Что-то внутри неприятно сжалось. Старик, возможно, уже не в своем уме — вправду ли можно кого-то ждать столько лет. Но фотографию я взял.
— Хорошо, отец. С делаю всё, что смогу.
Лесник посмотрел мне в глаза, кивая, но не говоря больше ни слова.
Я тронул поводья, и Яшка медленно двинулся в ночь.
* * *
Ночной лес окружил меня мглой. Луна лишь изредка пробивалась сквозь густые кроны, отбрасывая причудливые тени. Тишина здесь была другой — не умиротворяющей, а настораживающей. Где-то далеко ухнула сова, что-то зашуршало в кустах, но я знал — бояться надо не зверей сейчас.
Ехал вперед, держа направление, указанное лесником. Иногда останавливался и сверялся с картой, подсвечивая полудохлым фонариком. Старался запомнить как можно больше. Ведь скоро фонарик вообще нельзя будет включать, чтобы полностью слиться с ночной тенью.
Заброшенный пионерский лагерь… Он уже был недалеко.
Когда деревья начали расступаться, обнажая огромную поляну, показались первые строения. Темные силуэты корпусов, провалившиеся крыши, пустые оконные глазницы, из которых тянуло будто бы потусторонней чернотой — вот что передо мной предстало. Флагшток на центральной площади согнулся и так и стоял мертвой ржавой рукой, указывающей в пустоту.
Передо мной стояла выщербленная статуя — два пионера с поднятым знаменем. Камень потрескался, лицо одного мальчика совсем стерлось, словно у призрака, а второй, с мраморной холодной улыбкой, будто смотрел прямо на меня.
Яшка захрапел и встал как вкопанный. Что-то здесь не так. Я потрепал его по шее и спешился.
— Спокойно, дружище…
Я шагнул вперед, осмотрется. Под ногами захрустело битое стекло. Вдалеке зашевелилось что-то. Пригляделся — это рваный кусок брезента, накинутый ветром на ржавый рукоход, развевался будто пиратский флаг.
Окинул молчащий лагерь внимательным взглядом. Немые силуэты корпусов напоминали полуразрушенные склепы. На некоторых дверях еще держались таблички — «Отряд 'Орлята», «Столовая», «Спортивный зал». Но и эти буквы уже почти стерлись.
Вдруг порыв ветра заставил скрипнуть одну из дверей строения с надписью «Душевая». Я обернулся. Показалось… или действительно в темном углу мелькнул чей-то силуэт?
Крепче сжал автомат. В этой мертвой тишине даже собственные шаги звучали слишком громко.
Лагерь давно покинут. Но он не пуст, я это чувствовал. Нужно его обследовать.
Привязал Яшку в укромном месте. Нашел для него подходящее в густой чаще разросшегося на территории леса, где ветер не гулял так свободно. Примотал поводья к крепкому стволу осины, похлопал помощника по шее. Лошадь нервничала, фыркала, но не сопротивлялась.
— Жди, дружище. Надеюсь, долго не задержусь, — прошептал я.
Сжимая автомат, я шагнул в темноту, держась тени корпусов, сливаясь с ночью. Все дышало мертвым запустением. Почему лагерь не снесли? Зачем остался здесь этот призрак прошлого?
Двигался аккуратно, обходя обломки досок и битое стекло. Тишина казалась слишком вязкой, будто здесь давным-давно не ступала нога человека.
И тут я увидел свет. Встал и вглядывался в мерцающий желтый огонек. Опять показалось? Но нет, робкие отблески не исчезали.
Свет. Тусклый, неуверенный, но живой. Горел он в окне одного из маленьких приземистых строений. Я подобрался ближе и с трудом прочитал на стене покоробленную табличку: «Медсанчасть».
Я затаил дыхание. Сафрон? Попался, сука…
Подойдя ближе, крадучись занял позицию возле стены, глянул в окно. Стекло мутное, в копоти и пыли, разглядеть что-то невозможно. Но тень там двигалась. Я чувствовал присутствие, кто-то был внутри.
Пальцы сжали цевьё автомата. Приготовился. Рывок, короткий разбег — и я резко вынес дверь. Дерево треснуло, хлопок эхом разнесся по пустым корпусам лагеря. Ворвался внутрь, наставляя ствол на единственную фигуру, сидящую за столом.
— Стоять! — рявкнул так, что воздух колыхнулся.
За столом сидел мужик, и он вздрогнул, уронив кружку. Железная, с облупленной эмалью, она глухо ударилась об стол и покатилась по дощатому полу. Чай разлился, свечи дрогнули, но не погасли. В их свете я разглядел лицо незнакомца.
Не Сафрон.
Совсем не тот типаж. Этому мужику лет сорок пять, неуклюжий, ссутуленный, в потертой куртке. Полуинтеллигентного вида — худощавое лицо, очки с толстыми стеклами. Одет неброско — серая фланелевая рубашка, старые брюки с залоснившимися коленями, старая армейская телогрейка на плечах. Ничего угрожающего. И, судя по выражению лица, он сам жутко меня испугался.
— Ты кто? — резко спросил я, не убирая ствола.
Мужик моргнул, переводя взгляд с дула на меня, потом снова на автомат.
— Меня… Меня зовут Фёдор Алексеевич, — проговорил он с хрипотцой, осевшей от испуга. — Я сторож.
Я сузил глаза, сканируя его.
— Сторож? В заброшенном лагере?
Он кивнул, медленно, как будто сам пытался осознать нелепость ситуации.
— Так ведь это государственное имущество, — объяснил он, нервно поправляя очки. — Надо, чтобы не растащили. Лагерь хоть и не работает, но имущество осталось. Вот меня и оставили тут смотреть.
Я молчал. Врет? Нет. Голос дрожит, но не как у преступника, скорее, как у человека, внезапно оказавшегося под прицелом. Глаза бегают, но не с хитростью, а от испуга.
Я убрал автомат, но бдительности не терял.
— Морозов. Милиция, — представился, наблюдая за реакцией.
Фёдор Алексеевич моргнул, потом выдохнул, ссутулившись еще больше.
— Милиция… — пробормотал он. — Вот это вы меня напугали, товарищ милиционер.
Он покосился на свою кружку, теперь лежавшую у ножки стола, и, видимо, решив, что испуг и мой автомат — всё же не повод бросать чай, поднял её, трясущейся рукой поставил обратно на стол, долил из заварника и взглянул на меня.
— Так что вам здесь нужно? — спросил он уже чуть тверже, но с той же настороженностью.
Я хмыкнул. Да, вопрос хороший.
Я осмотрелся внимательнее. Помещение было небольшим, с низким потолком, стены пропахли сыростью, краска на них облупилась. Старый деревянный стол, пара стульев, крашенная лавка у стены. На полке — керосиновая лампа, рядом жестяная банка с непонятным содержимым. Над столом висели выцветшие газеты, прикрепленные кнопками, или вместо обоев, или для чего-то еще, а на стене — пожелтевший приказ или постановление, подписанное кем-то из райисполкома.
Меня все это насторожило. Лагерь не входил в зону ответственности Зарыбинска, относился к соседнему району, и я вообще до недавнего времени не знал о его существовании. Однако сторож выглядел так, будто давно здесь работает и знает каждый уголок.
— Да уж, — пробормотал я. — Давно вы тут?
Фёдор Алексеевич хмыкнул, подбоченился и огляделся, будто проверяя, не изменилось ли что-то за последние годы.
— Ой, да годков с двадцать пять, наверное. Как лагерь закрыли, так и поставили меня сюда. Мол, не растащат, если сторож будет. И то, дело нужное.
— А кто-то вообще сюда заходит? — спросил я, внимательно глядя на него. — Подозрительного никого не видел?
— Белки только шастают, — ухмыльнулся он. — Лисы иногда. Людей нет. Никого давненько не видал.
Я задумался. Будь здесь Сафрон, сторож бы его явно увидел.
— А ты что ж, один тут? — спросил я, покосившись на темный угол избушки, где что-то натужно заскрипело.
— Один, — вздохнул Фёдор. — Бессменно. Напросился на две ставки, чтоб платили побольше. Всё равно тут делать нечего, сидеть, да белок считать.
Он хмыкнул, затем кивнул на старый чайник, стоявший на железной печке.
— Чаю хочешь?
Я пожал плечами.
— Давай.
Сторож взял с полки кружку, насыпал в нее что-то из небольшой тряпичной сумки, что висела на гвозде. Заварил, плеснул кипятку, пододвинул мне.
— Я тебе свеженького, на травках. Сам собираю. Хороший, крепкий. Греет душу.
Я взял кружку, вдохнул запах и на мгновение напрягся. Где-то я уже это чувствовал. Запах… слабый, но знакомый. Я вдруг вспомнил домик гадалки, которая заваривала мне обезболивающий отвар. Похоже пахнет? Одна трава, другая — я в них не разбираюсь. Наверное, просто показалось.
