Со временем явлений Матери Доброты начали ждать. А Шамана, как проводника Слова Её, окружили почетом и уважением. Каждое явление Матери Доброты сопровождалось новым уроком: по агрономии, производству, мироустройству. Мать Доброты рассказывала, какие культуры в какое время года выращивать, как применять полученный урожай – так, чтобы в дело шло всё, от вершков до корешков. Научила, как наладить водопровод, запустить генераторы, помогла организовать ткацкое и гончарное производство. Кроме того, Мать Доброты воспитывала свою паству. Постепенно приучала усталых, озлобленных людей любить и уважать друг друга.
Когда в одном из поселков кто-то из жителей упился до белой горячки и едва не утонул в море. Мать Доброты попросила паству не употреблять больше алкоголь. После несчастного случая, приключившегося с кем-то на охоте, посоветовала не трогать зверей – они тоже хотят жить. Пообещала научить, какую растительную пищу можно употреблять вместо мяса, и научила. После этого в поселках перестали разводить свиней. Держали коров и коз, дающих молоко, овец, с которых стригли шерсть. Мать Доброты обещала, что, когда людское сообщество, следуя ее заветам, станет добрым и справедливым, в нем появятся дети. И однажды Шаман надолго закрыл двери своего дома, не показывался на люди два месяца. Он отшельничал и раньше, бывало, что надолго уходил, посещая другие поселки. Но, чтобы закрылся в доме – такого прежде не случалось.
Ангелина, первая и в то время единственная жена Шамана говорила, что он почти не выходит из комнаты. Днем, когда все спят, ведет долгие чуть слышные разговоры. Поселок замер в ожидании. И на исходе второго месяца отшельничества, возле молельни Матери Доброты на поселковой площади появилась завернутая в одеяльце, крепко спящая девочка.
Женщина, нашедшая ребенка, бросилась к Шаману. Вместе с Ангелиной они открыли дверь его комнаты. Шаман лежал на полу без сознания. А на одеяле девочки было вышито имя: Ариадна.
Мать Доброты давала имена всем своим детям, ни один младенец не оказался безымянным. Появлялись они с тех пор во всех поселках, где почитали Мать Доброты. Всего, сказал Шаман, по его подсчетам, на юге обитало около тридцати детей. А самый дальний поселок, заслуживший появление детей, находился больше чем в тысяче километрах к северу. Шаман был там лишь однажды, принес портрет Матери Доброты и Слово Её, как приносил в разное время в другие места. Пробираться на север дальше он тогда не рискнул – не был готов к холодам и начинающейся зиме.
- А название того поселка не помните? – Кирилл мучительно пытался сообразить, почему же он-то понятия не имел о существовании едва ли не под боком нового религиозного культа.
Шаман покачал головой:
- Увы. Это было давно.
- Сколько лет назад?
- Больше десяти. Точнее, боюсь, не скажу.
- И больше вы так далеко не уходили?
- Нет. Ни разу.
- А если не секрет, чем занимались до катастрофы?
- Не секрет. Учился в университете.
- На кого?
- На финансового менеджера. По нынешним временам, самая невостребованная специальность из всех, что можно представить… Пытаетесь понять, почему именно я?
Проницательность Шамана смутила, Кирилл почувствовал, что краснеет.
- Извините. Но, согласитесь – это едва ли не первый вопрос, который приходит в голову. Вы бы на моем месте не пытались угадать?
- Непременно, - кивнул Шаман. – Более того, сам не раз думал – почему я? И пришел к единственному выводу. Мать Доброты сжалилась над самым убогим из выживших.
Кирилл недоуменно поднял брови:
- О чем вы?
Вместо ответа Шаман взялся за капюшон. И, помедлив, сбросил.
Кирилл вздрогнул.
***
Его детство пропахло прелыми тряпками. Вся маленькая, тесная, унылая квартира на втором этаже старого панельного дома, где жил с матерью, бабкой и слабоумной старшей сестрой, пропахла прелыми тряпками.
Его мать была некрасивой. Болезненно худой, с испуганными глазами и горькими морщинами на лбу и вокруг рта. Все женщины, окружавшие его, были некрасивыми. А бабка с сестрой – еще и мерзкими.
Бабка ругала и ненавидела – его, сестру и мать. Мать, по ее мнению, не должна была рожать ни сестру, ни его. Все беды, говорила бабка, от мужиков.
Его сестра мочилась в постель и пускала слюни. Он запомнил ее дебелой теткой - белокожей, веснушчатой, с торчащими вперед щелястыми зубами и разумом пятилетнего ребенка. Больше всего сестра любила грызть соломку – грошовое лакомство, которое в сетевом магазине во дворе продавали «по акции».
К десяти годам он выучил наизусть весь ассортимент, который в окрестных магазинах продавали по акции. Деньги в семье не водились, и слово «нищеброд» он запомнил, еще когда ходил в детский сад. Продавщицы в магазинах «несчастненького» знали и одергивали гопников, которые показывали на него пальцем – грозили позвать охрану. Охранники его тоже знали. На гопников, по долгу службы, рявкали, а встретившись глазами с ним, брезгливо отворачивались.
Он родился таким же, как и сестра, в медицине это называлось «с пороками развития». В народе таких, как он, интеллигентно называли «ущербными». А неинтеллигентных названий было много, он знал наизусть все. Задержками в умственном развитии, в отличие от сестры, не страдал.
По крайней мере, именно так говорили врачи. В очередной раз закрывая его медицинскую карту и вздыхая – показаний для определения в спецшколу нет. Пусть мальчик ходит в обычную. Общение со сверстниками… социализация… и прочий лицемерный бред. Дети-уроды обходятся чиновникам дороже пенсионеров и сирот, это он однажды тоже узнал.
Школу и одноклассников ненавидел еще больше, чем семью. Дома к его росту – сто сорок семь сантиметров к пятнадцати годам, вкупе с весом под восемьдесят кило – привыкли. Дома никто не обзывал его карликом, жирдяем и жабой – из-за нездоровых, выпученных глаз. А в школе обзывали. Хотя били редко, все больше брезгливо сторонились. Кажется, хулиганы всерьез опасались, что, прикоснувшись к нему, могут превратиться в такую же богомерзкую тварь.
Эти слова – богомерзкая тварь - он впервые услышал на одном из собраний, когда начал на них ходить.
А начал внезапно. Просто однажды – ему было пятнадцать лет – подошла на улице красивая девушка в скромном длинном платье. Улыбнулась. И взяла за руку – его, из-за одного взгляда на которого малые дети плакали. И позвала: «Пойдем со мной».
И он пошел. А кто бы не пошел? Кто бы сумел отказать богине, которая без страха взяла его за руку? Он ни разу не пожалел о том, что пошел. Тот день перевернул его жизнь.
Глава 25
Кирилл. Сочи. 1566 км от Бункера
Из поселка Шамана Кириллу с Джеком пришлось уйти. Шаман недвусмысленно дал понять, что людям, пришедшим с оружием, не место на «земле мира и добра». Границу своих земель он обозначил на карте кругом с радиусом в пятьдесят километров. На вопрос о том, как обстоят дела в поселках, находящихся за границей его территории — если двигаться вдоль моря на юг, — уклончиво ответил, что давно там не был. О причине уклончивости Кирилл узнал, добравшись до первого населенного пункта: от благодетельства Матери Доброты аборигены в свое время наотрез отказались.
***
— Я тогда молодой был, — рассказал Кириллу мужчина его возраста по имени Виктор, глава поселка, — а командовал у нас дядя Паша. Крутого нрава мужик. Шамана с его Матерью в такую даль послал, куда волки срать ходить боятся. Я, говорит, слава те господи, пока еще родную мать помню. А нарисованной бабе песни петь — годы мои не те, даже за ради детей. Вали, говорит, отсюда, сердцем чую — не сработаемся.
В Сочи обитало два десятка человек, в возрасте от тридцати шести до сорока трех лет. Еще год назад было больше. А десять лет назад было больше почти втрое.
— Молодец дядя Паша, — восхитился Джек, — уважаю! Мне их за песни тоже придушить хотелось. Как начнут голосить — так не знаешь, куда б башку засунуть, чтобы не слышать.
