– Выведите ее отсюда, – приказал Цзиньчжа. – Свяжите, заткните рот кляпом, мне плевать. Я разберусь с этим утром.
– Есть, – откликнулся Молкой.
– Она же не ужинала, – сказал Нэчжа.
– Так принесите ей еду и воду, если попросит, – сказал Цзиньчжа. – Только уберите с глаз моих.
Рин закричала.
Никто ее не услышал – ее отвели в лес за пределами лагеря, и она кричала, все громче и громче, барабаня кулаками по стволу дерева, пока кровь не заструилась по ладоням, но ярость только жарче разгоралась в груди. На мгновение Рин подумала, понадеялась, что алая ярость, застилающая поле зрения, прорвется огнем, настоящим пламенем, наконец-то…
Но нет. Из пальцев не брызнули искры, смех бога не ворвался в мысли. Рин ощущала сковывающую разум Печать, пульсирующую и густую, растворяющую и смягчающую гнев каждый раз, когда он достигал пика. И это лишь злило ее еще больше, а крики становились громче, но весь гнев уходил впустую, огонь не давался Рин, он плясал и дразнил где-то за преградой.
«Прошу тебя, Феникс, – взмолилась она. – Ты мне нужен. Мне нужен огонь, нужно сжечь…»
Но Феникс молчал.
Она упала на колени.
Рин слышала смех Алтана. Это не Печать, лишь воображение, но она слышала его голос, как будто Алтан стоял рядом.
«Посмотри на себя», – сказал он.
«У тебя жалкий вид», – сказал он.
«Феникс не вернется, – сказал он. – С тобой все кончено, ты больше не спирка, просто глупая девчонка, зазря беснующаяся в лесу».
И в конце концов голос и силы ее оставили, и гнев самым жалким образом потух. Рин осталась одна в безразличном и молчаливом лесу, наедине со своими мыслями.
А этого она не могла вынести, и потому решила напиться до бесчувствия.
В лагере она прихватила с собой небольшой кувшин соргового вина. И осушила его меньше чем за минуту.
Она не привыкла много пить. Наставники в Синегарде были строги в этом отношении – даже намек на запах спиртного служил основанием для исключения. Рин предпочитала тошнотворную сладость опиума, а не обжигающее сорговое вино, но ей понравился приятный жар внутри. Он не унял гнев, но свел его к глухой и ноющей боли, а не резкой, как у свежей раны.
Когда Нэчжа вернулся за ней, Рин была пьяна вдрызг и не услышала бы его приближения, если бы он не окликнул ее.
– Рин? Ты тут?
Она услышала голос с другой стороны дерева. Рин несколько секунд моргала, пока не вспомнила, как выдавливать изо рта слова.
– Да. Не подходи.
– Чем ты тут занимаешься?
Он обогнул дерево. Одной рукой Рин поспешно натянула штаны, а из другой со звоном выпал кувшин.
– Ты что, мочилась в кувшин?
– Готовила подарок твоему братцу. Как думаешь, ему понравится?
– Ты что, собралась всучить главнокомандующему республиканской армией кувшин мочи?
– Но она же теплая, – промямлила Рин и встряхнула кувшин. Моча выплеснулась на землю.
Нэчжа быстро отпрянул.
– Лучше поставь его.
– Уверен, что Цзиньчжа его не возьмет?
– Рин…
Она театрально вздохнула и подчинилась.
Нэчжа взял ее за чистую руку и повел к травянистой лужайке у реки, подальше от кувшина с нечистотами.
– Нельзя устраивать такие скандалы, – сказал он.
Рин расправила плечи.
– И я за это наказана.
– Дело не в наказании. Они решат, что ты безумна.
– Они и так считают меня безумной, – отозвалась она. – Дикаркой, тупой спиркой. Разве нет? Такова моя природа.
– Я не это хотел… Слушай, Рин… – Нэчжа покачал головой. – В общем, у меня… э-э-э… плохие новости.
Она зевнула.
– Мы проиграли войну? Быстро.
– Нет. Цзиньчжа понизил тебя в звании.
Рин несколько раз непонимающе моргнула.
– Что?!
– Тебя понизили в звании. Теперь ты обычный солдат пехоты. И больше не командуешь цыке.
– И кто же командует?
– Никто. Цыке больше нет. Всех распределили по разным кораблям.
Нэчжа внимательно наблюдал за ней, пытаясь предвосхитить реакцию, но Рин просто икнула.
– Ну и ладно. Они все равно редко мне подчинялись.
Она получила своего рода горькое удовольствие, произнеся это вслух. Ее командование всегда было лишь притворством. Честно говоря, цыке слушались ее, если у Рин был план, но обычно такового не было. Они вполне способны драться и поодиночке.
– Знаешь, в чем твоя проблема? – спросил Нэчжа. – Ты себя не контролируешь. Совершенно.
– Это ужасно, – согласилась она и хихикнула. – Хорошо хоть, я не могу вызвать огонь, правда?
В ответ Нэчжа так долго молчал, что Рин смутилась. Теперь она уже пожалела о том, что так напилась, и заторможенный разум не способен мыслить здраво. Она чувствовала себя глупой, жестокой, и ей было страшно стыдно.
Но Рин так и не научилась сначала обдумывать слова, а потом уж произносить.
– И что теперь будет? – спросила она.
– То же, что и всегда. Вечером соберут горожан и попросят голосовать.
Рин села.
– Им нельзя давать право голоса.
– Они же никанцы. А никанцы имеют право выбирать, присоединяться ли к Республике.
– Но они же помогали Федерации!
– Потому что у них не было других вариантов, – сказал Нэчжа. – Сама подумай. Поставь себя на их место. Ты правда считаешь, что придумала бы что-нибудь получше?
– Да, – рявкнула Рин. – Придумала бы. Я была на их месте. Была даже в худшем положении, меня привязали к койке, пытали, на моих глазах пытали Алтана, и я была в ужасе, жаждала смерти…
– Они испугались, – мягко произнес Нэчжа.
– Они должны были сражаться.
– Может, у них не было выхода. Они же не настоящие солдаты. И не шаманы. Как еще они могли выжить?
– Недостаточно просто выжить, – прошипела она. – Нужно бороться, нельзя просто… просто жить, как трус.
– Некоторые люди – обыкновенные трусы. Они недостаточно сильны.
– Тогда им не следует давать и право голоса, – буркнула Рин.
Чем больше она об этом размышляла, тем курьезней казалась демократия Вайшры. И как же никанцы будут управлять сами собой? Они не правили страной со времен Красного императора, и даже спьяну Рин понимала почему – никанцы слишком тупы, слишком эгоистичны и слишком трусливы.
– Ничего не выйдет из этой демократии. Ты только посмотри на них. – Она махнула в сторону деревьев, а не людей, но для нее и не было особой разницы. – Они же стадо. Дураки. Голосуют за республику из страха. Не сомневаюсь, что с такой же прытью они проголосовали бы и за присоединение к Федерации.
– Ты к ним несправедлива, – сказал Нэчжа. – Они же обычные люди, никогда не занимались военным делом.
– Тогда и управление страной им нельзя доверять! – гаркнула Рин. – Кто-то должен говорить им, что делать, о чем думать…
– И кто же? Дацзы?
– Не Дацзы. Но кто-нибудь образованный. Кто сдал кэцзюй и окончил Синегард. Какой-нибудь военный. Кто знает цену человеческой жизни.
– Ты описываешь себя, – заметил Нэчжа.
– Я не говорю, что это должна быть я. Но только не народ. Вайшра не должен позволять им голосовать. Пусть правит сам.
Нэчжа наклонил голову набок.
– Ты предлагаешь моему отцу провозгласить себя императором?
Прежде чем она успела ответить, к горлу подступила тошнота. Рин не успела встать, просто нагнулась вперед и выплеснула содержимое желудка под дерево. Лицо оказалось слишком близко к земле. Рвота забрызгала щеку. Рин неуклюже вытерла ее рукавом.
– Ты как? – спросил Нэчжа, когда ее перестало выворачивать.
– Нормально.
Она потерла спину.
– Все нормально.
Она срыгнула мокроту в грязь.
– Отвяжись.
Нэчжа зачерпнул горсть глины из реки.
– Ты когда-нибудь слышала легенду о том, как богиня Нюйва создала человечество?
– Нет.
– Я тебе расскажу. – Нэчжа скатал в ладонях глинистый шарик. – Однажды в давние времена после рождения земли Нюйва почувствовала себя одиноко.
– А как же ее муж Фу Си?
Рин знала только миф об обоих супругах – Нюйве и Фу Си.
