— «Ивакуировайте»? — заинтересованно переспросила Власта Матвеевна. — Ну так это точно школьник и, кажется, наш.
— Возможно… А может, и не наш, — протянула я, чувствуя себя детективом, у которого, правда, нет ни одной улики. — Вроде бы эти хулиганы звонят куда попало. Просто берут телефонный справочник и названивают. То про зоопарк спрашивают, то почему уши из трубки торчат, то еще что…
О том, что мы с моей подружкой тоже когда-то в детстве страдали подобной ерундой, я, конечно же, благоразумно умолчала.
— Гадство это, конечно, — продолжала я, — но розыгрыши в целом безобидные. А вот сообщение про бомбу — это уже серьезно. Это уже не детская шалость, а уголовка во всей красе. Если наш, то кровь из носа — нужно вычислить. Спустим с рук — дальше будет только хуже. А почему Вы, Власта Матвеевна, решили, что все-таки это наш?
— А я краем уха слышала, когда милиция-то уходила, — пояснила Власта Матвеевна. — Звонок был, говорят, из дома напротив. У них там какой-то определитель номера стоит, вычисляют они быстро. Если сказал: «Ивакуировайте», то есть с ошибкой, голос юный, звонкий, значит — точно ребенок. А ребенок из этого дома с вероятностью девяносто девять процентов учится в нашей школе. «Ариведерчи…». И контрольная работа сегодня по алгебре в нескольких классах. Кажется, кому-то просто не хотелось ее писать. Да уж, надо бы вычислить этого полиглота…
— Ух ты! — открыла рот Карина Адамовна, восхищенно глядя на коллегу. — Мне бы и в голову не пришла такая логическая цепочка. Вы, Власта Матвеевна, прямо настоящий детектив, прямо наша советская мисс Марпл! Правда, Дарья Ивановна, ну скажите?
— Правда, правда, — рассеянно кивнула я, попутно думая о своем. В голове у меня вдруг вспыли кое-какие воспоминания из моей прошлой жизни, на которой я когда-то поставила жирный крест. «Ариведерчи…»
* * *
Еле переставляя ноги, которые просто отнимаются после тяжелой двенадцатичасовой смены на работе, я открываю входную дверь. На меня тут же начинают смотреть десять пар голодных кошачьих глаз. В нос ударяет резкий запах лотка, который пора менять. В прихожую выплывает грузное тело…
— Че пожрать у нас, Галь? — вопрошает тело, глядя на меня одиннадцатой парой глаз.
— Ты же дома почти целый день был! — невольно вырывается у меня. — Неужели не мог приготовить что-нибудь? Яйца, сыр, масло, помидоры в холодильнике есть. Мог бы себе яичницу пожарить и уставшей жене, кстати, тоже… И лоток кошачий, кстати, поменял бы. Мама твоя неделю уже на даче у подружки тусуется. Кто за ее зоопарком следить будет?
— Я на собеседование ходил! — гордо выпятив пузо, отвечает его обладатель. — Мне было некогда!
— И как? — равнодушно спрашиваю я, попутно снимая пальто и расстегивая «молнию» на прохудившихся сапожках. Выкинуть бы их давно и купить новые, да денег нет…
— Видишь ли, — поясняет Толик, — там график неудобный: с семи утра до четырех дня. Ты же знаешь, я поэт, по ночам пишу, мне тяжело раньше одиннадцати просыпаться.
— В твои вирши разве что селедку можно заворачивать! Ни одно издательство их печатать не хочет! — потеряв самообладание, ору я. Все ясно, можно было бы и не спрашивать про исход собеседования. Ну сколько уже можно выслушивать эти оправдания! То работа далеко находится, то график неудобный, то берут только до тридцати пяти лет, то опыт сорокалетний нужен, то погода плохая, то муха в зад укусила… — Найди себе уже хоть что-нибудь! Ты максимум на два часа из дома уходишь! Мог бы к моему приходу поесть приготовить, в конце концов!
— Готовить — это женское дело! — отрезает незадачливый соискатель. — Фиговая ты муза и хозяйка — так себе. Тяжело жить с тобой творческому человеку. Ладно, ариведерчи…
* * *
— Ну? — спросила я, глядя в упор на стоящего передо мной вихрастого мальчишку. Несмотря на то, что ему было всего десять лет, он уже успел наесть нехилое пузо и целых два подбородка. Готовить Наталья Евгеньевна так и не научилась, максимум — могла пожарить картошку. Поэтому Толичка питался в основном быстрыми углеводами: жареным картофаном, пышками, сосисками в тесте да пирожками из кулинарии у дома и, естественно, полнел. Да уж, странная какая-то любовь у его мамы к сыну… Кудахтает над этим увальнем, точно над младенцем, но в упор не видит намечающихся проблем со здоровьем…
— Что? — вызывающе спросил он, глядя на меня. Он ничуть не боялся завуча. Видимо, в маленького Толичку уже к десяти годам было вбито осознание того факта, что мама везде и всюду за него встанет горой. Точно тетя Петунья из известной книги о Гарри Поттере, она оправдывала любую шалость и даже хулиганство сына.
— Ты звонил? — без обиняков спросила я, уже зная правду. Дурацкая манера говорить: «Ариведерчи!», которая появилась еще в детстве и сохранилась во взрослом возрасте, выдала горе-полиглота Толика с головой. Мудрая и безупречно логичная Власта Матвеевна дала мне хорошую наводку, ну а об остальном я догадалась сама. А еще Толик, как и звонивший поутру сегодня «доброжелатель», слегка картавил. Совпадение? Не думаю.
— Куда? — нахально спросил Толичка, прикинувшись шлангом.
— На урок труда! Дурня не валяй! С сообщением о бомбе! Вычислили тебя! — рявкнула я, теряя самообладание, и, чуть успокоившись, продолжила: — Разве ты не в курсе, дружок, что все звонки о бомбе в милицию записываются, а? В отделении, куда ты звонил, есть кассета с записью твоего голоса… Давай-ка мы пригласим в нашу школу бравых милиционеров, пусть они пройдут с магнитофоном по классам и включат там запись? Уверена, тебя твои же одноклассники очень быстро узнают… В детской колонии тебе несладко придется. Можешь прямо сегодня просить маму начинать собирать тебе передачи на зону. Там разносолами не кормят, так что пусть заранее покупает тебе тушенку и галеты…
Признаться, я отчаянно блефовала. Никакой записи на кассете у сотрудников не было. Вряд ли таким занимались в семидесятых. Да не отправили бы десятилетнего пацана в колонию. Скорее всего, провели бы неприятную беседу и поставили на учет, вот и все. Но Толька, кажется, безоговорочно поверил мне на слово.
Случай с записью произошел в начале девяностых, когда я уже заканчивала школу. Один из моих одноклассников, Сашка Вихлянцев, тот самый, который некогда подарил мне валентинку с надписью: «Пряник — дура!», страшно боялся годовой контрольной по химии. Весь год Сашка пинал балду и успешно списывал все задания у отличника Владика Королькова. Тихоня и очкарик Владик поначалу отбрыкивался, не желая помогать лодырю, но тот пригрозил ему физической расправой.
— Значит, так, — сказал Сашка грозно, зажав Владика возле туалета, — на контрольной ты быстренько все решаешь, потом сразу мне даешь листочек с готовым решением, а дальше уже пишешь себе. Понял?
— А если нам разные варианты достанутся? — пискнул вежливый и совершенно не умеющий драться отличник.
— Значит, решишь мой, потом свой, если время останется. Делов-то! — гыгыгнул хулиган и легонько толкнул Владика. — Хоп! Саечка за испуг! Все, бывай, ботаник. Очки не потеряй.
Закончилось тогда все печально для школьного задиры: накануне экзамена Владик Корольков загремел в больницу с аппендицитом. Все остальные в классе Сашку недолюбливали и уже давно наотрез отказывались давать ему списывать. Поняв, что ему светят «параша» по химии и отцовский ремень, пацан просто позвонил из ближайшего автомата в школу и сообщил про заложенную бомбу. Естественно, все уроки сразу же отменили, школу обыскали и никакой бомбы не нашли. А всего через неделю на пороге снова заявились милиционеры — уже с магнитофоном, быстренько пробежались по всем классам и в каждом включили запись звонка… Голос хулигана узнали почти сразу, мигом сообщили домой, и отцовского ремня Вихлянцеву не удалось избежать, как и «параши» по химии…
* * *
Услышав про перспективу оказаться в детской колонии, Толик мигом побледнел. Вряд ли ему стало стыдно, скорее всего, он просто струхнул. Лицо его выражало уже не нахальство, а недоумение, потом растерянность, а вскоре стало ясно, что пионер вот-вот — и наложит в штаны от страха.
