— Ну? — требовательно спросила Олеся.
Кирилл пожал плечами:
— Все, что могу сказать — это, несомненно, что-то значит... Итак. — Он снова потер виски, сосредотачиваясь. — Что мы имеем? Мы имеем свежепровозглашенную религию, не больше не меньше. Поскольку поведение местных дико для нас, но вполне нормально для религиозных фанатиков — так когда-то называли людей, объединенных слепой общей верой. Настолько неколебимой, что сама мысль о том, чтобы подумать, будто в чем-то можно усомниться — уже греховна. И носитель этой мысли не имеет права на существование. Человечество воевало за веру со времен крестовых походов — сколько людей до того как все случилось погибло в религиозных войнах. А в нашем случае символом веры является так называемая Мать Доброты. Чей вывихнутый мозг выбрал в этом качестве портрет танцовщицы кабаре, понятия не имею, но это и не важно. Если вера крепка, поклоняться можно хоть фонарному столбу. А религиозное учение в нашем случае заточено на то, чтобы сделать человека лучше. Рычаг воздействия — появление детей. Того, что в этом мире востребовано больше всего — логично, в общем-то. За возможность обзавестись ребенком ты хоть в черта лысого поверишь! И тот, кто затеял шоу, не мог не понимать, что люди будут готовы верить чему угодно и согласятся на любые условия. А условия в нашем случае таковы: дети рождаются редко, такие случаи единичны. Возможно, поэтому дети не остаются с родителями, а передаются «достойным». То есть, право растить ребенка — по логике того, кто придумал эту систему — надо заслужить. — Кирилл помолчал. — Если рассматривать рациональную сторону вопроса — здравый и справедливый подход. А по-человечески — лично я не представляю родителей, которые добровольно согласятся расстаться с родным дитем.
— Так, может, им просто деваться некуда? — предположил Эрик. — Родителям, то есть? Может, порошок, который тут в ходу — не как у нас, на всех подряд действует, а только на некоторых?
— Тех, кто может рожать — мало, — подхватил Джек, — тех, кто не может — в разы больше. Вот и держат тех, кто может, в загоне, как скотину.
— Ерунду не пори, — поморщилась Олеся, — не бывает такого, чтобы с людьми, как со скотиной.
— Да? — огрызнулся Джек. — А светящиеся круги вокруг нарисованной бабы — бывают? А в башку себе шмальнуть вместо того, чтобы перетереть по-людски — это как? Я вот, ей-богу, уже ничему не удивлюсь.
Кирилл покачал головой:
— Вряд ли как скотину. Я бы предположил, что как раз наоборот — на женщин, способных родить, разве что не молятся. А может, и правда молятся, у этих не заржавеет. Есть Мать Доброты — а есть, к примеру, какие-нибудь ее Дочери. Или сестры, подруги — неважно. Думаю, что среди них промывка мозгов идет на более высоком уровне, чем среди остального населения. И при таком раскладе, вполне возможно, женщины добровольно расстаются с детьми.
— А ведь в натуре может быть, — протянул Джек. — Пряники-то иной раз получше кнута работают. Себя вспомни, каким из Бункера вышел.
Кирилл хмуро кивнул:
— О чем и речь. Причем, что характерно, мне тогда тоже желали исключительно добра... Ладно, это дело прошлое. Сейчас основная задача в том, чтобы выйти на контакт с местными. В идеале, на создателя Матери Доброты. Я все-таки надеюсь, что происходящее — недоразумение, а не злой умысел, цели-то у человека вполне благородные! И если объяснить ему, что мы не будем мешать и пытаться внедрять здесь свои порядки, а просто пройдем мимо — возможно, получится договориться.
— Гладко, — подумав, кивнул Джек. — Одна фигня — где ты его искать собрался, того создателя?
— Я почему-то думаю, что, если встретим — опознаем. Поселок, где он живет, наверняка один из самых крупных. — Кирилл вытащил карту. — Очень надеюсь на Ростов, до того как все случилось это был большой город.
— На Ростов мы и раньше надеялись, — напомнил Джек, — лошадей хотели местным оставить, если моста нету.
Планируя поход и размышляя, отправляться в него верхом или пешком, отряд дружно проголосовал за «верхом» — это и быстрее, и барахло не на себе тащить. Понимали, что, когда доберутся до Дона, придется решать вопрос с переправой — если, конечно, местные жители не восстановили мост, на что надежды мало. И решили, что лошадей оставят в каком-нибудь из близлежащих поселков. Лошади у отряда хорошие, выносливые — кто ж откажется заполучить таких в хозяйство? Реальность внесла в планы свои коррективы. Оставалось надеяться лишь на то, что гнаться за ними, слив засаду вчистую и получив вместо четырех бойцов четыре трупа, местные жители не рискнут. Ну и, конечно, на то, что население Ростова окажется более дружелюбным, чем северные соседи.
***
После стычки в лесу лошадей у отряда осталось две. Подумав, решили разделиться. Кирилл с Олесей, забрав самую тяжелую поклажу, верхом отправились вперед, Джек с Эриком, оставшись налегке, должны были догнать верховых на берегу Дона через двое суток.
— Ну и прикроем вас, если им в бошки ударит догонять, — добавил Джек. — Дольше трех ночей не ждите, переправляйтесь.
Кирилл был бы рад возразить, но понимал, что Джек прав. Если они с Эриком не появятся через три ночи, то с вероятностью процентов девяносто не появятся никогда.
— Не каркай, — проворчал он, — всё нормально будет.
Ударили по рукам и разошлись.
Реальность превзошла ожидания — Ростов-на-Дону, бывший город-миллионник, оказался необитаемым. Мосты смыло, судя по всему, еще во времена «когда все случилось», сейчас уже даже обточенные водой опоры были едва видны.
«А река полноводная, наверное, до сих пор по весне разливается — будь здоров, — понял Кирилл. — Мостов нет, коммуникации разрушены... При таком раскладе, конечно, проще где-то еще осесть, чем возвращаться».
Убедившись, что Ростов необитаем, Кирилл с Олесей сместились вдоль Дона южнее, в пригород.
Поделили ближайший, стоящий на возвышенности и оттого не сильно пострадавший от воды, поселок напополам и принялись обшаривать строения на берегу — искали лодки. С собой была единственная надувная, переправляться на ней всем отрядом с вещами пришлось бы в несколько приемов.
Кирилл со своей половиной поселка управился быстро — лодки, если они где-то и были, унесло половодьем.
Пробираясь от дома к дому, он внимательно смотрел под ноги — полуистлевшие деревянные и проржавевшие металлические, давным-давно рухнувшие на землю столбы и пролеты заборов затянула трава, идти приходилось осторожно, чтобы не споткнуться. Покосившиеся дома скалились голыми, промытыми водой и выбеленными солнцем фундаментами. Уцелевшие в пролетах двери в свое время так разбухли от воды, что намертво вросли в косяки — Кирилл не сумел расшатать ни одну. Из окна крайнего в поселке дома грустно помахал лоскут чудом уцелевшей занавески. Город был давно и безнадежно мертв.
Кирилл вернулся к тому месту, где разошлись с Олесей, и обнаружил, что молчунья еще не вернулась. А ведь должна уже, — кольнуло Кирилла. С некоторых пор он начал нервно относиться к опозданиям.
Посвистел, Олеся не откликнулась. А в следующий миг Кирилл метнулся под прикрытие ближайшего дома и распластался на земле — увидел, как закачались кусты возле дома напротив. Выхватил пистолет, понимая, что стрелять на поражение нельзя, сначала нужно выяснить, что с Олесей. Замер, выжидая.
Дождался.
Кусты издали громкий хрюкающий звук, и на открытое пространство выкатился дикий кабан. То есть, как быстро понял Кирилл, кабаниха — вслед за матерью из тех же кустов, так же деловито похрюкивая, выбрались трое полосатых кабанят. Принялись деловито копаться в земле. До Кирилла кабаньему семейству определенно не было никакого дела.
Кирилл нервно хихикнул. Тихонько поднялся, обошел выводок по дальней дуге. Ругнулся сквозь зубы:
— Три поросенка, блин! Волка на вас нет.
С трудом удержался от соблазна подобрать с земли шишку и запустить в нарушителей спокойствия. Смех смехом, а спина была мокрой — вспотел от волнения. Но где же Олеська?
