Псы войны. Гексалогия (СИ) - Пауллер Олег

   Сириус-Центавра/Адамс и Грин - 18, оппозиция -2

   Союз Независимых Миров - 1 голос/Кауна.

   Фернандес - 7 голосов

   Инди/Вашни - 13 голосов, оппозиция -2

   Конфедерация - 9, прочие -6

   царапнула когтями по своей карточке, передавая ее главе ЗИК.

   Вашния колебался. Он смотрел на свою карточку, а остальные глядели на него. Вашния был маленьким, шоколадно-коричневым человеком, совершенно лысым, но с густой седой бородой. Он сидел и загадочно улыбался, похожий на карлика, ухмыляющегося великанам.

   Олманов не понимал, чему радуется Вашния. Он уже мысленно подсчитал голоса. Даже если бы оба союзника Вашнии были всецело на его стороне - даже при том, что Инди и компания были единогласно против - все равно им недоставало бы одного голоса, двадцать один против двадцати двух. Вашния передал свой бюллетень.

   Дмитрий опустил все пять карточек в отверстие компьютерного терминала, установленного в крышке стола, и прочел про себя результаты голосования, прежде чем объявить их.

   "Что?" - Олманов едва не сказал это вслух. Он чуть было не позволил удивлению отразиться на своем лице, чего себе не позволял никогда. Дело было не в том, что операцию "Распутин" не одобрили. Предложение прошло, как он и ожидал, причем с достаточно большим перевесом голосов.

   Дело было в том, как  оно прошло.

   Дмитрий огласил результаты. "Двадцать голосов "за", семь "против", шестнадцать воздержавшихся". Когда Дмитрий зачитал число воздержавшихся, Адамс и Грин затравленно переглянулись, и все находящиеся в комнате уставились на проказливо усмехающегося Вашнию.

   - Операция "Распутин" одобрена, - заключил Олманов.

   "Почему? - подумал он. - Весь блок с Эпсилона Инди воздержался, все пятнадцать голосов. Кроме того, с Сириуса были два голоса "против". А это означает, что если бы Инди проголосовали против, "Распутин" был бы заблокирован.

   Протекторат Инди непрестанно жалуется на то, что Центавр и Сириус фактически контролируют политику Конфедерации.

   А Вашния, собрав в свою коалицию Союз Независимых Миров и Семь Миров, только что позволил Центавру и Сириусу протащить еще одно их предложение.

   Так почему же он тогда улыбается?"

   Дмитрий покинул совещание с твердым намерением назначить специальную комиссию для тщательного изучения последних изменений во внутренней политике Конфедерации.

   А Нис в это время рассеянно слушал разговор пленных. Они толковали о шлюпке с "Комарова". То, что произошло, их сильно удивило. Но они сказали только пустые, незначащие слова. Один из них высказал общее мнение:

   - Надо было нам раньше выбраться отсюда. Теперь уже поздно.

   Увидев нас, он поднялся.

   - Я вас недооценил. Мне надо было привлечь на свою сторону инженеров, тогда мы завладели бы этой планетой.

   - А для чего? - спросил я.

   - Для чего? Это был единственный случай, когда человек мог взять в свои руки судьбу человечества. Через несколько поколений мы создали бы расу сверхлюдей.

   - Из вашего-то материала? - спросил насмешливо я.

   - У моего сырья было все, что нужно: настойчивость, мужество, презрение к жизни.

   Он склонился к плачущей дочери.

   - Пожалейте ее, она была против моих планов и даже пыталась нам помешать. А теперь прощайте...

   Быстрым движением он бросил что-то в рот,, проговорил: "Цианистый калий", - и рухнул на землю.

   - Ну, что ж. Одним подсудимым меньше, - сказал Мишель вместо надгробного слова.

   Добровольцы уже грузили на машины трофеи: четыре автоматические пушки, шесть пулеметов, сто пятьдесят ружей и автоматов, пятьдесят револьверов и большое количество боеприпасов. Замок был настоящим арсеналом, но самой ценной из всех находок был совершенно новый печатный станок.

   - Непонятно, что они собирались делать со всем этим на Земле?

   - Один пленный показал, что Хоннегер возглавлял фашистскую организацию, - ответил Луи.

   - Нет худа без добра. Теперь будет чем встретить гидр.

   - Кстати, с тех пор их больше не видели. Вандаль и Бреффор заканчивают вскрытие маленькой гидры; они ее положили в бочку со спиртом. Этот Бреффор просто незаменим! Он уже научил деревенских ребят лепить глиняную посуду, как это делают индейцы Южной Америки.

   Когда мы вернулись в деревню, было четыре часа пополудни - сражение продолжалось меньше дня. Я добрался до дому и заснул как убитый. На следующее утро ко мне пришел посыльный от Луи. Он предупредил, что сейчас начинается суд над пленными, и я, как член Совета, должен в нем участвовать.

   Суд собрался в большом сарае, превращенном по этому случаю в зал заседаний. Члены Совета сидели за столом на возвышении.

   Солдаты рылись в чемоданах, жадно хватали бронзовые чеканные чаши работы местных мастеров, рвали друг у друга пыльные шкуры гепардов. Они были потны и возбуждены, не спускали пальцев с курков маленьких черных автоматов, зажатых под мышкой.

   Особенно им понравилось содержимое чемодана Дарамолы, франта-шофера, известного во всем Луисе хвастуна и покорителя женских сердец.

   Офицер, совсем еще парнишка в форме ВВС Гвиании, был растерян. Солдаты явно ему не подчинялись. Их жадные руки тянули к себе все, что они находили в машине, чудом очутившейся здесь, у последней заставы повстанцев, в тридцати милях от Каруны -- столицы северной провинции Гвиании.

   Один из них, воспользовавшись случаем, схватил кинокамеру.

   -- Вы снимали Каруну? -- крикнул он на плохом английском языке. -- Именем армии я конфискую эту штуку.

   И тут оцепенение покинуло Петра. Он решительно шагнул к машине.

   -- Назад! -- испуганно крикнул парнишка срывающимся голосом, отступая и угрожающе поднимая автомат. -- Назад!

   -- Отведите нас в штаб первой бригады! -- зло выкрикнул Петр. -- Майор Нначи разрешил нам покинуть Каруну.

   -- Вы снимали город! -- неуверенным голосом повторил солдат. Он был небольшого роста, и глаза его были полны ужаса. -- Вы снимали Каруну!

   -- У вас есть разрешение на съемку? -- сухо спросил офицер-летчик. Он нервничал, поминутно поглядывая на "джип", приткнувшийся под большим кустом у обочины. Из пятнистого "джипа", торчала суставчатая антенна, и радист -- массивный, пучеглазый мулат-сержант в танковом подшлемнике разговаривал с кем-то на певучем южногвианийском наречии.

   -- Мы были в штабе, -- твердо повторил Петр. -- Майор дал нам "о'кэй"!

   -- Да прекратится ли это когда-нибудь! -- неожиданно взорвался Жак и тоже шагнул к машине. -- Так мы никогда не доедем до Луиса.

   -- Они снимали Каруну! -- опять сказал маленький солдат. -- Они шпионы. Их надо расстрелять!

   -- Попался бы ты мне, когда я служил в Алжире, -- пробормотал по-французски Жак.

   -- Что? -- спросил летчик.

   -- Ладно. Я засвечу пленку, -- устало махнул рукой Петр. -- Отдайте камеру...

   Мулат тяжело выпрыгнул из покачнувшегося "джипа", окинул взглядом всех четверых и остановил его на Петре -- вернее, на небольшом значке, сверкавшем у Петра на нагрудном кармане серой дорожной рубашки.

   Значок был из низкопробного желтого золота -- ощерившийся лев стоял на задних лапах.

   Большие выпуклые глаза сержанта многозначительно прищурились, но, кроме Петра, этого никто не заметил.

   -- Пропустить! Из штаба сообщили... У них есть разрешение на выезд...

   Маленький солдат все еще топтался в нерешительности. Петр почти вырвал у него кинокамеру.

   -- Езжай! Чего стал! -- рявкнул мулат, обернувшись к Дарамоле. -- И вы, мистер... Нечего вам тут делать.

   Это он крикнул Анджею Войтовичу, молча стоявшему все там же, у канавы, и растерянно наблюдавшему всю сцену сквозь профессорские очки в тонкой золоченой оправе. Потом он опять обернулся к Петру и поднес руку к козырьку.