— А я откуда знаю? Я же не был. А там, может, коровы на рогах ходят или щель у баб поперек. Не пойдешь, так не узнаешь.
Кирилл покачал головой:
— Жека... Ты никогда не повзрослеешь.
— А мне не больно и хотелось. Вон сколько вас, взрослых да умных, дай хоть мне дураком побыть.
— Вообще, может, ты и прав, — помолчав, задумчиво проговорил Кирилл. — Если бы Магеллан или Васко да Гама в свое время на берегу сидели...
— Какой Васька? — деловито уточнил Джек. — С Вязников?
— Нет. Это мореплаватель такой был.
— До того как все случилось?
— Угу, примерно. Семьсот лет назад.
— Ну, во! — обрадовался Джек. — А ты говоришь, потонем! Если Васька твой не потонул, так мы-то с хрена? Поди, не хуже него плаваем.
— Ладно, — засмеялся Кирилл, — сюда дошли, так и до Новороссийска доберемся.
— Вот! Другое дело. И вообще... Бункерный. — Джек вдруг резко посерьёзнел. Сел, глядя в сторону поселка.
Кирилл насторожился, посмотрел туда же:
— Чего?
— Глянь, жена хозяйская идет в одном халате — из бани, поди. Трусы надела, как думаешь?
Олеся. Ростов-на-Дону. 1076 км. от Бункера
Лошадей пришлось вывести на луг. Понятно было, что оставлять их в стойлах привязанными, без людского присмотра, означает загубить.
«Мы вернемся, — похлопав каурую любимицу Звездочку по холке, мысленно пообещала Олеся, —держитесь, миленькие».
Уходила с луга, не оборачиваясь. Она никогда не оборачивалась. Вчера со всего маху воткнула в доску нож, обозначив, что девятая неделя опостылевшего пребывания на берегу Дона закончилась.
Доску девять недель назад выдрала из столешницы — красующаяся посреди стола надпись мало способствовала хорошему настроению. Образовавшуюся прореху Олеся заколотила другой доской, а эту приспособила под календарь.
Вчера она забросила «календарь» за поленницу в приюте. Чужаки внимания не обратят, а свои, если вдруг появятся, поймут и сколько времени она ждала, и куда подевалась. Джек уж точно поймет, что означает след от ножа, вонзенного в доску едва ли не на всю толщину.
Олеся ждала два месяца — ровно столько, сколько договорились. Ждала каждую ночь, до последней. Спала вполглаза, рюкзак неизменно держала собранным — чтобы не терять времени, если уходить придется быстро. Аборигены за эти месяцы посетили приют лишь однажды. К тому времени Олеся уже достаточно поправилась, чтобы обосноваться вместе с лошадьми в другом доме. Врасплох ее не застали, приближение чужаков Олеся почувствовала. Увела с луга пасущихся там лошадей, загнала в уцелевший ангар, который давно присмотрела среди развалин. А сама затаилась неподалеку от приюта и выжидала.
Чужаков было двое — девчонка лет шестнадцати и пацан помладше. Они причалили к берегу на лодке. Вытащили ее и отнесли в небольшой сарай возле приюта. Сарай был заперт на проржавевший висячий замок и выглядел так, словно к нему не прикасались со дня катастрофы — Олесе в голову не пришло туда заглядывать. Из обрывков фраз, которыми обменивались девушка и парень, пока тащили лодку, Олеся мало что поняла. А потом они скрылись в приюте и больше не показывались. Днем Олеся не спала — следила за приютом, заняв наблюдательный пункт на чердаке дома напротив. Но мучилась, как оказалось, напрасно — аборигены, судя по всему, спокойно легли спать. А вечером, чуть стемнело, ушли.
Олеся на всякий случай выждала еще сутки. Потом сбила с сарая замок, вытащила лодку и спрятала в том же ангаре, куда отводила лошадей. Пусть аборигены, когда вернутся, думают что угодно — а лодка может пригодиться. С тех пор прошел месяц. Аборигены больше не появлялись, а лодка действительно пригодилась.
Олеся положила на дно рюкзак, оттолкнулась от берега стареньким веслом, отшлифованном в месте хвата до блеска. Уселась на скамеечку, закрепила весла в уключинах и опустила в воду. Лодка тронулась. Поселок, в котором провела девять долгих недель, начал отдаляться.
Если бы Олесю спросили, что она сейчас чувствует, вряд ли смогла бы ответить, не привыкла копаться в себе. Может, потому и к Джеку привязалась, что с ним не нужно было разговаривать — и так все понимал.
Она не пыталась гадать, что произошло с отрядом. Было бы все в порядке — уже бы вернулись, это знала точно. А раз не вернулись, значит, надо идти на поиски. Карта есть, нога зажила, еды раздобудет — а чего ей еще-то надо? По дороге разберется, что к чему.
Гребла Олеся не спеша, высматривая на лесистом противоположном берегу место поудобнее. Догадывалась, что у аборигенов и там должен быть схрон, чтобы прятать лодку. Гребла не отдыхая, радуясь тому, что рана зажила, и мышцы работают не хуже, чем прежде — не зря столько времени уделяла тренировкам. Выйдя на берег, попробовала определить место схрона, но сразу не сумела, а тратить время на поиски не стала — слишком уж не терпелось тронуться в путь. Спрятала лодку в ближайших кустах. Надела рюкзак и пошла вдоль берега, выискивая место, где бы половчее вскарабкаться по косогору.
***
«Ты отдал свою жизнь,
Чтобы мы жили.
Мы будем помнить
Тебя всегда».
Олеся смотрела на деревянную табличку. На выжженные на ней четыре горькие строчки, на слова, знакомые до боли. До острого желания зажмуриться и не видеть.
Заприметила табличку издали, и весь оставшийся до нее путь пыталась убедить себя, что ошибается. С шага сбилась вовсе не потому, что перехватило дыхание и закололо сердце. Это просто дощечка, мало ли...
Олеся внушала это себе, уже понимая, каким жалким получается самообман. Уже узнав ровные печатные буквы — бункерный заготовил дощечки дома. Пять штук, по числу отправляющихся в путь.
Выходит, у моря они не остались, решили подниматься в горы. До сих пор Олеся сомневалась, а теперь сомнений не осталось. Зачем-то потрогала табличку — ее вколотили в скальную расщелину намертво, не сдвинешь.
Значит, что-то там, на берегу, пошло не так. Отряду пришлось подниматься сюда, и кто-то из троих навсегда остался в горах.
Эрик?
Бункерный?
Или...
Олеся зажмурилась. Нет, нельзя об этом думать! Иначе она повалится на скалу и уже не сдвинется, будет поливать табличку слезами. Она разменяла четвертую неделю пути. Нервы от жары, недосыпа и раздражающих незнакомых запахов — на пределе. Нельзя думать, кто погиб. Нужно понять, из-за чего.
Олеся скинула рюкзак, села на камень. Несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, заставляя себя успокоиться. Хлебнула воды из фляжки. Огляделась вокруг — постаравшись отключить эмоции и смотреть внимательно, подмечая каждую мелочь. Что же тут было?
Камнепад?.. Следов не видно.
Ядовитая змея?.. Тоже вряд ли, у бункерного полная аптечка порошков, противоядие наверняка нашлось бы.
Кто-то сорвался?.. Ерунда — вон крюки, вон веревка. Держась за нее, пропасть и младенец перейдет.
Остается одно — чей-то злой умысел.
Олеся огляделась и поняла, что место для засады выбрано идеально. Устройся на той стороне, вон за тем валуном, к примеру, даже не снайпер вроде нее, а обычный стрелок — и мишени будут как на ладони. Пропасть переходили, должно быть, по одному. Первого из идущих кто-то снял выстрелом, а двое других успели укрыться — табличка одна, и вряд ли ее прибили враги.
Все, хватит рассиживаться. Надо идти дальше.
Олеся встала, постояла перед табличкой с фляжкой в руке.
— Ты отдал свою жизнь, чтобы мы жили, — сипло проговорила, надавливая себе на горло. — Мы будем помнить тебя всегда.
Сделала из фляжки большой глоток — воды, к алкоголю не притрагивалась с тех пор, как поняла, что из-за него сбивается чутье, это еще в детстве было.
Убрала фляжку, надела рюкзак. И решительно взялась за протянутую вдоль скалы веревку.
Глава 26
Кирилл. Туапсе. 1524 км от Бункера
Когда Шаман, в заключение памятной беседы, не потребовал немедленного возвращения путников туда, откуда пришли, а позволил Кириллу и Джеку передохнуть и даже снабдил картой и провизией для того, чтобы они могли продолжить путь, Кирилл обрадовался.
