— Сый верно говорит он, Провотор. В фигуре писано, еже он казенный гость Енисейского разряда с волею торговати казенным товаром в Сибири, Маньчжурии и Цинской империи. Да печать стоит и правлено дланью собственноручной князем Михаилом Игнатьевичем Андреевым, воеводой Енисейского разряда.
— Енисейского? — нахмурился длинноволосый Провотор. Борода у него была густая, фигура богатырская, и видимо больше за внешний вид чем за ум, выбран он был вожаком.
— На плаху их, братцы!
— Тихо! — гаркнул вожак. — Мы чай не разбойники, хочь, чужак и купец, да еже с того, у нас люд торговый единаче имеется и к Енисейскому разряду брани у нас нет.
— А что за черт при нем язык кажет! — крикнул кто-то.
— Это хворь, — сказал Завадский, — во младенчестве его волк утащил.
Тотчас усмешки сменились сочувствием.
— Послушай, — обратился Филипп к вожаку, — вы можете убить нас и забрать все это добро, но я знаю, что вы не дураки, не затем вы стали хозяевами на своей земле, чтобы враждовать с иными уездами. Я всего лишь наемный купец, и товар этот не мой, а казенный. Слух дойдет до Енисейска и тогда точно посчитают вас разбойниками, а не борцами с угнетателями. Нужно ли вам это?
Провотор задумался и в этот момент кто-то истошно закричал за его спиной.
— Идут! Идут! Отряды, братья! Войско!
— Сидите покамест тут. Позлежде потолкуем. — Приказал Провотор. — Гаврилка, поставь часовых, купца и его людей живо пока не трогайте.
Братья с облегчением вздохнули, когда закрылась за толпой амбарная дверь. Антон и Бес тотчас поставили брус на место.
— Еже онамо за войско, брат? — спросил Антон.
Филипп задумался. Чудовищная догадка только что осенила его и к своему великому сожалению, он оказался прав.
Трехсотенный отряд Рогаткина и Голохватова только что подошел к Итанцинскому острогу.
Глава 50
Отряд заполнил весь левый берег перед мостом через Селенгу. Правая рука Рогаткина — громогласный великан Весьегонов выехал на мост вместе со своими рындами.
— Отворяй ворота́! — громыхнул он, так что с веток ближайших деревьев попадал снег.
— Вы кто такие будетя? — раздалось сверху.
— Розыскной отряд приказчика Голохватова!
Этой фразы обычно бывало достаточно, чтобы ворота любого острога в Енисейском разряде открывались сию же минуту, но теперь возникла какая-то странная пауза — на башне тихо переговаривались и даже посмеивались, что не понравилось стоявшему во тьме Рогаткину.
Наконец, минуты через две с башни вальяжно раздалось:
— Таких не ведаем! Ступайте по добру!
Рогаткин переглянулся с Голохватовым, и выскочил из тьмы на своем крепком конике.
— Я те дам, сучий потрох, не ведаем! А ну отворяй, скотина!
На башне раздался смех.
— Гляди-ка, братцы, якая вша скачет!
Рогаткин решительно не понимал, что происходит. Караульные не могут так дерзко общаться с пятидесятником, тем более из наемного отряда самого Строганова — хозяина Урала и Сибири, о чем известно должно быть тут каждой собаке.
Тем временем укрытый во тьме Голохватов подал голос.
— Кто среди вас старший?
— А нет у нас боло старших.
— Яко-то нет, идеже приказчик ваш Шеховцов?
— Приказал долго жить. — Ответили со смехом.
Рогаткин дернулся было по привычке к палашу, а Голохватов, который все уже понял, спросил елейно:
— Сице с кем же потолковать топерва мочно?
— Еже бо толковати? — раздалось уверенно сверху и по притихшему гулу и смешкам, Голохватов понял, что, наконец, услышал голос старшего.
— У вас в остроге должен ныне бысти Филипп Завадский, сый великий тать и разбойник, выдающий себя за Енисейского купца.
— Он вам надобен?
— Мы зде токмо по его душу.
— Не ведаем. Можа и есть такой человек, а можа и нету. — Ответили после паузы.
— Так сведай.
Голохватов улыбнулся во тьме.
— Да шибко не тяни, братец! — крикнул он. — Ежели выдашь сего разбойника с подельниками, мы абие уйдем, обаче станешь долго думати да наше терпение истняти, разговор совсем по-иному пойдет.
— Грозишь, возгря?! — крикнул кто-то.
— Почитай, мудрый совет даю.
* * *
Костер тонкой огненной лентой взвился выше елей и ушел в небеса. Гласа земные и небесные слились в едином хоре. Он лежал поверженный, среди трупов в оранжевом комбинезоне и только сейчас понял, что уста мертвецов вокруг него, взывают неживыми голосами: Лан Хуи! Лан Хуи! Лан Хуи!
Костер уходящий в небо не сыплет искрами, и не лижет хмурый воздух, а угрожающе мерно гудит — он замечает, что огонь не багрян, а бел как прибрежная пена и по нему спускается на землю огненный шар.
— Лан Хуи! Лан Хуи! — громче кричат вокруг него убиенные.
Почему же безмолвствует он? Почему жив еще страх в мертвом теле?
— Хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небес данный! Прилежно молю тя…
Он уловил движение — с большим трудом и болью запрокинул голову и одержимый шепот его участился:
— Ты мя днесь просвети, и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави, и на путь спасения…
— Лан Хуи! Лан Хуи!
Тебя все забыли, оставили на поле боя в плену парализованного тела. Исполнив чужую волю, ты не нужен даже себе.
Огненная фигура похожая на человека, только крупнее и выше ростом — около шести метров парит над полем. Взмахи ее крыльев мощно сотрясают воздух, движения так нечеловечески быстры, что становится страшно. Огненная фигура вдруг поворачивает к нему голову, замечает его — срывается, как хищник несется к нему. Он успевает закрыть глаза и ощутить убийственный жар.
Бесконечный свет уходит, оставляя его на деревянном жертвенном алтаре. Кругом снова ели и ложная жизнь в безвластии над собственным телом. Из огненного шара вышли двенадцать больших ярких птиц и закружились вокруг него в причудливом танце. Вместо музыки диковинный хор, птицы пляшут, красиво и слаженно переставляя крепкие ноги и чудится ему желанный отголосок жизни — девичий смех.
Первая птица обернулась вдруг девушкой, затем вторая и вскоре уже не двенадцать птиц, а двенадцать девушек кружат вокруг алтаря. Перед глазами мелькают стройные обнаженные ноги, животы, манящие линии бедер. Они азиатки, их лица смуглы и соблазнительны — той притягательной юностью, когда не требуется больших ухищрений, чтобы пробуждать огонь. Их тела полны энергии, и он чувствует — о, чудо, движение жизни.
Девицы хохочут, двигаются все быстрее и быстрее, на его лице тоже улыбка — он чувствует натяжение лицевых мышц, и легкое смущение, порожденное неспособностью контролировать себя. Одна из девиц выходит их круга. К нему приближается ее лицо — зеленые глаза, высокие скулы, нежная кожа, свободная улыбка. Она изящно забирается на алтарь, его тело между ее сильных ног. склоняется над ним. Другие девицы продолжают кружить, мелькают такие же улыбки, разноцветные перья, влажные тела. Он чувствует, как жизнь возвращается к нему, продолжая двигаться, девица кладет ему руки на живот, изуродованный раной, слабую вспышку боли гасит волна огня, он поднимается на локте, смутно без удивления осознавая, что уже владеет своим телом. Мокрое разгорячённое лицо двигается перед ним, он понимает, что больше не в силах сдерживаться, открывает рот, извергает огонь.
* * *
Последние две версты Савка то и дело опускался на колени и полз на четвереньках. Аким шатался, он давно уже не чувствовал ног, казалось, что мороз отнял их, но у него хватало еще сил кричать на Савку.
— Человек ты Божий, али обезьяна срамная?! Не зазорься иди о двух ногах!
— Не могу! — отвечал с земли Савка.
— А во-то я тебе сейчас, — Аким из последних сил схватил торчавшую из снега сухую корягу и замер — на голой ветке прямо над ним сидел черный гриф. Значит не показалось. Полчаса назад он видел ее же среди ветвей. Аким замер, как завороженный глядел с ужасом на птицу-падальщицу.
— Шиш тебе! — закричал он вдруг в полный голос, швыряя корягу. Птица нехотя вскудахтнула, грузно скакнула по ветке.
