– Если б каждого преступника можно было заколдовать, тогда Управление спокойствия бы давно разогнали, а на службу наняли б с десяток гипси. И во главе поставили мою матушку, – усмехнулся Лайзо. – Отыскать потерянную вещь легко, а пойди найди человека, который решил скрыться. У него своя воля есть, а воля – что щит.
Невольно я вспомнила тех людей, которых Валх сумел заставить работать на него. Кто-то из них действительно не обладал сильным духом или был сломлен обстоятельствами, как мистер Халински, другие погрязли в пороке, как Фаулер, третьи сами охотно переступали опасную черту и прибегали к колдовству, как Финола Дилейни… Наверное, и впрямь нужно сначала сделать шаг навстречу злу, чтобы потом оказаться в его власти.
Вот только иногда человек этот шаг совершает не по своему выбору.
– Да, понимаю, – тихо, растерянно ответила я. – Мне тоже не всегда снятся правильные сны… Святая Генриетта Милостивая, не верю, что мы обсуждаем мистику и колдовство так просто, словно это цены на уголь или светская хроника!
– Всё моё дурное влияние, – сказал Лайзо, но глаза у него озорно сверкнули – и, может, фонари отразились в зрачках.
– О, ну не такое уж оно дурное, – возразила я и смущённо осеклась.
По ответу ведь выходило, что дурно или нет, но всё же Лайзо на меня влиял.
Когда мы очутились в особняке, я деликатно спросила у мистера Чемберса, где Клэр – и, к радости своей, услышала, что он пока не вернулся. Точнее, вернулся с прогулки ещё днём, а затем уехал снова – к давнему приятелю, с которым давно обещал сыграть партию-другую в карты, и, разумеется, Джула забрал с собой. Паола пока не выходила из детской: вероятно, близнецы попросили её почитать немного на ночь.
Неужели путь свободен?
Стараясь не выдать неуместную радость, я кивнула:
– Так вот почему здесь так тихо… Мистер Маноле, мы не договорили, поднимитесь ненадолго в мой кабинет. И, мистер Чемберс, пусть Юджиния подойдёт ко мне через четверть часа.
Меня охватило странное волнение. И ведь с чего бы? Диалоги, подобные этому, повторялись из раза в раз, сделавшись уже совершенно обыденными, и на них обращал внимание разве что Клэр. Разумеется – ему ведь не нравилось, когда мы с Лайзо оставались наедине. Но сейчас я чувствовала себя так, словно скрывала постыдную тайну. Может, из-за того, что долго не решалась рассказать о записке и попросить помощи, или потому что в прошлый раз мои планы сорвались в последний момент, или из-за глупого сна о свадьбе…
– Что-то случилось? – спросил Лайзо, едва закрыв дверь кабинета. – Ты в последнее время сама не своя. Из-за нападений на Мадлен?
Вместо ответа я достала из шкатулки записку от Абени и протянула ему. Он глядел на клочок бумаги, пожалуй, не меньше минуты, и лишь затем коротко произнёс:
– И давно?
– Мне доставили её в начале мая, – призналась я. – Ты ведь помнишь наши поездки к Горацио Монку? Они принесли плоды, правда, не совсем те, на которые мы рассчитывали…
Лайзо знал большую часть истории, поэтому остальное я пересказала ему быстро. Он нисколько не удивился, но крепко задумался.
– И ты не боишься с ней встречаться? Это ведь может быть ловушка.
– Может, – согласилась я спокойно. – Однако в записке не сказано, что мне нужно явиться одной. Ты ведь пойдёшь со мной?
На какое-то мгновение лицо у него стало уязвимым, потерянным. Он вздохнул – а в следующую секунду я оказалась в крепких объятиях.
– Ох, Виржиния… И куда делась осмотрительная леди, которая берегла свою репутацию?
«Осталась в том подвале, где умерла Эвани Тайлер», – подумала я, но, конечно, не сказала этого. Ведь дело было не только в смерти Эвани… Изменилась не одна я, но и мир вокруг тоже.
– Мне нужно понять, чего добивается Валх, – тихо ответила я, ощущая, как румянец заливает лицо. Лайзо был слишком, слишком близко. – И какое отношение он имеет к смерти моих родителей. И…
Тут в дверь робко постучали. Лайзо тут же отстранился и отступил, шепнув:
– Я помогу. Значит, через два дня.
– Спасибо, – улыбнулась я. И добавила громче: – Юджиния? Войди. А вы, мистер Маноле, ступайте.
Когда она открыла дверь, то не увидела ничего предосудительного: я сидела за столом, правда, чересчур низко склонившись над письмами, а Лайзо стоял у порога. Но его объятия до сих пор обжигали меня, и мысли изрядно путались. Отвлечься на работу не получилось: и час был слишком поздний, и бедняжку Юджи мучить не хотелось, поэтому вскоре я легла спать, впервые за несколько недель искренне надеясь погрузиться в ту самую ледяную темноту без сновидений.
Но надежды, увы, не имеют свойства оправдываться.
Мне приснился сон.
…я очутилась далеко от Бромли, настолько, что в воздухе не осталось ни намёка на затхлый дым от Смоки Халлоу. Здесь пахло прогретой солнцем листвой, дубовой горечью, медовой сладостью полевых цветов, а ещё мхом, липовой пыльцой и речной сыростью. По правую руку воздвиглась громада старого леса, и там, в тенистой прохладе, слышались иногда птичьи трели; по левую руку раскинулось огромное поле, где трава доходила до пояса. Солнце уже клонилось к горизонту, и иссушающая летняя жара немного отступила, но пока даже камень под раскидистой ивой, на котором я сидела, на ощупь казался тёплым, словно живым. Мне хотелось распустить шнуровку платья или поднять юбки хотя бы до колен, чтобы ноги обдувал ветер, но каждое движение отнимало столько сил, что проще было ждать, пока прохлада придёт сама.
«Скорей бы ночь», – пронеслась мысль.
Внезапно со стороны леса послышался слабый, едва слышный шорох; не будь мои чувства настолько обострены, я бы ни за что его не заметила. Затем под сенью вековых дубов словно бы сгустилась тень, приблизилась, обрела человеческие очертания…
Лайзо вышел на кромку поля и остановился, щурясь от ржавых солнечных лучей. Теперь его нельзя было принять за призрак или за лесного духа: грудная клетка тяжело вздымалась, на лбу выступила испарина; воротник рубашки замялся и сполз в сторону под тяжестью холщовой сумки. На плече виднелся красноватый след от ремешка, а пальцы были в пятнах травяного сока и в мелких порезах.
Я затаилась, словно испуганная птица, пытаясь исчезнуть, стать невидимой, но Лайзо и так меня не заметил. Он спустился к реке и выругался, едва не оступившись; затем сбросил сумку на сухой камень и принялся ополаскивать лицо и руки. Капли воды стекали по шее, оставляя влажный след, и впитывались в воротник, уже совершенно мокрый.
«Надо проснуться, – набатом звучало у меня в голове. – Надо проснуться, скорее проснуться и прекратить это…»
Лайзо выпрямился и застыл, глубоко дыша, словно пытаясь впитать прохладу, которую нёс ветер, затем внезапно произнёс:
– А, ну его, всё равно опоздал, – и принялся раздеваться.
Меня словно молнией прошило.
В первое мгновение я буквально остолбенела, впервые в жизни осознавая, что значит это слово – застыть, закостенеть, не иметь возможности даже моргнуть. Лайзо стянул рубаху и сложил, сноровисто и аккуратно, как делают служанки.
Меня бросило в жар.
«Нужно проснуться. Или хотя бы отвернуться…»
Лайзо сладко потянулся, наслаждаясь ветром, и быстро скинул сапоги, потрёпанные, но чистые.
«Он ведь колдун, и если это не простой сон, он может заметить…»
Когда Лайзо притронулся к завязкам охотничьих штанов, я решила, что сейчас или очнусь наконец, или лишусь чувств, как подобает благовоспитанной леди. Но чего-то во мне, кажется, не хватало – или благости, или воспитанности… Я не отвернулась и даже не закрыла глаза, пока он не разделся полностью, сложив одежду на берегу, и не вошёл в воду, к счастью, всё время оставаясь ко мне спиной.
Сердце колотилось так часто, что сложно было дышать; лицо горело, а губы покалывало, как будто… как будто…
– Эй, – крикнул вдруг Лайзо. – Нельзя.
Я едва не провалилась сквозь камень – и только потом разглядела клокастую рыжую лису, которая принюхивалась к оставленной на берегу сумке. Воришка, застигнутый врасплох, прижал уши, но не сдвинулся с места.
