— Я, Катя, люблю, чтобы все было свое, — говорил он, мужественно притаскивая в их московскую квартиру мешок картошки, и тяжело плюхался прямо на пуфик в прихожей, который в конце концов через несколько лет все-таки развалился под его весом. — Уф-ф, ёшки-матрешки, спина-то как болит. Катя! Где барсучий жир? Натри мне спину, будь добра… Етишкин корень, больно-то как! Чуть мешком этим бабку какую-то в электричке не зашиб! Она так на меня ругалась! Всяческих болезней пожелала… Может, потому и болит?
— Клим, — уже в сотый раз теряя терпение, втолковывала ему интеллигентная и совершенно не похожая на него Катерина Михайловна, неся тюбик с жиром и пояс из собачьей шерсти. — Спина у тебя болит не от плохих пожеланий какой-то там бабушки, а оттого, что ты, как лошадь, по старой привычке постоянно прешь на себе мешками овощи домой. Я тебе сколько говорила: ну если у тебя проблемы с позвоночником, то на кой ты каждые выходные мотаешься в эти выселки? Твоя хибара не сегодня-завтра развалится, там крыша течет!
— Это фазенда, а не хибара! Не выселки, а Подмосковье, — рявкал, обидевшись, супруг и, пока Катерина Михайловна натирала ему спину, с жаром продолжал: — Ничего там не развалится, Катя! Она еще сто лет простоит! Нас с тобой переживет! А крышу я в те выходные гудроном промазал! Как следует промазал! Лучше нового дома будет! Пожарь-ка лучше картошечки, есть охота!
— Да? — возражала упрямая супруга, пропустив мимо ушей пожелания по поводу ужина. Картошка ей надоела хуже горькой редьки. — То-то я стою как-то на твоей даче, огурцы в салат режу, а мне за шиворот — кап, кап, кап! Так душ и приняла, не выходя с кухни. Хорошо ты, видать, крышу промазал…
— Ну и что, что покапало чуток? Барыня ты, что ли? Зато сразу видно места, где не промазал, — находился смекалистый Климент Кузьмич. Переспорить его было практически невозможно. — Хочешь, в следующее воскресенье туда съездим? Ты мне и покажешь?
— Тьфу на тебя, Клим, езжай один, а я в Москве останусь, — махала рукой супруга и, поняв, что с мужем лучше не ругаться, наскоро жарила котлеты и картошку с чесночком и укропом, брала свежий выпуск журнала «Работница», пакет с вязанием и поудобнее устраивалась в кресле. А Климент Кузьмич с видом победителя, за которым осталось последнее слово, весь вечер смотрел футбол по телевизору и ел вкуснейший ужин, приготовленный супругой.
Так они и жили, разные, непохожие, но любящие друг друга люди. Климент Кузьмич, простой, как пряник, любил ковыряться в земле, что-то строгать, пилить и красить — в общем, работать руками. А Екатерина Михайловна, интеллигентная дама, всю жизнь прожившая в Москве, не представляла своей жизни без походов в музеи, кинотеатры и на выставки. Сама мысль о работе в огороде вызывала у нее отвращение.
Как только супруга поняла, что мужа не переспорить, она переключилась на меня, свою подругу, и теперь уже мне из вежливости приходилось слушать рассказы о вечных картофельных пиршествах.
— Он эту картошку, Дарья Ивановна, в дом тоннами прет, — пожаловалась она как-то мне. — Я уж всех соседей одарила. У нас даже ребятня теперь во дворе его картошку печет. Я ему тысячу раз уже говорила: «Горшочек, не вари!». Но он все тащит и тащит. Нас же двое, куда нам столько? Я уже всю поваренную книгу изучила вдоль и поперек. Не знаю, что и приготовить. На ужин у нас то пюре, то жаркое из картошки, то картофельные оладьи, то картофельный пирог… А еще он гратен какой-то на фотографии увидел и попросил сделать. А вчера кабачков припер — штук тридцать. Мне соседи уже дверь перестанут скоро открывать, у них своих кабачков навалом, не знают, куда девать. А главное — знаете что?
— Что? — поинтересовалась я, аккуратно поглядывая на часы. Вот-вот по одному из каналов должен был начаться художественный фильм, и я торопилась домой.
— Он же потом в лежку лежит! — всплескивала руками супруга. — Ну на кой эти жертвы? Эту картошку с кабачками на рынке за копейки можно взять… Ох, заболтала я Вас… ступайте, душенька, с миром домой!
Несмотря на некоторые бытовые разногласия, Климент Кузьмич и Катерина Михайловна в целом жили довольно мирно. Лишь однажды их прочная любовная лодка едва ли не дала трещину, и все из-за дачи, на которой мне пока так и не довелось побывать. В тот злополучный день Климент Кузьмич уехал на дачу с ночевкой. Катерине Михайловне, вдоволь насладившейся беззаботным выходным, под вечер стало скучно одной в отдельной квартире. Собрав сумку, она решила отправиться к супругу, заодно и накормить того домашней едой — картофельный гратен у нее, хоть и не с первого раза, но все-таки получился.
Однако по приезде на дачу ее ждал малоприятный сюрприз: Климент Кузьмич дома был не один. Прижав ухо к двери, Катерина Михайловна услышала голос местного фельдшера Ирочки. Сделав самый очевидный вывод и не желая ничего слушать, обманутая супруга бросила прямо у порога сумку с домашней едой и поехала домой. Дома она, пребывая вне себя от ярости, учинила генеральную уборку, точнее — решила убрать на помойку все вещи, напоминавшие ей об изменщике-муже, и подать на развод на следующий день, а заодно пригласила на чай местного престарелого ловеласа — соседа Ореста Дмитриевича. Однако выяснилось, что интеллигент-профессор, преподававший на кафедре в институте, был приятным во всех отношениях человеком только на первый взгляд, а при более близком общении он оказался жутким занудой, еще и осмелился намекнуть Катерине Михайловне на нее лишний вес.
Чаепитие было прервано внезапно появившимся на пороге мужем, который, не вынеся боли в спине, все-таки решил самостоятельно вернуться домой и обратиться за помощью в поликлинику.
В общем, в те дни страсти в обычной советской «хрущобе» на окраине Москвы семидесятых кипели похлеще, чем в каком-нибудь латиноамериканском квартале. Недоразумение вскоре выяснилось — Климент Кузьмич изменять жене и не думал. Просто, решив самолично еще раз промазать крышу, он неудачно слез и в очередной раз словил приступ боли в спине. Фельдшер Ирочка, прибежавшая на помощь, попросту натирала ему спину лекарством. Климент Кузьмич ей был нужен, как собаке пятая лапа — она исправно ждала с вахты молодого мужа и на сторону не смотрела.
В итоге недоразумение разрешилось. Не без труда, но нам с нашей третьей подругой — Софьей Исааковной — все же удалось помирить супругов, и с тех пор они всюду были вместе.
А сейчас и мне довелось очутиться на этой «фазенде».
* * *
— Располагайтесь, душенька! — бросила мне Катерина Михайловна, обмахиваясь явно привезенным из Москвы симпатичным веером. — Чай, уж извините, придется подождать — мы не в Москве. Тут за три минуты не управиться. Газ нам еще не скоро проведут. Придется зимой печку топить. Смотрите, как самовар наш старенький блестит — Клим еще вчера начистил. Как новехонький! И ремонт какой-никакой сделали, почти весь отпуск тут летом проторчали.
Я огляделась. В дачном домике, принадлежащем супругам, было довольно чисто и аккуратно. Теперь он совсем не походил на хибару. Супруги явно постарались привести старенький домишко в надлежащий вид, и теперь он выглядел приемлемым для постоянного проживания. Только и тут, и там стояли коробки с надписями: «Клим вещи зима», «Катя обувь лето», «Посуда», «Книги» и т.д.
— Разобрать бы все это, да сил уже никаких нет, — расстроенно сказала Катерина Михайловна. — Садитесь уж так, по-простецки, на диван.
— Нетушки! — решительно возразила я. — Давайте-ка помогу Вам с самоваром.
Вдвоем мы довольно скоренько накрыли на стол. Взяв угощение, предложенное московской приятельницей, я задала вопрос, который волновал меня с самого начала встречи:
— Как же Вы, Катерина Михайловна, коренная москвичка, решились-то на переезд из столицы? А как же Москва?
— А что Москва? — спокойно спросила меня хозяйка дома, попивая душистый чаек. В глазах ее не было ни малейшего сожаления. — Никуда Москва от нас не денется!
— Как Вы так вот запросто оставили все блага и удобства и переехали в деревню?
