Он вышел из комнаты сына и поспешил к жене, обрадовать ее известием, что у Аймана может появился брат.
Глава 2. Я вернулся
Слышу монотонную речь на незнакомом языке, словно кто-то читает молитву. «Молитва», — слово всплывает в голове, знакомое до боли по восприятию, но абсолютно непонятное по смысловой нагрузке.
Открываю глаза: в комнате полумрак. Небольшое окно напротив меня занавешено, но пропускает достаточно света, чтобы увидеть молодого парня. Он сидит, сложив ноги по-турецки. «По-турецки» — мне тоже ни о чем не говорит, но именно это определение первым приходит в голову. На небольшой подставке перед ним — книга, которую он внимательно читает.
Парень одет в белую длинную рубаху, на голове — маленькая шапочка. Я прикрываю глаза, начинаю различать отдельные слова в его монотонной речи, а через секунду ловлю и весь смысл, когда понимание обрушивается на меня.
— О Аллах, Господь людей, удаляющий болезнь, исцели, Ты — Исцеляющий, и нет целителя, кроме Тебя, исцели же так, чтобы после этого не осталось болезни…
Я открываю глаза. Парень перестает читать и вскакивает на ноги.
— Waad soo kacday! (Ты очнулся!) — так звучит из его уст непонятные мне слова. Видимо, в моих глазах вопрос, потому что с сожалением в голосе он произносит:
— Ma i fahmeysaan? (Ты не понимаешь меня?)
Смотрю на парня. Кто он такой, чего от меня хочет? Я ни слова не понимаю из его речи, лишь догадываюсь, что мне задают вопросы. Странно, ведь молитву-то я понял.
— Где я? — спрашиваю на арабском в свою очередь и теперь вижу непонимание в глазах своего собеседника.
Он, наклонив голову, вслушивается в мой говор и отрицательно качает головой, показывая, что вопрос непонятен. Я повторяю вопрос на английском. На этот раз мне показалось, что вопрос понят.
— Аmerican?
— No it is, — облизываю сухие, потрескавшиеся губы.
Парень подскакивает к кувшину и наливает воду. Осторожно поит меня, приподняв за голову. Стало значительно лучше. Он уходит, показывая знаками, что скоро вернется.
Рассматриваю потолок, крашеный известкой, одинокую лампочку, свисающую на двухжильном проводе. С трудом поворачиваю голову и вижу маленький облезлый шкафчик темно-бордового цвета, без намека дверь. Стоят книги, стопка бумаги. Окно напротив меня небольшое, с деревянной рамой, одна створка открыта, воздух колеблет простенькую занавеску. Дверной проем — справа. У моих ног стоит маленький столик на четырех ножках, на котором кувшин и пиала.
Больше в комнате ничего нет, то, что позади меня, не вижу, запрокинуть голову нет сил и желания. Слышу, как жужжит в комнате муха, и детские крики на улице.
Где я? Кто этот парень? Его лицо мне незнакомо. Вопросов больше, чем ответов. Болит все тело, странно болит. Тянет. Я чувствую его местами, словно комбинезон, одетый в первый раз…
Машинально провожу руку по телу и понимаю, что женской груди НЕТ! Рука стремительно ныряет в промежность, чтобы наконец ощупать то, чем я гордился столько лет.
Я вернулся!!!
Я в своем теле, не в женском, а в своем родимом, по которому так соскучился. Хотелось вскочить и станцевать, физических сил не было, но радости было столько, что я задыхался от переполнявших меня эмоций.
Здесь мой родной, на месте, я так соскучился!
Не в силах сдержать радости, сжимаю свое мужское достоинство, и в это время мое уединение прерывают. Тот самый незнакомый парень в сопровождении старика и совсем молодого парнишки с удивлением смотрят на мои странные рукоблудские действия.
Опомнившись, убираю руку: но в трех парах глаз застыл немой вопрос. Да, конечно, это выглядит странно, но кто не терял, тот не поймет.
— Ты понимаешь язык, на котором я говорю? — старик смотрит на меня в ожидании ответа.
— Да, — киваю я.
— Значит, ты понимаешь арабский, — старик удовлетворенно проводит рукой по куцей бороденке. — Я Шафи Хусейн, преподаватель Таджвида в медресе.
«Медресе — религиозная школа», — всплывает в голове, а слово «таджвид» мне неведомо.
— Кто ты, как тебя зовут? — задает он вопрос.
— Меня зовут Александр, я турист из России. Россия, Москва, Путин! — стараюсь дать максимум информации, чтобы меня поняли.
При слове «Москва» лицо старика прояснилось, и он кивнул:
— Москоу.
Старик переводит мой ответ парню. Все вновь таращатся еще хлеще, видимо решая, верить мне или нет. Парень что-то шепчет на ухо старику, бросая взгляды в мою сторону. После одобрительного кивка ко мне обращаются на английском:
— Как ты оказался в море так далеко от берега?
Пожимаю плечами. Как мне объяснить все случившееся? Лучше немного повалять дурака, пока ситуация не прояснится. Я понятия не имею, кто эти люди и насколько безопасно сейчас раскрывать все карты.
— Тебя выловил в море Айман, — парнишка показывает на того, кто читал молитву и поил меня водой. — Ты почти умер! Он согрел тебя, укутал и привез в свой дом.
— А где я нахожусь? Где этот дом? — перебиваю парня.
— Рас-Хафун, на мысе Хафун, — понимая, что мне это ничего не говорит, парень добавляет: — Сомали, Африка.
Сомали! В голове тревожная мысль, что-то не так с этим Сомали, то ли война, то ли междоусобица, то ли пираты, воспоминания близко, но не могу поймать конец нити, чтобы распутать клубок. Пиратство — не главная проблема этой страны, у них — затянувшийся военный конфликт.
— Есть сигареты? — задаю вопрос парню.
— Нет, но чуть позже принесу, — парнишка переводит мои слова и снова обращается ко мне:
— Когда тебя выловили, ты был одет в военную форму. Ты военный?
— Нет, я экономист. Просто эта одежда была удобной, и я одел ее в пути.
Мой ответ не удовлетворил дотошного парня, это видно по глазам. Тем не менее бригада из старика и парнишки, говорившего по-английски, решила на сегодня прекратить расспросы.
Попрощавшись и пожелав мне скорейшего выздоровления и ясной памяти, парочка ушла. Айман на ломаном английском дает понять, что мне надо поесть, и, ободряюще кивнув, исчезает в дверном проеме.
Он возвращается минут через пятнадцать с глиняной чашкой темно-коричневого цвета и ломтем хлеба. Присев за моей спиной, он приподнимает меня и подтягивает к себе так, что я принимаю полу сидячее положение. Одеяло сползает с меня почти до колен. При виде мужского достоинства, открывшегося моему взору, я чувствую непередаваемую радость, словно увидел близкого мне человека, с которым был разлучен. Никакого сожаления, что женского тела больше нет, с ним одни проблемы.
Возврат в мое родное тело произошел тогда, когда я уже перестал надеяться, когда считал, что придется прожить девушкой оставшуюся жизнь. Интересно, а получила ли хозяйка назад свое тело? И что это за мистика такая: в прошлый раз лег спать парнем, проснулся девушкой. В этот раз потерял сознание в море девушкой, а пришел в себя парнем! И какой очередной сюрприз выкинет судьба? Превратит в животное, умеющее складывать сальдо и подбивать баланс?
Вряд ли дело в колонне в Петре, здесь что-то более серьезное, ведь я не в мире фэнтези нахожусь, чтобы скакать из одного тела в другое.
Настроение портится, когда вспоминаю: Бадр погиб. Это был достойный человек, оставшийся верным Зеноби до конца. Вот бы Бадр испытал шок, увидев меня сейчас! Ни тебе объятий, ни поцелуев, ни чего иного. Но, с другой стороны, мы могли быть классными друзьями… Его смерть меня очень печалила, но осознать ее до конца мешала радость от возвращения в свое тело.
Айман натягивает на меня одеяло, портя этим мое благостное настроение. Он зачерпывает ложкой из чашки и подносит к моим губам, стараясь не пролить.
Первый глоток — и пища, похожая на жидкий суп, проходит по пищеводу, вызывая ужасное чувство голода. Я вытягиваю губы навстречу ложке. Стараясь быстрее принять пищу.
Чашка опустела слишком быстро, а голод только усилился.
— Еще хочу! Очень! — прошу я парня.
Он смотрит на меня с сомнением и, осторожно положив на матрас, уходит, унося посуду. Чувствую, как сжимается желудок, недовольный таким издевательством. Он рычит, как разбуженный дикий зверь, испуская характерные звуки.
