Такого Дрюня явно не ожидал.
— Дерьмо!
Его вопль пронёсся через всю пещеру, превращая облака мух в жалкие обрывки надувного шарика.
— Я не мог этого предвидеть, — сказал он, — никто не мог. Плевать! Это не помешает мне вернуть мою деревню!
Он посмотрел на опустевшую ладонь, затем перевёл взгляд на меня. Я только-только хотел заглянуть в его туманные глаза, как вдруг зажмурился от боли. Где-то в мозгу вновь набухли чужие слова и полезли наружу, как гной. «Ты не удержишь меня! Слышишь, ты не сможешь держать взаперти меня вечно!»
— Дрюня! — с трудом прохрипел я, — ты кого-то удерживаешь здесь через силу?
— Мои дети! — его глаза уставились на меня, но понять ход его мыслей я не мог. — Идём!
Наши уродливые фигуры стремительно пронеслись через всю пещеру, забившись в самый дальний угол. Еще на подходе хлынул поток жутких звуков, среди которых я мог различить мычание и стоны.
Несколько десятков мужских голосов в унисон пели страшную песню боли.
— Дети! — вопил Дрюня во всю глотку.
А когда мы проходили мимо огромных воинов, Дрюня спрашивал у каждого:
— Они все обратились?
Ему никто не отвечал. То ли боялись, то ли сами не знали.
В свой новый день рождения я узнал, что Дети — это те самые салаги, которым посчастливилось уцелеть. Хотя, применить к их незавидному положению слово «счастье» и «уцелеть»– грубая, полная иронии ошибка.
Когда вспышка зелёного света достигла конца пещеры, я увидел всю картину. В луже блестящей слизи валялись люди. Человек двадцать. Человеческого в них осталось немного. Большая часть уже походили на уродливых воинов, чья кожа почти целиком затянулась гнойным доспех. Но те, кто еще проживал мучительную мутацию, выглядел совсем хуёво: кожа еще совсем молодых пацанов блестела от свежего гноя, сочившегося крохотными фонтанчиками из воспалённых пор. Они мучительно мычали. Охваченные агонией бешенства вертели головами из стороны в сторону. Руки их дрожали, а ноги тряслись, ударяясь пятками о залитый гноем пол.
— Они все обратились? — спросил Дрюня рядом стоящего воина.
Тот отрицательно крутанул головой.
— Хорошо! Мы кое-что еще проверим!
Стремительной походкой Дрюня подошёл к куче салаг. Грубо выхватил одно из них — его тело только-только начало подвергаться мутации: побуревшая кожа блестела от стекающего гноя, глаза покрылись белёсым налётом, как при катаракте в запущенной стадии.
Ему не повезло. Парень попал под горячую руку.
Дрюня выхватил из ножен стоящего рядом воина меч и вспорол горло салаге.
Какое бессмысленное убийство. И ради чего?
— Попробуй забрать его кровь? — сказал Дрюня, швырнув к моим ногам трясущееся тело салаги.
Из вспоротого горла к моим ступням потекла густая жижа, ничем не похожая на кровь.
— Это уже не кровь, — я брезгливо отступил.
— ПРОБУЙ! — не унимался мой друг.
У меня не было никакого желания быть частью эксперимента, но я был обязан Дрюне своей новой жизнью. Никакой властью надо мной он не обладал, послать на хуй эту компашку я мог в любой момент. Но вот на сколько это будет оправданным ходом? Его запросы были не такими уж и невыполнимыми.
Опустившись на колено, я коснулся пальце края быстро расползающейся лужи гноя.
Ничего. Как я и сказал: это уже не кровь.
— Поздно, — сказал я.
Вместо красноречивых слов, Дрюня со всей силой швырнул стальной меч в глубь пещеры. Опустив глаза на бездыханное тело салаги, он приказал:
— Сожгите тело, — а потом добавил: — И ту кучу, её тоже сожгите. От неё больше нет никакого толка, лишь мухам место потрахаться.
Выводя меня из комнаты для «новорождённых» тон моего друга был полон печали.
— Каждая гибель моего ребёнка оставляет неизгладимый шрам на моём сердце. Ты можешь подумать, что я — монстр, но не торопись меня осуждать. Вся эта грубость и жестокость только ради спасения моих детишек! Я умертвил одного, ради спасения остальных.
— Ты лично спасал каждого? Как… как ты их заразил?
— У меня свои хитрости. Конечно же я не буду разбазариваться своим «соком» налево и направо. Ты бы видел их лица. Полные ужаса. Кто-то сходит с ума еще до того, как им в глотку вливают мой гной. Они давятся, кашляют, но проглатывают всегда. Что ты на меня так смотришь? Этому миру необходимо перевоспитание! Я перевоспитываю неотёсанных крестьян! Доходяги, отбросы, покалеченные — все они превращаются в воинов! Забившаяся в угол толпа этих никчёмных нытиков способна своими горькими слёзками залить весь пол! Они плачут и ссутся под себя. Умоляют выпустить их. Просят свободу. А потом я смотрю на это раздетое догола мясо, и меня разбирал смех. Но я смеюсь не из-за бесконечного презрения к этой бренной плати. Я смеюсь из-за переполняющей моё сердце гордости. Солнце лишь тронет горизонт, а в моей пещере родится новый выводок. Они будут сильнее, выносливее, живучее. Они больше не будут рыдать и просить мамочку забрать их домой.
Дрюня возомнил себя «Матерью Войною». Такой благородной и заботливой. Но то, что он говорит — правда. Спорить нет смысла. Салаги сделали свой ход — они проиграли. Война передала их судьбы в другие руки, в более могучие и надёжные. Он вправе распоряжается ими как ему угодно.
— Из дрожащей от страха толпы, — продолжил мой друг, — я выхватывал самого запуганного. Самого слабого. Самого зассаного. Я всегда думал, что это шутка. Ну, про саньё. Но как оказалось — это правда. Они даже не сопротивляются. Мне стоило сказать ему, чтобы он открыл рот — и он открывал его, жмурясь. Слюни и сопли стекали с его губ на подбородок. Капали на пол. Затем я отдираю маленький кусочек от сюда, — тут он раскрыл ладонь и поддел пальцем кусочек гнойной корки, — и вливаю порцию гноя ему в рот. Они начинают давиться и задыхаться. Валятся на пол. Умоляют дать им воды. И плюют. Эти засранцы плюют мне на пол! А потом затихают. Процесс начинается сразу, даже промывание желудка им не поможет. Я поднимаю это корчившееся в муках тело и швыряю обратно в кучу, где все начинают взирать на своего друга выпученными от страха глазами и ссаться под себя от ужаса. Мутация — пол дела. В этот момент их сознание ломается. Лопается кожура, защищающая их разум от безумия этого мира. И только пройдя этот этап — они закалятся. Мне довелось быть свидетелем, как эта звериная стая забивала ногами своего соотечественника, видя его перевоплощение. Но это исключение. Чаще они расступаются, брезгливо расползаются в стороны, боясь дотронуться до своего друга. Затем я выхватываю еще одного из толпы. Повторяю всё точь-в-точь, исключений нет никаких. Затем еще одного. И так до тех пор, пока одному из них чертовски не повезёт. Я ни как на это не могу повлиять, и из-за чего так выходит — не знаю. Просто в один миг кожа бедолаги покрывается огромными пузырями, а тело раздувает как воздушный шар.
Я вспомнил случай, когда из леса на поросшее зелёной травой поле близ деревни Оркестр вышел мужчина. Его одежда из-за вздувшегося тела лопнула и продолжала трещать, причиняя нестерпимую боль. Когда он подошёл ближе, я сумел разглядеть его кожу. Она была вся усыпана пузырями, напоминающие вздувшиеся прыщи с белыми гнойными головками, только раз в сто больше. Тогда к нему подбежал стражник и ткнул больного уродца копьём. То, что произошло дальше, происходило и в пещере.
Незримая улыбка на лице Дрюни читалась в его коротких паузах между словами. Он упивался своим рассказом.
— Я швырял вздувшееся тело в толпу. Визг стоял оглушительный! На моих глазах эти трусливые девчонки разбегались в панике, готовы были на стену лезть, ногти драть, лишь бы выбраться наружу. Им плевать было на своего сослуживца. Даже руки не подавали. Ни капли сострадания! Я испытывал отвращение, глядя на этот цирк. Но я знал, что жертва сделает своё дело. Жертва… Когда кожа растягивалась до треска и покрывалась миллионами растяжек от переизбытка гноя внутри жертвы, хватало одного касания — и взрыв! Всю эту голую толпу окатывало литрами гноя. Процесс начинался молниеносно, стоит моему соку коснуться их кожи. А дальше ты сам всё видел.
