Бромли-из-сна покорился жаркой, душной, туманной летней ночи. Сдался, как отчаявшийся солдат, поклонился ослабевшими ветвями яблонь, бессильно ощерился разбитыми тёмными окнами. Улицы его были вывернуты безжалостно, как руки у пленника. Я шла в молчании и ощущала на себе тяжёлый, предвкушающий взгляд и старалась держаться уверенно, взывая к воспоминаниям о запахе вишнёвого табака, о лимонной терпкости вербены… Дороги выводили вовсе не туда, куда следовало бы; Эйвон бурлил вдали, то справа, то слева. Ноги несли меня к особняку леди Абигейл, и он показался неправдоподобно быстро – дымчатый, дрожащий во тьме.
Я замедлила шаг, затем остановилась, вглядываясь; и вовремя – призрачный дом обрушился вдруг под землю, изогнулись в конвульсиях старые деревья – и вот уже вокруг расстилалось старое, заброшенное кладбище.
У ворот стоял высокий седой мужчина.
– Все твои пути во сне ведут ко мне, – произнёс он, не двигаясь с места. Среди могил за его спиной бродили сгорбленные люди с тусклыми красноватыми фонарями. – А наяву мой взгляд следует за тобой. На ком он остановится?
Мне стало страшно – до немоты, до внезапной дурноты… но страшно не за себя.
Абигейл, Юджиния, Мэдди, Эллис, Клэр, дядя Рэйвен – лица друзей кружились в калейдоскопе. Я отчаянно пыталась не думать о них, чтобы не привлечь к невинным внимание мёртвого колдуна, но тщетно.
Какое-то наваждение…
А потом, когда отчаяние обернулось горечью на языке, Валх шагнул мне навстречу, и одновременно обернулись люди с кладбища, и глаза их горели ярче фонарей – круглые, жёлтые, звериные. И только у одной женщины они оставались человеческими – голубыми и чистыми, хотя лицо её было черно.
Абени подняла свой фонарь над головой – и вдруг швырнула его оземь.
Валх, кажется, не заметил вспышки, но я едва не ослепла – и наконец сдвинулась с места, затем сорвалась на бег; и в памяти воскрес наконец аромат вербены, а мёртвую тишину туманной ночи заполнил негромкий голос:
– Проснись, Виржиния.
…во сне я бежала, а очнулась под одеялом с головой, недвижимая и почти задохнувшаяся. Сорочка повлажнела, подол комом сбился выше колен. О, это определённо была реальность – разочаровывающая и мучительно желанная одновременно.
В изножье моей кровати кто-то сидел; кто-то бесцеремонный, бесстыдный, способный откинуть край одеяла и прикоснуться к щиколотке – снова и снова, лаская кожу самыми кончиками пальцев.
– А ведь я даже не могу сказать сейчас, что вы позволяете себе слишком много, – сорвалось с моих губ. – Иначе даже в собственных глазах буду выглядеть неблагодарной.
Пальцы замерли.
– Мне не нужна благодарность, Виржиния, – усмехнулся несносный гипси. – Иначе даже в собственных глазах я буду выглядеть злодеем… – Я шевельнулась, и он плотнее обхватил мою щиколотку. – Нет-нет, вот только из-под одеяла не выглядывай, если хочешь пощадить свою стыдливость.
Я вспыхнула и резко поджала ногу, прячась, как улитка в раковине.
– Вы, похоже, очень спешили.
– А ты начинаешь говорить отстранённо, когда смущена, – ответил Лайзо негромко. – Я сейчас уйду, а ты засыпай и не бойся: тот колдун сегодня больше не появится. А завтра повесь новый ловец в изголовье.
Воздуха стало не хватать; мне отчаянно хотелось, чтобы Лайзо ушёл скорее – и чтобы он никуда не уходил. Щёки горели, точно перцем натёртые.
– Нам… нам надо бояться в подобном положении отнюдь не колдунов, – произнесла я, усилием воли заставляя голос звучать ровно. – Сэр Клэр Черри весьма наблюдателен.
– Пока он смотрит в другую сторону, – ответил Лайзо. Тяжесть в изножье кровати исчезла. – Доброй ночи, Виржиния.
Отворилась и затворилась дверь; ощущение чужого присутствия исчезло. Дышать стало легче, но вот на душе образовалась странная тяжесть. Нынче ночью я сбежала от двух колдунов, но какая-то слабая, недостойная леди часть меня от одного из них бежать не желала.
Более до утра меня никто не побеспокоил. Я отдохнула на удивление хорошо и сама проснулась в половине восьмого, ещё до прихода Юджинии. В комнате немного пахло вербеной – верный знак, что постыдное фиаско мне, увы, не приснилось… Как и спасение – пожалуй, даже более смущающее.
– Ой, леди Виржиния, у вас лицо красное, – робко произнесла Юджи, поглядывая в сторону. – А окно приоткрыто. Жара нет? Вы не простудились? Принести шаль тёплую, может? Или ваш любимый травяной чай, прямо сюда, перед завтраком?
«Травяным чаем» в особняке называли сбор целебных растений, который время от времени передавала Зельда. Горьковатый и слегка вяжущий, он и успокаивал, и придавал сил. Беда в том, что большую часть тех трав собирала не сама гадалка, а её сын-колдун.
Лайзо.
Щёки у меня, кажется, стали ещё краснее.
– Не стоит. А румянец… – я запнулась. – Напротив, это признак здоровья.
Но настоящее испытание для выдержки началось позже, за завтраком. Клэр был куда наблюдательнее Юджинии – и, что куда печальнее, всегда подозревал худшее.
Вдруг он заподозрит что-то?
Был, разумеется, способ немного обезопасить себя от расспросов – в некоторой степени. Дядя никогда бы не стал затрагивать щекотливые темы в присутствии своих мальчиков. Посторонние и слуги тоже сдерживали его разговорчивость. Если рядом будут Паола с Лиамом и братья Андервуд-Черри, то круг опасных вопросов резко сузится.
Рассудив таким образом, я спустилась в столовую чуть позже, когда все остальные уже заняли свои места. Однако с первого взгляда стало ясно, что Клэр пребывает в скверном настроении.
– Доброго утра вам, дорогая племянница, – произнёс он сахарным голосом. – Прискорбно видеть, что вы снова подаёте дурной пример воспитаннику… и племянникам.
Сердце у меня пропустило удар, но я постаралась не выдать волнения и улыбнулась:
– Не совсем понимаю, о чём вы говорите, дядя.
Клэр помедлил с ответом, точно издеваясь, а затем страдальчески заломил бровь:
– Пунктуальность. Вы опаздываете к завтраку, причём не впервые. Скверное воспитание. Впрочем, чего ещё ожидать от этого дома? Там, где живёт одинокая леди, вскоре начинается разложение нравов.
Приборы в руках у меня совсем не дрожали, но мысли метались, как стая потревоженных птиц.
«Разложение нравов? Что он имеет в виду? Неужели заметил вчера, как возвращался Лайзо? Или это обычное ворчание?»
– Но ведь теперь здесь живёте вы, дядя, – не сразу нашлась я с ответом. – Неужели вашего благотворного влияния недостаточно?
– Какое бессердечие, подумать только. Вы заставляете меня мучиться выбором: отступить, поддавшись на сладкую лесть, или проявить стойкость и заняться вашим воспитанием, – откликнулся Клэр, нежно улыбаясь. – Воистину женское коварство. Почему ж вы вновь не надели то прелестное розовое платье, если уж решили меня задобрить?
У меня появились сомнения: может, всё же дядя ни о чём не подозревает?..
– Что ж, я могу позволить себе не спускаться в одном и том же наряде к завтраку дважды за месяц… К слову, дядя, оба ваших домашних костюма сшиты с большим вкусом, – бросила я как бы между делом, обретая часть прежней уверенности. Уголок губ у Клэра дёрнулся при намёке на некоторую финансовую несостоятельность. – И, возвращаясь к розовому платью, не могу не полюбопытствовать: неужели оно вам понравилось? Мне показалось, что вы тогда испугались.
– За вас, дорогая племянница, исключительно за вас, – елейно отозвался Клэр. – Говорят, что иногда самые буйные обитательницы Дома призрения скорбных разумом имени святой Инессы внезапно становятся смирными и послушными. Но это, увы, знак не излечения, а окончательного помрачения рассудка. И когда вы, прежде неудержимая в своём бунте, вдруг повели себя скромно, подобающе леди, я обеспокоился.
«Похоже, действительно ни о чём не подозревает», – пронеслось у меня в голове.
– Я не столь хорошо знакома с обитателями Дома призрения для скорбных разумом…
– О, вряд ли бы вы заметили разницу со своим обычным окружением, если бы попали туда, милая племянница.
