– И поделом, – усмехнулся Лайзо. – Нечего было спрашивать совета в любовных делах у этой ядовитой змеи… Прости, Виржиния, ядовитый или нет, всё же он тебе родная кровь.
– Ничего, – вздохнула я. – Возможно, сэр Клэр Черри был бы даже польщён, если б услышал о себе такое. А ты, похоже, задет.
Глаза у него вспыхнули дубовой зеленью, хотя лицо находилось в тени.
– Ещё бы. Почему он ко мне-то не обратился? – искренне посетовал Лайзо. – Знает же, что я с женщинами умею обращаться, сколько их было-то… – и он прикусил язык.
Поздно.
Я вспомнила и вдову О’Бёрн, которой хватило и одного взгляда, чтоб растаять, и других женщин, уделявших Лайзо слишком много внимания, по моему мнению.
– Ах, так. И сколько же? – голос у меня сделался медовый. Лайзо как воды в рот набрал. – Нет-нет, продолжай, зачем же останавливаться на самом интересном месте и будоражить любопытство.
– Будоражить осиный рой, – пробормотал он в сторону, улыбаясь.
Мне тоже стало смешно; нет, решительно не понимаю – как некоторые женщины всерьёз годами занимают себя ревностью? Это ведь как модная премьера в театре: первые полчаса интересно, а затем и не знаешь, куда себя девать.
– Ты что-то замолчала, Виржиния.
– Так, размышляю, – вздохнула я, отвернувшись к окну. Ночной Бромли в начале апреля, определённо, был очарователен – густой туман, редкие огни, ощущение пробуждающейся жизни повсюду, даже в затхлой сырости Эйвона. – Нелёгкое испытание для гордости – любить красивого до умопомрачения мужчину.
– Как и умную женщину, – вернул он мне комплимент.
То был чудесный вечер, сказать по правде, один из самых мирных за последнее время. Единственное, пожалуй, что его омрачало – мысли о предстоящем визите к похоронных дел мастеру. Эллис упомянул, что Горацио Монк не брал подмастерьев – кроме одной «презабавной особы»… Абени?
Твайлайт-Гарден полностью оправдывала своё название. Вероятно, в летних сумерках это была воистину очаровательная улица. Расположенная на самой окраине, однако не в бедном прифабричном районе, а в зелёном, новом, респектабельном, она пологой дугой обнимала частные дома – весьма отдалённые друг от друга, аккуратные. Земля здесь стоила недорого, разумеется, по сравнению с центром и фешенебельными краями «бромлинского блюдца», но не считалась перспективным вложением. Участки здесь покупали для того, чтобы с комфортом обосноваться в тишине и покое: сырую осень и вьюжные зимние дни проводить у камина, не тревожась ни из-за городского шума, ни из-за тесноты, а в тёплое время года прогуливаться в своё удовольствие по другую сторону дороги – среди яблонь, вишен и слив, высаженных совсем недавно, а потому ещё маленьких.
Вот в такое прелестное место и переехал к старости мистер Монк; сперва он собирался полностью отойти от дел, но вскоре заскучал и вновь стал брать заказы. Нижний этаж дома превратился в лавку и мастерскую. В широком холле установили прилавок, несколько стульев и стол для ожидающих, по стенам развесили в изобилии искусственные цветы всех видов, от дикой марсовийской лаванды до экзотических гортензий и орхидей. В одной из гостиных сделали рабочее место и яркие электрические лампы, чтоб трудиться можно было даже после захода солнца; другую отвели под склад готовых изделий и необработанных ещё материалов: ткани, воска, проволоки, ниток…
Обо всём этом нам с Мэдди любезно рассказала мисс Дженнет Блэк, подмастерье мистера Монка, девица воистину преинтересная.
Во-первых, она носила только чёрное, словно молодая вдова – от платья и перчаток до шейного платка.
Во-вторых, коротко остриженные волосы её были белы как снег, а светлой, не тронутой ни единым лучом солнца коже могли позавидовать даже потомки самых благородных родов.
В-третьих, она говорила неизменно тихим голосом, точно где-то поблизости стоял гроб с покойником и рыдали безутешные родственники, коих ни в коем случае нельзя потревожить неосторожным словом.
– Мастер Горацио вернётся через полчаса, – предупредила она нас сразу, перед тем как усадить за стол для посетителей. – Но вам определённо стоит подождать, определённо. Прошу сюда…
Шелестя юбками из жёсткой тафты, мисс Блэк расхаживала перед прилавком, ни на мгновение не замолкая и постоянно перескакивая с одного предмета на другой.
– Лесные фиалки надо делать из шёлка, а садовые – из тонкого бархата, это азы. Разная фактура лепестка, разная нежность… У меня очень нежный организм: я даже дома не снимаю вуали, иначе тут же краснею. Работать приходится по ночам; впрочем, мастер Горацио это одобряет. Он говорит, что смерть отдана ночи… или ночь отдана смерти? Мой отец находит его слова весьма утончёнными. Он писатель, знаете? Пишет готические романы и статьи для журналов. «Парапсихическое», «Спиритические явления», «Обзор потустороннего», «Оккультный вестник», очень солидные издания. Вы встречались когда-нибудь с потусторонними явлениями, леди Виржиния?
Разговаривать с любым собеседником на бесконечное множество странных тем, не меняясь в лице, – одно из умений, которые прививает аристократическое воспитание.
– О, время от времени сталкиваюсь, – ответила я. – Обычно встречи приводят к обоюдным симпатиям и самым тёплым чувствам, но бывает и иначе.
– С миром мёртвых всё примерно так же, как с миром живых, только условностей меньше, – кивнула мисс Блэк. – С покойной Матерью-Королевой мы беседовали вполне дружески – ей так наскучило бытиё в фамильном склепе без достойных компаньонов, бедняжке… Моя мать, к слову, долго занималась воспитанием детей, пока не нанялась к моему отцу, чтоб позаботиться о его сыновьях от первого брака, моих единокровных старших братиках. Но отец женился на ней и убедил написать книгу о воспитании: это приносит больше денег. Книги можно писать о чём угодно, главное подобрать хорошего агента и оплатить рецензии в газетах… Вы уже писали книги, леди Виржиния?
– Нет, не приходилось.
– О, здесь нет ничего мудрёного. Если вам уже случалось заниматься тем, о чём вы пишете, добавьте под заглавием: «Такой-то раскрывает секреты и делится своим обширным опытом». Если же нет, напишите: «Сенсация! Откровения Такого-то, который никогда в жизни и близко не подходил к предмету обсуждения!». Публика любит и то, и другое… Один мой старший брат – адвокат, другой – доктор, третий выбрал военную стезю, таким образом, амбиции моих родителей полностью удовлетворены, и я могу заниматься чем угодно. Мне угодно заниматься мёртвыми цветами. Мастер Горацио очень меня ценит. Вы знаете, что он вообще-то не любит людей?
– Мне доводилось слышать нечто подобное.
– Люди ему мешают. С утра приходит горничная, затем повар, поварёнок и мальчик для посылок, летом ещё и садовник. Они делают свою работу. Затем уходят. Мастер Горацио платит очень щедро. У него нет детей, но есть состояние. Мои и его цветы уже не отличить постороннему человеку, однако его работы покупают охотнее… А вот и мастер Горацио.
Наконец, когда мы были уже совершенно обессилены бесконечным потоком слов, вошёл мистер Монк.
«Скрюченный цверг» – так назвал его Эллис, помнится; что ж, против истины он не погрешил. Бывший похоронных дел мастер едва доставал головою мне до плеча, но что это была за голова! Право, она бы скорее подошла гиганту-атлету, а всклокоченная седая шевелюра, сияющим ореолом окружавшая мощный череп, только добавляла значительности.
– А, посетители, – произнёс мистер Монк, уставившись на нас по-старчески мутноватыми глазами. И сощурился: – Однако же не заказчики. Чем я могу служить?
Он угадал, что покупать мы ничего не собираемся, даже для виду – неудивительно, впрочем. На второй год я сама научилась отличать праздных зевак, отважившихся без приглашения заглянуть в знаменитое «Старое гнездо», от посетителей, и вовсе не потому, что знала последних по лицам и именам. Дело было в особой манере держаться и в мимике; кроме того, те, кто заранее озаботился разрешительным письмом, начинали почти сразу же искать взглядом столик. Зеваки же, беспардонно или украдкой, изучали обстановку, других гостей – и, разумеется, хозяйку кофейни.
