Как звать?
— Федул.
— Из работных?
— С охотничьей слободы я, господин.
— Как быстро сможешь отвезти к тунгусам?
— До тунгусов не дойдем, барин, зело люты, ин до первого лучка мочно, онамо перекликнути еродием. Черти отзовутся. Далече ловитвы страшные.
