Я хмыкнул, походил бубновой восьмёркой.
Журналистка бросила поверх моей карты валета.
— В своём воображении я пережил многое из того, что в реальности пережили жертвы питерского Людоеда, пока писал «Человеческие кости в Неве». Это обязательная часть писательской работы. Читатель не поверит тебе, если ты скажешь ему неправду. Читатель чувствует ложь. Поэтому первым делом убеди себя, что тебе действительно больно. И лишь потом расскажи об этом в романе. Так, и только так. Не иначе. Тогда и читатель от твоих слов не отмахнётся. Он прочувствует твою боль и твой страх. Рассмеётся вместе с тобой, если тебе при написании текста было смешно. Я не смеялся, Саша, когда писал книгу о питерском Людоеде.
Я взял из колоды карту.
— Бито. Ходи.
— Десятка, — заявила Лебедева.
Я бросил рядом с её картой короля и сказал:
— Сегодня я не работал над книгой. А только выполнил те действия, которые проделал в своём воображении много раз, и которые вместе со мной совершил главный герой моего романа. Так что никакого шока не было. Как нет сейчас и чувства вины, если тебе это интересно. Лёгкая усталость и приятное чувство хорошо выполненного долга, как это бывает по завершении очередной книги. Я словно побывал в шкуре главного героя собственного романа. А он, как я теперь понял, походил на моего старшего брата. Димка никогда излишней сентиментальностью не страдал. Я теперь стараюсь быть, как он. Раз уж похожу на него теперь даже внешне.
— Твой брат не был женат? — спросила Александра.
Она подбросила короля — я отбился козырной десяткой.
— Не был, — сказал я. — Димка говорил, что его работа не для женатых мужчин. Он часто мотался по командировкам. Привозил оттуда подарки моей жене и дочери. Говорил, что только мы и есть его семья.
— А кем он работал?
— Димка окончил Высшую школу КГБ СССР.
— Коллега моего папы?
— Какое-то время Дима был его коллегой. Работал где-то в Смоленске. Чем именно он там занимался, я не знаю: Димка мне об этом не рассказывал. Но четыре года назад он вернулся в Нижнерыбинск. Сказал, что уволился.
— Что произошло?
Я пожал плечами.
— Понятия не имею. Но я обрадовался его возвращению. Оно случилось как нельзя кстати. В тот год умерла мама, а папа после её смерти слёг с инсультом. Димка ухаживал за отцом. Примерно раз в два-три месяца он ездил в эти свои командировки. Говорил, что нашёл интересную и непыльную работёнку.
— Какую?
Я развёл руками.
— Не знаю. Он о ней ничего не рассказывал. Но я уверен, что это была не бумажная работа. На такую бы Димка не согласился. После Димкиной смерти я никаких документов, связанных с его работой, в родительской квартире не обнаружил. Только тот тайник с оружием и с липовыми документами.
Я бросил на стол четыре туза.
— Ты проиграла.
Александра растерянно посмотрела на мои карты, потёрла мочку уха.
— Как так? — сказала она. — У меня же четыре козыря на руках. Думала, что выиграю.
— Бывает, — заверил я. — Не расстраивайся.
Лебедева покачала головой, сверкнула глазами.
— Требую реванш, — заявила она. — Здесь и сейчас. Не хочу быть дурой.
Я усмехнулся и ответил:
— Как скажешь. Сейчас, так сейчас. Сдавай карты.
Александра смела карты в кучку, собрала их в колоду. Она в очередной раз огляделась по сторонам.
«Белый снег, серый лёд, — снова запели студенты, — на растрескавшейся земле…» Сидевшие напротив нас пассажиры завершили поедание варёных яиц и курицы, отправились за кипятком для чая. В окно светило солнце — оно словно подсвечивало приметную родинку над губой ленинградской журналистки.
Лебедева перетасовала колоду, склонилась над столом и спросила:
— Дмитрий, а кого ты убьёшь в Ларионовке?
Глава 8
Я не сразу ответил на вопрос Александры. Потому что рядом со мной в проходе остановились пассажиры, ходившие за кипятком для чая. Они позвякивали ложками в пустых кружках, недовольно кривили губы. Громогласно и возмущённо объявили, что титан рядом с купе проводницы ещё холодный. Наряженный в серо-белую майку-алкоголичку мужчина из соседнего купе рассерженно заявил, что пожалуется на проводницу начальнику поезда; но не встал с полки, вынул из сумки термос.
«…Война дело молодых, — пели студенты, — лекарство против морщин…» Александра прикоснулась к стоявшему у нас на столе термосу и спросила, не хочу ли я кофе. Добавила, что у неё в сумке лежит пакет с «домашним» печеньем. От кофе и печенья я не отказался. Лебедева отложила в сторону карточную колоду, отвинтила на термосе крышу, превратив её в стакан. Плеснула в неё тёмный ароматный напиток. Чем привлекла к нашему столу недовольные взгляды оставшихся без чая соседей.
В этой новой жизни я пил кофе впервые. В квартире брата я кофейные зёрна не обнаружил — лишь картонную пачку с надписью «Кофейный напиток 'Новость», где в столбце «рецептура» значилось, что в этой смеси содержалось лишь десять процентов кофе. Притом, что ячменя там было сорок процентов, цикория двадцать пять, ржи пятнадцать, а овса десять процентов. Я так и не понял, почему тот порошок назвали кофейным, а не ячменным или даже овсяным. Снять пробу с него я не отважился.
В напитке из термоса Александры я привкус злаков не почувствовал. А песочное печенье с кусочками грецких орехов оказалось превосходным — я попросил, чтобы журналистка передала от меня персональное «спасибо» её маме, которая это печенье испекла. Наши соседи ещё около минуты обсуждали те безобразия, которые творились в советских поездах. Но всё же успокоились, поддались нашему примеру: приступили к игре в карты, громко щёлкая при этом шелухой семян подсолнечника.
Александра снова склонилась в мою сторону и сказала:
— Дмитрий, так… к кому мы едем?
«…Красная, красная кровь, — хором распевали студенты, — через час уже просто земля…» В одном из первых купе вагона раздался жалобный детский плач — ему вторил женский голос, требовавший от плачущего ребёнка «заткнуться». Мимо меня торопливо прошагала провожаемая недовольными взглядами пассажиров хмурая проводница нашего вагона, задела мой локоть бедром. Невидимый с моего места мужчина лихо ударил по столу костяшкой домино и громогласно объявил: «Рыба!»
— Его зовут Александр Сергеевич Бердников, — сказал я. — Тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения. Окончил педагогический институт. Работает в школе посёлка Ларионовка учителем русского языка и литературы. Коллеги и родители учеников отзываются о нём, как о хорошем, ответственном преподавателе. Примерный семьянин: женат, воспитывает двоих несовершеннолетних сыновей. Увлекается фотографией. Любит поездки на природу. Владеет автомобилем ВАЗ-2105 зелёного цвета. На своём придомовом участке выращивает розы.
Я сунул в рот остатки печенья; с удовольствием прожевал его, запил печенье уже поостывшим горько-сладким кофе.
Журналистка перетасовывала колоду карт, ждала продолжение моего рассказа.
Солнечный свет из окна отражался в её глазах.
— Образ школьного учителя Александра Бердникова я использовал для создания персонажа своей книги. Написал её в две тысячи восьмом году. Назвал её «Дети под розами». В написании этого романа мне здорово помог мой бывший коллега и друг Женя Бакаев. Он тогда состоял в следственной группе, которая работала над делом Бердникова. Благодаря его рассказам я хорошо прочувствовал атмосферу того дела. И неплохо передал её в своём романе. Книгу, кстати, впоследствии перевели на восемь языков: в том числе, на английский и на немецкий.
— «Дети под розами»? — повторила журналистка.
Она вопросительно приподняла правую бровь.
— Хорошее название для триллера, не правда ли? — сказал я. — У читателей книги мурашки от этих слов по коже пробегали, когда они понимали реальный смысл названия. Мне в том романе и выдумывать никаких дополнительных страшилок не пришлось. В книге я даже приуменьшил «достижения» школьного учителя из Ларионовки. Иначе бы в реальную историю никто из читателей романа не поверил: уж очень нереалистичной она выглядела. Она и мне таковой поначалу показалась. Пока Женя Бакаев не раздобыл мне материалы того дела.
