Солнечный ветер - Рощин Валерий Георгиевич

Ритвицкий настолько точно и красочно передавал пережитые в тот далекий день эмоции, что Александр не мог сдержаться и хохотал во весь голос.

– Так, я не понял, – всплеснул руками рассказчик. – Ты задал вопрос, чтобы услышать ответ или для «просто поржать»?

– Я же не знал, что услышу такое, – продолжал смеяться командир. – Ладно, не томи – давай дальше.

– Дальше… Дальше у меня в голове вдруг появилась секунд на пять цветная картинка. Ну, такая, знаешь… будто нарисованная акварелью или пастелью – красочная, нарядная, но слегка размытая. Бабулька на этой картинке была вовсе не злая, а добрая: улыбалась и отдавала мне медицинскую карту.

– Ого! А как же вышло на самом деле? – серьезно поинтересовался Сергеев.

– Картинка пропала. Я больше не вякал и стоял с поникшей башкой – представлял, как вместо записи «Годен» бабуля вызовет санитаров, и те, упаковав меня в смирительную рубашку, поволокут по коридору на потеху всем остальным абитуриентам. И тут, представляешь, она в точности как на той картинке поднимает взгляд, протягивает мне карту и с хитроватой усмешкой говорит: «Иди уж, страдалец, готовься к экзаменам. Годен…»

– Стало быть, акварельное видение оказалось пророческим?

– Попало в самую точку, – намереваясь отдохнуть, сложил Ритвицкий руки на груди. – Я в той акварели даже старческое лицо Анны Ильиничны рассмотрел. И улыбку хитрющую с задорным огоньком в глазах.

– Занятно, – качнул головой Сергеев. – А эти твои пророчества всегда появляются в виде размытых красочных рисунков?

– Не всегда. Яркие, цветные, с четким изображением приходят крайне редко, но зато ошибки после них практически исключены. Чаще картинка размыта, краски бледны, и выглядит так, будто находится не рядом, а на некотором отдалении, да еще за слоем утренней дымки. В этих случаях приходится серьезно напрягать извилины и додумывать детали. Ну а в большинстве случаев я вижу простое черно-белое изображение, где вообще сложно что-либо понять. Неясные фигуры с меняющимися контурами, плавающие и исчезающие блики, а вместо дымки – довольно плотный туман.

– По состоянию станции можешь что-нибудь сказать?

Прикрыв глаза, Рита помолчал. Потом со вздохом выдал:

– В ближайшие двенадцать часов там ничего страшного не произойдет. Кислятиной только будет вонять.

– Остаточный запах гари?

– Типа того.

– Это ерунда. А с остальным мы разберемся. Ладно, давай, Влад, вздремнем перед работой…

Спали ровно два часа. Протерев лица влажными салфетками, выпили по несколько глотков черного кофе и, помогая друг другу, облачились в скафандры.

– Ну что, не пора размяться? – Сергеев запечатал крышку люка между спускаемым аппаратом и «бытовкой», превратив ее во временный шлюз.

– Чем быстрее, тем лучше, – ответил Рита.

– Тогда зачехляемся…

Космонавты провели короткий сеанс связи с Землей, во время которого изложили план работы на ближайшие два-три часа. Выслушав их, руководитель одобрил действия и, пожелав удачи, предупредил о необходимости докладывать результаты каждого этапа работы.

Сергеев с Ритвицким надели шлемы, запустили автономное снабжение скафандров воздушной смесью и заранее вывели на полную мощность внутреннюю вентиляционную установку. Лишь после этого приступили к выравниванию давления в бытовом отсеке «Союза» и в станции «Салют».

Через несколько минут сигнальное табло возле люка известило об окончании процедуры.

– «Заря», я – «Орлан-1». Давление выровнено, – доложил руководителю Александр. – Прошу разрешения на открытие люков.

– Приступайте к открытию, – ответил тот; в голосе ощущалось напряжение. Помедлив, он добавил: – Только осторожно, парни. Действуйте не торопясь.

Ритвицкий произвел несколько манипуляций, и крышка круглого люка «Союза» послушно отошла в сторону, открыв взорам космонавтов такую же по форме и размерам крышку люка кооперируемой станции. Увы, но она столь же просто поддаваться не желала.

– Такое впечатление, будто она прикипела, – раздраженно произнес Ритвицкий, после нескольких бесплодных попыток.

– Дай-ка я попробую, – взялся за ручки командир.

Совместными усилиями друзья устранили препятствие на пути в станцию. Едва крышка отошла от проема, как внутрь бытового отсека «Союза» ввалился клуб серого дыма. Правда, монотонно гудящие вентиляторы исправно втягивали загрязненный воздух, а через щелевые дефлекторы обратно в «бытовку» он подавался очищенным и обогащенным кислородом.

Внутри станции было темно, безжизненно. Намереваясь войти в нее первым, Сергеев включил фонарь. Ритвицкий поймал мотавшийся чуть в стороне электрический кабель со специальным штекером и закрепил его за висящий на поясе скафандра карабин.

– Ну, с Богом, – нырнул в проем командир.

Сноп яркого желтоватого света скользил по стенам довольно узкого переходного отсека, объемом около восьми кубических метров. Из-за дыма видимость в отсеке была отвратительной. Сергеев с трудом узнавал знакомые элементы: место хранения двух скафандров, пульты управления шлюзованием, эксплуатационный люк, иллюминатор, баллоны со сжатым воздухом, панели системы терморегулирования…

– Мать моя Рита!.. – присвистнул Ритвицкий. – Какой же здесь бардак! И какая пугающая тишина!

– Да, ни привычного гула агрегатов, ни шелеста воздуха в системе вентиляции, – согласился командир.

– Во время первого пребывания, наверное, было повеселее?

– Тут кипела жизнь, пока не появился этот чертов объект. А теперь, как видишь, пепелище…

Помимо размещения некоторого количества аппаратуры, переходный отсек мог использоваться в качестве шлюза для выхода в открытый космос. Для этого внутреннее пространство отсекалось двумя одинаковыми люками, после из него откачивался воздух, и космонавт выходил наружу для проведения экспериментов или ремонта станции.

На многих предметах, а также на стенках и панелях в фонарном свете искрился иней. Сергеев подплыл к прикрепленному на переборке отсека градуснику.

– Минус четырнадцать, – пробормотал он.

– Странно, – откликнулся товарищ.

– Что странно?

– Я полагал, тут все минус шестьдесят. Ведь станция столько времени болтается на орбите с отключенными системами жизнеобеспечения.

– Это означает, что пожар не нарушил ее герметичность, – это во‐первых. Во-вторых, инженеры предусмотрели в ее конструкции хорошую термоизоляцию.

– Согласен.

– «Орланы», не молчите, – пробился в наушниках голос руководителя полетов. – Рассказывайте, что видите.

– «Заря», я – «Орлан». Вошли в переходный отсек, – отозвался Сергеев. – Пространство задымлено, но серьезных следов пожара пока не наблюдаем, кроме налета сажи на некоторых предметах. Температура внутри – минус четырнадцать.

– Хорошо. Чаще докладывайте о действиях.

– Поняли…

Космонавты постепенно подобрались к внутреннему люку между переходным отсеком и зоной малого рабочего отсека. Люк, разумеется, был открыт – его никто в суматохе эвакуации не закрывал, Александр это отлично помнил.

Следующий отсек станции по размерам немного превосходил предыдущий – он был длиннее и шире. «Система обеспечения газового состава, пульты центрального поста управления, кресла, прибор для измерения массы тела космонавта, электронные блоки систем, велоэргометр, бачок с питьевой водой… – проговаривал про себя Сергеев, узнавая каждый элемент, попадавшийся на пути. – Дым… Везде дым. Очаг, скорее всего, не разгорелся и потух, но при этом долго тлел, заполнив все пространство едким дымом».

Выхватывая лучом оборудование и детали интерьера, он двигался первым. Ритвицкий пробирался следом. Его фонарь мотался прицепленным к скафандру на уровне груди, и проку от него было мало. Сам Владислав, кряхтя и чертыхаясь, тащил кабель для прямого соединения систем электропитания «Салюта» и «Союза». Одной рукой бедолага цеплялся за продольный поручень, другой подтаскивал неудобную ношу. В момент пристыковки к станции транспортного корабля электросистемы обоих космических аппаратов объединялись благодаря разъему стыковочного агрегата. Однако после пожара в системе «Салюта» произошел сбой, и объединения с «Союзом» не произошло. Экипажу пришлось использовать второй способ, суть которого состояла в прямом соединении электросистем при помощи силового кабеля.