— Дайте вспомнить... Степногорск, Каменское, Васильевка, Зеленая Роща, Любимовка, еще несколько приселков на пути в Мелитополь... Собственно, это был мой последний спектакль, теперь я должен возвращаться домой.
Филипп достал из рюкзака атлас и сделал отметки у названных мест: все пролегали вдоль южной дороги между Запорожьем и Мелитополем.
- Турне имело успех?
– По-разному, – махнул рукой актер. — В селах преимущественно не слушали, в городах больше интересовались... Вы же сами видели здешнюю публику.
- Маршруты коллег известны?
— От всего сердца отвечу: не знаю, кто куда подался, господин рыцарь, потому что каждому лично раздавали...
- Расскажите о заказчике.
— Заказчик очертил основные тезисы речей, прослушал экспромты каждого из нашей труппы, несколько поправил... И предупредил, что среди зрителей в случайных местах будут проверяющие, чтобы никто не халтурил, иначе не заплатят, — актер всплеснул руками. — Однако он не предупреждал, что среди зрителей могут оказаться волчьи рыцари...
– Он объяснил, зачем устраивает эти инвективы?
— Наверное, хочет взбудоражить людей против вашего брата... Никто из нас не спрашивал, честно говоря... Работа есть работа, пусть и причудливая, — господин Бабич виновато отвел взгляд. — Актерская профессия сама по себе причудлива...
— Каков на вид тот человек и где именно его состав? Будьте внимательны, отвечая на этот вопрос, господин Бабич, ведь я знаю ваше имя, адрес и место работы. Это должно помочь вам вспомнить все подробнее.
Актер затрясся, как осиновый лист, и быстро овладел собой.
— К северу от Запорожья, у дороги на Богатыровку, за конюшнями магната Чубая стоит новое здание из коричневого кирпича. Ее хорошо видно, она ведь выше всего вокруг. Внутри — какие-то деревянные сундуки, весь склад ими загроможден, как лабиринт! — торопливо рассказывал Бабич. — А заказчик... некий мелкий шляхтич малого герба, похожий на Горацио. С ним еще пара молчаливых быков, типажи третьего плана, охранники, наверное, потому что с ружьями...
— Мне нужно более подробное описание заказчика.
— Наряженный изящно, русые волосы до плеч, бородавка на носу, испанская бородка, голос приятный, — актер задумался и сокрушенно покачал головой. — Честное слово, это все, что я запомнил!
— Советую в дальнейшем не участвовать в таких гастролях, пан Бабич. Коллегам своим это тоже перескажите, – Филипп взглянул на него так, что актер вздрогнул. — Иногда лучше остаться без заработка, чем без… Поняли?
— Конечно, конечно, — закивал Бабич. — А вы по случаю посетите нас в сезон! Скажете на кассе, что от меня, бесплатно в самые лучшие места вас проведу! Крест на сердце, действительно против характерщиков ничего не имею, вот вам крест!
Может, таки перегрызем ему глотку?
Актер не соврал: по конюшням, процветавшим на поставках лошадей для кавалерии войска Сечевого, состав нашелся быстро. Оба охранника упали без всякого выстрела, а мелкий шляхтич, похожий на Горацио, попытался было накинуть пятками, однако рукоятка канчука догнала его затылок быстрее.
…Впервые в жизни он потерял сознание. Это было неприятно. Прийти в себя на веревках между двумя столбами оказалось еще неприятнее. Руки и ноги вязали мастерски: узлы держали крепко, не перекрывая циркуляцию крови. Словно в паутине, неподалеку сидели скрученные охранники. Нападающий стоял у печки.
Это был невысокий жилистый мужчина с длинной пеплой косой и холодным, страшным взглядом. Заметив, что пленник очнулся, он продекламировал:
— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
«Горацио» смущенно заморгал, разглядел три скоб на чересе нападающего и испуганно задергался.
- Хорошо, что у вас нашлось несколько веревок, моей не хватило бы, - сказал характерник. — Но жалко, что не держите здесь документации. За исключением этой безвкусицы.
Сероманец показал несколько срамных открыток с голым пузанем-оборотнем, затем швырнул их в печь.
— Придется вас допросить, друг Горацио.
Непонятно, почему сероманец называет его каким-нибудь Горацио, но пусть! Мужчина собрал вместе последние крошки мужества и решился ответить где-то прочитанной фразой:
– Я храню профессиональные тайны.
— Люди вашего пошиба имеют профессиональный кодекс?
- Держать на складе листовки - не преступление!
— Как и снимать актеров для клеветнических речей. Однако у меня есть другое мнение.
– Вы не посмеете! Это незаконно! Орден не имеет права...
- Да-да, - характерник стащил с него туфли. — Друг Горацио, должен заметить, что у вас проблемы с личной гигиеной. Советую чаще мыть ноги, потому что воняют.
На руках у характерника уже были грубые кожаные перчатки.
– Хорошая печь! Такая и для кузнеца сгодится, — в его руках откуда-то появились железные прутья. — Пока вы лежали без сознания, я времени не терял.
Он поднес раскаленный оранжевый прут так близко пленному к лицу, так что должен был зажмуриться. Через мгновение убрал жар, и «Горацио» осторожно открыл глаза.
— Ценю вашу преданность по хранению профессиональных тайн, но намерен их раскрыть, — сообщил сероманец, отчетливо взглянув на голые ступни подвешенного хозяина. – Начнем с левой ноги.
Глаза пленника вонзились в раскаленный прут. Он судорожно проглотил воздух, от ужаса в глотке что-то заклокотало.
– Вы что-то сказали?
– Нет!
– Наверное, мне послышалось.
«Горацио» сначала почувствовал легкое прикосновение к левой пятке, потом пронзительно заорал, надрывая горло. Характерник убрал железо, осмотрел его ногу и сказал:
— Читал, будто человек, видящий раскаленный прут, может получить настоящий ожог благодаря силе собственного воображения, даже если его кожа коснуться холодным. Результаты моего опыта разочаровывают: похоже, это мистификация, или вашему воображению не хватает должного уровня абстракции, друг Горацио. Придется припекать по-настоящему.
Прут с ярким оранжевым краешком, судя по температуре, приблизился к пяти. Медленно, без спешки... Он почувствовал вонь жареной плоти, задергался в веревках и изо всех сил завизжал:
- Иерей Покровской церкви Митрофан! Это его деньги, его приказы!
— Зачем святому отцу спонсировать низменные уличные представления? — железо замерло рядом с босой пяткой. — Может, вы лжете?
От предчувствия боли казалось, что ступня уже отекает красными волдырями.
– Нет! Господом клянусь, нет! Это все он, Митрофан!
Сероманец кивнул, подошел к ближайшему ящику с листовками и воткнул раскаленное прутье прямо туда. Убедился, что пламя перевернулось на бумагу, отступил и полил охранников водичкой из ведра, чтобы они пришли в себя.
— Спасибо за помощь, — палач поднял несколько листовок, загоревшихся от раскаленного металла. — Все хорошо, господа!
Бумажки посыпались на маслянистую дорожку. Огненные змейки расползлись по полу, ящикам, углам со вкрадчивым шипением, треском, шкварканием. Убедившись, что огонь уже не остановить, характерник направился к выходу.
– Я все вам рассказал, – закричал вслед «Горацио». — Помилуйте! Увольте!
Охранники с кляпами в писках ревели в унисон.
— Пламя освободит веревки, господа, — ответил характерник. — Дверь открыта.
...За спиной Филиппа расцветал пожар. Вспомнилось, как во время бегства из дома он поджег отцовскую хату, свое дикое, радостное безумие от этого зрелища. Одно из самых ярких воспоминаний детства.
Буран мчался вперед, сзади танцевали зарева красного зверя, пожиравшего новое здание из коричневого кирпича. Над пиром поднимались столбы дыма. И губы Филиппа растянулись в счастливую улыбку.
Ты настоящий пироман. Но даже в этом боишься признаться себе.
Митрофан нашелся в церкви на воскресной проповеди. Набросив опанчу, закрывшую черес с клямрами, характерник вошел в храм и присоединился к верующим.
- Братья и сестры! — громко заговорил статный священник с ухоженной черной бородой. — Должен вам открыть глаза, потому что это моя святая обязанность как смиренного слуги Всевышнего. Нелегко мне говорить эти слова, тяжело на душе от них, но никто другой не скажет вам этого. Ибо истина страшна, невыносима и болезненна!
